– Ты храпишь, – бешусь я, совершенно не зная, есть ли смысл пытаться. Он выглядит таким крупным и опасным, почти пауком, плетущим сети, а я муха, легко в них залетевшая.

С другой стороны, а какой у меня выбор.

– А ты во сне слюни пускаешь, я же молчу.

– Ладно! Только надень трусы.

– У себя я люблю ходить без них. Или ты боишься случайно упасть на мой член ртом?

– Да Боже мой! Кому твой ломик сдался, – вылезаю из-под стола и немного подумав отбрасываю простынь. Она будет мешать. И есть шанс, что мое «некрасивое» «плоское» тело отвлечет его внимание.

Глава 13. Аня

– Посмотрим, как ты отвечаешь за свои слова, – перевожу на него взгляд, замечая замешательство, когда он мне на грудь смотрит. И я бы сделала все, чтобы мои соски – предатели не стояли так упорно, словно иглами впиваясь в мое благоразумие.

Меня еще колотит, а Ломоносов уже пришел в себя и теперь ключом меня манит.

– Ты забери, а я отвечу.

Я смело делаю шаг, а он не двигается. Я ищу способ напасть неожиданно, поэтому не спешу.

Подкрадываюсь как змея. Нужно отвлечь его.

Чем – то помимо моей груди, на которую он смотреть словно боится, да и я ниже его лица, высвеченного словно рампой на сцене взгляд, не опускаю. Зато немного грудь выпячиваю, чего не делала никогда. Странное чувство, ходить обнаженной. Даже в такой абсурдной ситуации. Но я не чувствую стыда, наоборот смесь неуправляемого адреналина с запрещенным веществом возбуждения.

– Почему медведь?

– А, ты уже заценила?

– Откуда этот медведь? – подкрадываюсь все ближе, а он на месте так и стоит. Упорно в глаза мне смотрит.

– Скажи, что ты возбудилась, я может и расскажу откуда медведь. Хотя уж ты сама должна знать.

– Откуда?

– Даже обидно, – стоит он на месте, когда я резко хватаю второе покрывало с кровати и на него набрасываю, а затем прыгаю сверху сама.

Делаю захват шеи одной рукой, роняя всю его тяжелую тушу на пол, а второй начинаю шарить внизу и вроде даже что – то нахожу. Торжествующе кричу!

– Нашла! – сжимаю его крепче и тут понимаю, что это не ключ. Далеко не ключ. И даже не брелок.

В одеяле ржет Ломоносов, а я резко руку убираю, прекрасно понимая, что трогала.

– Ну, это тоже может стать ключом. – ржет этот придурок, сбивая с себя простынь, и держа ключ уже другой рукой. Я же совершенно случайно натыкаюсь взглядом на его гордо стоящий член, которого случайно коснулась. Совершенно случайно.

Я поднимаю взгляд на ключ, делаю резкий бросок рукой, но все мои попытки Ломоносов блокирует со спокойной, можно даже сказать ехидной улыбкой.

– Даже стыдно, папа ведь тебя учил самообороняться. А ты только сиськами трясешь, – смеется он, зля меня сильнее. И я больше не церемонюсь, резко и звонко даю ему пощечину, заезжаю другой рукой по уху и хочу уже вцепится в ключ, но Богдан совершенно неожиданно группируется и делая резкое движение валит меня на пол. И я тут же начинаю яростно сопротивляться, пока не чувствую бедром его стояк, пугающий своим размером.

Я застываю, а он застывает надо мной и мы черт возьми оба голые. Пиз*ец. Почему мне не хочется двигаться, почему хочется, чтобы он выбросил этот ключ и поцеловал меня?

Это неправильно. Я не должна даже думать о таком!

– Слезь с меня, – требую, а он ключом надо моим лицом размахивает.

– Сдаешься?

– Никогда! – отпихиваю его и резко даю новую пощечину, делая себе очень больно.

– Помнишь, я говорил, что будет, если ты еще раз меня ударишь? – и я уже не думая, бью его снова. Хочу спровоцировать его, хочу чтобы нега, которая растекается внутри живота прошла, чтобы я перестала думать о том, как это чувствовать столь больше в себе.

– Ну давай! Давай! Ответь мне! – даю новую оплеуху, замечая, как расползается по его щеке пятно. –Покажи какое ты дерьмо, ударь меня! Хватит полудурка играть, ты же такое же животное как твой папаша!

– Рот закрой! – блокирует он один удар, второй, толкает меня, но я тут же вскакиваю. Мне мало, меня уже трясет не на шутку! Я больше здесь и минуты не останусь.

Я не хочу его хотеть! Не так! Не его!

– Не закрою! Или тебе правду слышать не хочется? Не хочется знать, как твой папаша избивал твою мать! Поэтому она сбежала!

– Я же сказал, закрой рот! Она нас бросила! – он толкает меня к стене и горло пальцами сжимает, но я царапаю его руку и в лицо смеюсь.

– Любая бы бросила ублюдка, который вешает ее к потолку и плеткой избивает! Ну скажи, ты такой же извращенец?

– Аня, сука, я же предупредил! Нахуй ты сейчас врешь, чего добиваешься?

– Правду хочу донести до тебя, чтобы ты знал, каким уродом был твой отец и что ради такого не стоит совершать преступления! – он сильнее горло мое сжимает, воздух перекрывает, а я даже не двигаюсь уже, чувствуя, как проваливаюсь в омут его мерцающего взгляда, ощущая, как огненные плети желания бьют по телу. И он это видит и злиться точно так же, как и я!

– Больная! – отталкивает меня с ревом.

– Ублюдок! – кричу, чувствуя, как от ярости и готовности его убить все внутри холодеет. – Отпусти меня, не будь идиотом! Мой отец убьет тебя и никакие деньги не помогут тебе скрыться потом.

– Ну конечно, твой папа, карающий хуй этой страны. Ты, наверное, думаешь он герой, раз убил моего злобного папашу.

– Да, именно так! Он самый лучший, в отличие от твоего садиста, – он резко приближается. Замахивается, и я торжествующе кричу.

– Ну же! Ударь меня! Бей! Только трусливые ублюдки бьют женщин.

– Такие как твой папаша? – смеется он, сжимая кулак, который так и не коснулся моей щеки, зато вбился в пол рядом.

– Мой отец никогда…

– Ну конечно, святой Самсонов. Тебя считают настолько ничтожным членом семьи, что даже не рассказали историю великой любви Самсоновых? Моя-то мать хотя бы сбежала, а твоя живет с человеком, который избивал ее и насиловал.

– Вранье! – ору как ошалелая, подкрепляя крик очередной пощечиной. Это не может быть правдой. – Наглая ложь! Думаешь я тебе поверю!? Такому червю как ты? Никогда!

Бью снова и снова, а он только смеется. От ударов уклоняется, на кровать падает, и я на него. Вцепляюсь в его лицо ногтями, готовая в кровь расцарапать его лживую морду. Зачем. Зачем он это сказал?!

Он вдруг берет меня за одну руку, за другую резко разворачиваясь, и я оказываюсь под ним, плотно прижатая к кровати.

Мы часто и шумно дышим, смотря друг на друга, не отрывая тяжелого взгляда. Я ненавижу его за ложь и мелочность, я терпеть его не могу, и должна снова ударить, сопротивляться тому, что его член уже по мне елозит, вторая рука по бедру вверх ползет. Сопротивляйся, Аня. Сейчас, сейчас же!

Он должен сказать, что соврал, а он молчит и на меня смотрит, губы, глаза. Одну его рука запястья мои держит, но я даже не вырываюсь. Почему я не вырываюсь. Почему тащусь от его терпкого запаха, почему смотрю как вздымается мускулистая грудь надо моей.

Он первым в себя приходит. Руку свою в кулак сжимает.

– Думаешь ты меня удивила? Думаешь я не знаю, что вытворял мой отец, но он по крайней мене никогда мне не врал. Он всегда защищал меня. И учил жить и головой думать. А чему научил тебя твой? Ты же ничего не можешь сделать, ты мошка, которую я легко прихлопну.

Я часто дышу, успокаивая свои чувства. Но его стояк теперь упирается мне в лобок и я все меньше могу себя контролировать. Не могу вспомнить, о чем он говорит. Но тут я чувствую на своем бедре холод металла и возвращаюсь в реальность. Вырываю ключ, и отталкиваю Ломоносова со всей силы.

– У меня ключ! Ты сказал, что, если я заберу ключ, я смогу выйти! – кричу я у двери, а он уже рядом. Хватает меня и на кровать бросает. Надо мной стоит, а у него член колом стоит, словно стрелой в меня направленный. – Ты сказал…

– Я соврал.

Глава 14. Аня

Я словно в клетке из эмоций. И прутья из колючей проволоки все толще, не дают мне даже вздохнуть. Даже взгляд отвести. Я ведь знала, что он соврет. Я не настолько наивна, чтобы полагать, что безопасность в которой находилось мое тело временное, как никогда. И теперь срок подошел и Богдан все ближе. Пальцами по коже ноги ведет. Вверх, по коленке, а я двинуться не могу. Оттолкнуть, сказать, что – то обидное. Знаю ведь, что не поможет. Знаю ведь, что он все решил. Решил, что будет делать со мной.