Глава 3

Прошло два месяца. Жизнь на кафедре текла отныне спокойно и безмятежно, изредка нарушаясь начальственными проверками по разным не заслуживающим внимания пустякам. Соломатина усердно пыталась через задушевные беседы, через домашние пироги и послеурочные чаепития выяснить житейские предпочтения Николая Петровича. Но Николай Петрович на уловки не поддавался, хотя от компании и не отказывался. А Соломатиной казалось, что коллега уже ручной, и она имеет над ним власть.

Ситуация разрешилась неожиданным образом – Люба заболела. Обнаружился артрит плюснефаланговых суставов – следствие юношеского увлечения горными лыжами. Болезнь зрела, зрела и вылилась лихорадкой. Люба бегала в поликлинику на уколы и регулярно сдавала анализы. Уроки вместо нее пришлось вести Прасковье. На ее беду, приближался конец второй четверти, волнительная пора итоговых отметок за первое полугодие. Люба, переживая, что Соломатина не сориентируется в ее контрольно – оценочной системе как надо, решила зайти утром в школу. По стечению обстоятельств, Семен именно в этот день решил использовать часы, которые должна была ему Соломатина, на какие-то неотложные семейные дела, и два первых урока Прасковья мужественно настроилась вести самостоятельно.

В детской раздевалке стоял невообразимый шум. Кто-то кого-то закрыл в туалете, и оттуда раздавались дикие вопли. Кто-то кидался в товарищей спортивной обувью, отрабатывая меткость попадания. Кто-то брызгался водой из пластиковой бутылки в соседнюю раздевалку, где копошились девчонки. В общем, все было, как обычно.

Люба не вмешивалась в происходящее. Она устроилась поближе к окну, открыла классный журнал и приготовилась полчасика потратить на подведение итогов, но в колонке уже заранее выставленных четвертных отметок, увидела бесхитростное однообразие. Изумленная, она развернулась к Прасковье. Та сообразила, что удивило Любу и немедленно оправдалась:

– Не удивляйся! Я решила, что все девочки заслужили пятерки. Они последний урок очень старались!

– Так и знала! Портите мне детей!

Люба возмущенно захлопнула журнал. Опять двадцать пять! Что за манера у Соломатиной потакать лентяям и бездельникам? Девочки очень хорошо соображали, что можно придти на три урока в конце четверти и за эти выходы получить отличную оценку. Прасковья хотела для всех быть хорошей, чтобы ее не доставали ни родители, ни завучи, ни дети. Люба не раз возражала ей, что подобная практика порочна, но все зря. Их дебаты часто кончались истерикой Прасковьи, которая наловчилась решать проблемы подобным образом. В этот раз Люба только махнула рукой.

– Я понимаю, что вами руководит замечательный педагогический принцип: если сомневаешься в оценке, то сомневайся в пользу ученика, но нельзя доводить этот принцип до абсурда, – проворчала она.

Тут на пороге кабинета появилась Алла Сергеевна:

– У меня окно, зашла отметить территорию, – улыбнулась она Любе: – рассказывай, что нового в твоей клинической жизни?

– И не спрашивай! – вздохнула Люба, – чуть не пережила сегодня клиническую смерть… Думала медсестра палец насквозь проткнет. Студентку, наверно, посадили поэкспериментировать над нами…

– Знакомо…Помнишь, мне витамины прописали внутримышечно? – спросила Алла, – медсестра ни с того, ни с сего начала меня уговаривать:

– Вы только не бойтесь, все будет хорошо, это совсем не больно, – а сама шприц взяла и нацеливается с прищуром, у меня подозрение закралось, что она в первый раз это делает. Стою, жду, чем дело кончится, а медсестра продолжает:

– Я сначала ладошкой вас хлопну по ягодице, а потом укол поставлю, – и опять прицеливается, шприц держит как дротик, вот – вот метнет. Я никогда уколов не боялась, тут же, чувствую, потом холодным покрылась. Молюсь, чтобы в живых остаться. Глаза закрыла. Хотела еще уши заткнуть, чтобы ее не слышать, только подняла руки, а она мне: – «Готово, одевайтесь», – я даже икнула от изумления. Стоило так человека нервировать? Как вы думаете?

Все это, конечно, было преувеличением, но в контексте обсуждаемого вопроса выглядело, если не шуткой, то разговором, вполне заслуживающим улыбки.

Прасковья Петровна засмеялась. Звонок на урок прозвенел минут семь назад, но она не обратила на него никакого внимания. Тема про врачей и больных очень занимала ее. Мужа выписали из больницы, но поведение его настораживало. Она пожаловалась:

– Представляете, у меня дома появилась еще одна «недвижимость»! Мальчик сутками лежит на диване, интерес к жизни потерял, апатия у него. Видно, крепко сросся с ролью больного, и выходить из нее не собирается. Дом запущен… Господи, сил хватает только на работу и приготовление обедов, – она тяжко вздохнула, и добавила: – А его зарплаты на эти обеды давно не хватает. Инфляция! Когда Мальчик заведовал домашним хозяйством, я особо не переживала, что деньги обесцениваются. То грибы, то рыбалка, как-то выходили из положения. А теперь – трудновато. Разрываюсь между кухней и магазинами, о себе подумать некогда. Видите, похудела на нервной почве! – Прасковья грустно осмотрела свою пышную грудь.

Любе стало смешно. Она никогда всерьез не воспринимала жалобы Прасковьи.

– А вы чаще говорите мужу, что жизнь прекрасна и удивительна, несмотря на временные трудности! И он будет с радостью выполнять супружеские обязанности, – пошутила она.

– Какие там обязанности? – не поддалась на бодрый Любин тон Прасковья, – у Мальчика по мужской части полный дефолт, он очень хорошо понимает, что обуза для меня. – Соломатина сердито вздохнула. Она явно не собиралась идти в спортзал, к предоставленным самим себе детям. Шум за дверью усиливался. Из зала, вместе с радостными визгами и боевыми криками, донеслась знакомая песенка про капитана, но со странным текстом:

Капитан, капитан – расстегнитесь….

– Там ничего не случится? – поинтересовалась Люба.

– Не волнуйся, я знаю, когда можно, когда нет, – отмахнулась Соломатина.

Алла Сергеевна уже давно прислушивалась к тому, что творилось за дверью кабинета в спортзале. Ей вменили в обязанность следить за техникой безопасности вместо старого трудовика, которого хватало только на то, чтобы дойти до школы и кое – как отвести свои шесть часов в неделю. Держали его потому, что больше не найти было дурака, согласного работать с такой нагрузкой. Алла встала со стула.

– В зале шестой б? – озабоченно спросила она, – боюсь, что Саша Черепнин, гроза дворов и улиц, кого-нибудь с ног собьет, по стенке расплющит, или со снаряда столкнет! ЧП на уроке физкультуры в отсутствие учителя! Мне бы не хотелось осложнений в жизни! Прасковья Петровна, умоляю, идите, пожалуйста, на урок.

– Я в советчиках не нуждаюсь, – вдруг рассердилась Соломатина, и ушла, красная от досады и обиды. Из зала донеслось ее истеричное:

– Цыц, молчать! Упасть! Отжаться!

– Лихо ты ее на место поставила, – подмигнула подруге Люба.

– Не знаю…У нее, по – моему, «звездизм» начинается.

– Не «звездизм», а маразм, хотя одно другого не исключает. Ну, ладно, Бог ей судья, давай обсудим лучше: где и когда?

– Тайно от всех и опять у меня.

– Ты имеешь в виду начальство, или Прасковью?

– И то, и другое. Пусть наша внеурочная деятельность останется для них неразгаданной. Только как же супруга Николая Петровича, «недремлющее око»?

– С нею все в порядке. Она в Москве по служебным делам, так что Николай Петрович свободен.

– Тсс, – оглянулась на дверь Алла Сергеевна.

– Если Прасковья узнает, то напишет директору докладную, что я работать – больная, а отдыхать – здоровая, – засмеялась Люба.

– Так, может, отменим?

– Да ладно, со всеми договорились уже!

Прозвенел звонок с урока. Соломатина со свирепым лицом влетела в кабинет.

– Что, сердитесь на меня? – спросила Алла Сергеевна.

Соломатина пыхтела, как закипающий самовар, раздумывая, выплеснуть, или нет содержимое души на Аллу Сергеевну? Выплеснула:

– Алла Сергеевна, никогда не давайте мне советов! Я не контуженная! Вмешиваться в мою деятельность я ни вам, никому другому не позволю. Не забывайте, я заслуженный учитель, а вы меня как девочку отчитали.

– Прасковья Петровна, согласитесь, могла произойти трагедия.

– Это все выдумки ваши. Я не первый год работаю в школе, и не раз доверяла детям, не правда ли, Любовь Александровна?

– Но…

– И ничего не случалось. Вы просто ненавидите меня. Я это чувствую! Где у нас вода? – заволновалась Прасковья.

Алла Сергеевна изумленно посмотрела на нее. Воистину, если женщина хочет успокоиться, она устраивает скандал. На безалаберность можно досадовать, но ненавидеть – это уж слишком! Скорее, Алле было интересно, что такая Прасковья есть. Как говорится – тёти всякие нужны, тёти всякие важны! Какой типаж!

Порывшись в косметичке, Соломатина демонстративно сунула в рот таблетку. Увидев, что ухищрения ее не произвели на присутствующих никакого впечатления, она вновь обратилась к Алле:

– Хотите, я с вами буду совсем откровенна?

– Хочу.

– Вы потому сегодня на меня набросились, что ревнуете….

– К кому? – улыбнулась Алла.

– К мужчинам нашей кафедры. У меня и муж есть, а вы одинокая, поэтому завидуете мне…

– Ревную… я … к вам? Завидую? – Алла изумилась. – С какой стати? – ей стало смешно. Прасковья, будто не слыша ее, продолжила:

– Вы сюда специально приходите, чтобы видеться и любезничать с Николаем Петровичем. И еще, ваша шутка, что вы метите территорию. Теперь я поняла, что это вовсе не шутка.

– Не утруждайте себя догадками, с мужчинами я встречаюсь в более подходящем месте.

Прасковья Петровна недооценивала собеседницу. Об Алле Сергеевне ходили слухи, что она опасная женщина. Мало кто из педагогинь рисковали дружить с нею домами. Рассказывали, как однажды она поехала с учительницей истории и с ее мужем на турбазу. Все было предусмотрено: для Аллы пригласили одинокого инженера, застрявшего в холостом возрасте. Была надежда, что под чутким руководством обаятельной женщины, инженер проснется к радостям семейной жизни. Когда отдых был в самом разгаре, муж исторички, слушая остроумные шутки Аллы Сергеевны, нечаянно нарушил ее индивидуальное пространство, подвигаясь все ближе и ближе, с какой-то ему одному известной целью. Супруга в ревности опрокинула на голову нечестивца кастрюлю с лапшой. Такого унижения «нечестивец» не мог перенести. И супруга поплатилась за свою эмоциональную несдержанность. Пришлось ей в гордом одиночестве добираться до города рейсовым автобусом.

На следующий день эпизод о «безобразном поведении» Аллы Сергеевны был рассказан в учительской с ужасающими подробностями. Эта «жрица свободных отношений», эта «пантера» так вешалась на бедного историчкиного мужа, что он, как человек воспитанный, не мог ей отказать во внимании. Рассказ посеял волнение в сердцах, слушавших историчку немолодых женщин. Сомнение в порядочности Аллы Сергеевны, словно вирус, распространилось среди дорожащих семейными ценностями педагогинь и вселило боязнь за своих мужей. Мужьям было строго приказано не заходить в школу, ни под каким предлогом. Но время все расставило по своим местам. Историчка вскоре заболела от собственной подлючести, и уволилась из школы. А у женщин внезапно открылись глаза, что бедолага за мухой с топором гонялась. И Алла была великодушно прощена!

Любе глупая перебранка и беспочвенные претензии Соломатиной надоели, и она вмешалась в разговор.

– Да ну вас, Прасковья Петровна, что вы вдруг завелись? Вот я вчера купила на рынке десять рулонов туалетной бумаги по – дешевке. Оказался картон. Представляете, как нам теперь, сидя в туалете, неловко? А жаловаться некому.

В этот момент к третьему уроку пришел Семен. Соломатина нуждалась в поддержке «свежей головы», поэтому решила сыграть трагедию с новыми силами, теперь для Семена. Семен пыхтел, краснел, пытаясь вникнуть в суть проблемы. Вроде бы Алла Сергеевна права, но и Соломатину предавать нехорошо. Он был готов взять любой грех на свою душу, только бы замять скандал. Алле стало жаль его. Ну, что за мужчины пошли, какие-то беззубые? Улизнуть хотят от стресса, не понимая, что стресс в небольших количествах полезен для организма.

Обстановку, сама того не зная, разрядила ученица девятого класса Аня Гордеева. Она без стука заглянула в кабинет, выискивая глазами Сибирцева.

– Здрасьте, Семен Федорович! А секция сегодня будет?

Процедура эта повторялась ежедневно. К ней все привыкли.

– Будет, Аня, будет, – оживился Семен. Алла Сергеевна кивнула ему, когда ученица закрыла дверь:

– Слушайте, я вашу «приму» вчера на уроке успокоить не могла, рот не закрывает! Добро бы по – английски говорила, а то с Тропининым без конца любезничает… Умом не блещет, одни ноги, – прозвучало это не столько упреком в сторону Ани Гордеевой, сколько некоей отрицательной реакцией на происходившее две минуты назад.

– Сейчас не по умам, а по ногам женщин выбирают, – констатировал Семен.

– Тогда у нее проблем в жизни не будет, – Алла встала и, помахав рукой Любе, вышла из кабинета.

– У нас сегодня среда? – задумчиво спросила Люба, ни к кому конкретно не обращаясь.

– У нас тоже, – сострил Семен, потом оглянулся на Прасковью и тихонько прошептал, – вечером, как договорились?

– В случае, если буду жива. Звоните после шести! – Люба подошла к обиженной Соломатиной и заговорила с ней, как с маленькой:

– Где у нас таблеточки, Прасковья Петровна, в сумочке? Сейчас…сейчас примем что-нибудь от нервов, и все пройдет. Ей – богу, не надо на правду обижаться! Жить надо по правде: чего сам не желаешь, того и другому не твори. Вот водичка, запейте, отдохните на диване. Я вас подменю на следующем уроке, вы уж сегодня наработались…

– Не надо, – вяло махнула рукой Соломатина, – иди домой, я сама…