Глава вторая. Зверь

В среду Антон ждал Сашу неподалеку от гимназии, за первым же поворотом. Пришел он туда днем, но слишком рано, когда занятия еще не окончились, так что слонялся по мостовой, считая собственные шаги, и то и дело поглядывал на часы.

Наконец, завидев гимназистов, шагающих с занятий, он зашел чуть за угол и стал всматриваться в толпу мальчиков.

Сашу он завидел издалека: тот, распрощавшись с тремя товарищами, зашагавшими в другую сторону, пошел привычной походкой, чуть ссутулившись от тяжелого ранца.

Гимназист, похоже, так глубоко задумался, что ничего кругом не замечал, и остановился лишь после того, как Антон дважды его окликнул.

– Антон! Здравствуй. Отчего ты здесь?

– У меня к тебе дело, – сообщил Антон.

– Что-то случилось?..

– Разве бы я не сказал тебе тогда? Нет! Тут дело в другом. Как бы сразу сказать?.. Ты не против сегодня заглянуть к одному знакомому?

– Нет. А что за знакомый? Я его знаю?

– Так все не разъяснить. Пойдем быстрее – сам все увидишь.

Саше неловко было признаться, но такое приглашение немного огорошило его. Да и вел себя Антон странно, особенно, говорил – как будто веселым, но на деле – звенящим от напряжения голосом. И особенно – взглядом.

«Так смотрит, будто ему больно», – отчего-то подумалось гимназисту.

– Темнишь. Ну да что делать – пошли!

Шли они пешком, дворами, будто бы в сторону набережной Фонтанки, и вроде не слишком спешили. По дороге Антон уточнил, действительно ли Дмитрий Петрович занят до самого вечера и Саша может быть абсолютно свободен.

– Да он каждую среду раньше половины десятого не приходит! Антон, что с тобой? Может, не пойдем к этому знакомому?

– Глупости какие! Нет, душа моя, все прекрасно. Даже не думай тревожиться. О, вот мы и пришли.

Они поднялись на третий этаж. Мельком, словно уже привычно, Антон оглядел две двери и нажал на кнопку электрического звонка.

Открыли быстро. На пороге стояла и учтиво им улыбалась мулатка в строгом платье горничной.

– Проходите, господа, – пригласила она их, отступая чуть в сторону. – Мистер Лорел ждет вас.

Антон слегка подтолкнул Сашу внутрь. Тот принялся во все глаза рассматривать декор прихожей. Стены были обиты такими обоями, что казалось, будто они в золотистых шелках, под высоким потолком, в центре небольшой аккуратной лепнины, висела миниатюрная люстра, в которой каждый хрусталик сверкал каждой своей гранью. Почти всю стену напротив двери занимало гладкое, новехонькое зеркало, а прямо перед ним на специально отведенном столике, в виде дорической колонны, стоял миниатюрный Дионис.

Осматривая все это, Саша не заметил ни как ему помогли снять шинель, ни какими взглядами обменялись служанка и Антон… Она глядела, улыбаясь, а тот смотрел в высшей степени недовольно и даже хмуро.

Девушка поспешила отворить следующую дверь, и они прошли в гостиную. Несмотря на ранний час, гардины на окнах были задернуты, но от этого становилось еще уютней.

Здесь, как и в прихожей, все было красиво, ново и дорого. В высоких напольных вазах стояли кремовые лилейники.

На одном из двух больших, обитых светлой тканью диванов сидели двое мужчин. Первый, блондин в белоснежной сорочке с расстегнутым воротом, темных брюках и жилете и в просторном, цветастом персидском халате. Другой, рыжеволосый, был одет в темно-зеленый, в крупную клетку, костюм, на носу его поблескивали очки в тонкой позолоченной оправе.

Едва вошли гости, они прервали свою беседу и первый поднялся, и только тут Саша понял, что перед ними тот самый англичанин, с которым он давеча столкнулся у Гостиного.

– Добрый день, мой дорогой юный друг. И добро пожаловать, – молвил хозяин, улыбаясь совершенно искренне, даже радостно. Едва заметный акцент делал его речь даже приятной на слух. – Антон – наш с вами общий друг. К сожалению, он отчего-то не сразу узнал меня тогда, у Гостиного Двора. Зато теперь я очень рад приветствовать вас обоих. – Он с улыбкой посмотрел на хмурого Антона, на удивленного Сашу. – Позвольте представиться. Филипп Лорел, к вашим услугам.

– Александр Кононов, – отвечал Саша, пожимая протянутую руку.

– Доктор Саймон Мейерс, – представил Филипп своего компаньона, в котором Саша теперь точно узнал второго господина, бывшего тогда с мистером Лорелом.

Тот уже стоял рядом и с радостью подал руку каждому из гостей.

– Чрезвычайно рад встрече, – заверил он.

Филипп оглядел всех троих с довольной, прямо-таки кошачьей улыбкой, как бы говоря: «Наконец-то мы в сборе!»

– Кэт, можешь быть свободна, – отослал он служанку и тут же вновь обратился к гостям: – Прошу, садитесь…

Филипп и Саймон сели на прежние места, Антон с Сашей – на второй диван, напротив них.

И вот что странно – хотя Саше была неясна причина такой безоблачной радости англичанина, тот не вызывал в нем ни раздражения, ни неприязни. Тот скорее был мил и даже забавен – словно мальчишка, разворачивающий коробку с новенькими солдатиками.

Чтобы избежать неловкой паузы, Филипп поспешил начать разговор.

– Не перестаю удивляться петербургской погоде!

– Тогда несомненно, что вам для отдыха больше подойдет Италия, – проговорил Антон. – Зачем же мучить себя нашим скверным климатом.

– Я разве сказал, что здешний климат доставляет мне хоть какие-то неудобства? Он просто немало меня удивляет – и только. Особенно, как я понимаю, погода своенравна по весне. Жаль, что соответствующих исследований не проводилось, но, руку даю на отсечение, что именно весною самоубийства расцветают пуще подснежников.

– Почему? – изумился Саша. – Весна – это ведь не что иное, как пробуждение жизни.

– С какой-то точки зрения – да, – чуть склонив голову набок, принялся пояснять Филипп. – Но, согласитесь, Александр, что весной может пробудиться лишь то, что пережило зиму. Все-таки весна это не только возрождение нового, но и конец старого. Все силы – и людей, и природы – остались там, в борьбе за жизнь…

– Вы так говорите, мистер Лорел, будто не о смене времен года, а о Французской революции, ей-богу!

– Миром, мой мальчик, правят законы более древние, нежели Заповеди Моисея. И действуют они на все одинаковым образом, равно сильно и непреложно: и на перемещение небесных тел во Вселенной, и на жизнь кошки. Это, ежели хотите, и есть проявление высшего разума, именуемого Богом… Зима, Революция, война, личная хандра человека – за всем этим следует вначале опустошение и бессилие, но лишь затем возрождение, новый виток, новый росток жизни.

В разговор вступил и Саймон:

– Зимой было за что бороться, о чем мечтать. Пришла весна – сил не осталось вовсе, мечты не сбылись. Вот и все.

– Браво, мой друг, – Филипп даже хлопнул в ладоши. – Резоннее и я бы не объяснил! Да, Александр, я хотел кое-что оговорить по поводу ваших слов о неестественности войн и болезней. Но это через минуту другую…

Он поднялся со своего места и потянул на шнурок вызова прислуги. Вновь вошла темнокожая Кэт. На подносе у нее стоял пузатый глиняный котелок и четыре блестящих серебряных бокала на коротких ножках, похожие на миниатюрные кубки.

Водрузив поднос на стол меж хозяев и гостей, Кэт сняла крышку с котелка и стала разливать по бокалам дымящееся красное варево.

Не сдержавшись, Саша вытянул шею и заглянул внутрь котелка. В ровной, горячей, темной массе виднелись зерна и звездочки специй и золотистые дольки апельсина.

Видя его любопытство, Кэт украдкой улыбнулась.

– Надеюсь, вы любите глинтвейн? – обратился Филипп к гостям, задержав взгляд на Саше.

– Не знаю, – вдруг нерешительно пробормотал тот. – Ведь пост все-таки.

– Ах, бросьте! Вы в данный момент находитесь с иноверцами. Так любите?

– Откровенно говоря, никогда его не пробовал.

– Вот теперь и отведаете!

– Ему еще рано пить! – вдруг вскинулся Антон, чем насмешил англичан.

– Помилуйте! Неужто юноше в шестнадцать лет нельзя отведать легкого вина, да еще под присмотром старших? – искренне удивился Филипп.

Взяв полный бокал в руки, Саша задумался, вдыхая острый, пряный аромат.

– Осторожнее, Александр! Бокал серебряный и становится горячим в мановение ока. Не отопьете хотя бы один глоток – не сможете его более ни держать, ни взять в руки…

Сгорая от любопытства, Саша прикоснулся губами к краю бокала и отпил полный глоток.

Тем временем Антон опрокинул в себя бокал целиком. Впрочем, внимание на это обратил лишь доктор Мейерс, окинувший его почти сочувственным взором.

Пропустив в свое нутро жгучий поток, Саша вновь взглянул на стол и обнаружил прямо перед собой раскрытую коробку шоколада, отделанную розовым шелком.

«Ух-ты! От „Жоржа Бормана“, наверное!» – пискнула единственная мысль в разомлевающем мозгу. Все-таки единственный глоток глинтвейна пришелся на совершенно пустой желудок.

– Угощайтесь, мой друг! – Филипп чуток пододвинул коробку к юноше.

Пролепетав «Благодарю!», Саша протянул уже слегка нетвердую руку и взял крупную, гладкую конфету. На вкус она оказалась и сладкой, и самую малость солоноватой, маслянистой и, после горячего напитка, почти прохладной.

Филипп выждал минуту-другую, пока взор юноши чуть прояснился, и продолжил разговор:

– Итак, о неестественности войн и болезней… Лично мое мнение – да и не только мое, но и многих прогрессивных философов, – что в подобных явлениях человечество нуждается не меньше, чем в благополучии и размножении. Не беспокойтесь, мой юный друг, я поясню. Понимаю, мои слова могут показаться жестокой крамолой, но задумайтесь… Если бы по Европе в свое время не прошла череда войн и эпидемий, насколько перенаселена она была бы сейчас.

– Так дело, по-вашему, в «лишних людях»?

– Не беспокойтесь так, мой друг! Разумеется, с субъективной позиции это может показаться жестоким. Но взгляните на дело с исторической точки зрения.

– Да ведь эпидемии уничтожали целые города? Это хорошо для истории?

– Это плохо. Любая чрезмерность есть зло. Но периодические и умеренные войны и болезни как ограничитель человечества – есть благо.

– Умеренные? – опешил Саша. – То есть – когда не весь город вымер?

– Да, – спокойно и ровно отвечал Филипп.

– Простите, но тут не могу я с вами согласиться! Этой осенью у моего одноклассника сестра умерла от холеры. Такое в Петербурге не редкость, и эпидемии случались. Легко говорить, когда неизвестно кто «с возу». А я эту девицу видел, говорил с нею. Пусть бы природа нас меньше до размножения охочими сделала, чем так вот ограничивать!

– Ах, Александр! Вам еще стоит научиться глядеть на многие события иным взором – беспристрастным.

– Зачем?

– Чтобы лучше понимать устроение мироздания. Я глубоко убежден, что мир в своей первооснове двуедин – добро и зло существуют в нем на равных и одинаково необходимы и полезны для существования Вселенной. Сила созидания и разрушения. Одна не может существовать без другой… Из небытия явилась сила абсолютного созидания и что она породила? Сатанаила с его воинством – силу разрушения.

– Любой богослов скорее повесится, как Искариот, чем согласится с вами.

– И правильно сделает. Библию, особенно Ветхий Завет, не стоит понимать буквально. Все древние тексты, легенды, мифы построены на символике и метафоре. Они лишь скрывают смысл…

Слушая, Саша выпил еще один глоток и отправил в рот следующую конфету.

– Ей-богу, мистер Лорел! Вас бы к нам в гимназию. Вас так занятно слушать!..

Филипп усмехнулся и, пряча улыбку, на мгновенье опустил взор на свой бокал. Все это время он держал его, не выпуская. Саша даже удивился – как он не обжигается.

– Право, Александр, вы преувеличиваете мои риторские способности. Впрочем, я люблю рассказывать и рассуждать.

– А вы верите?

– В то, о чем говорю? Разумеется. Просто я не могу поверить в то, что истинное блаженство доступно лишь малому кругу избранных, которые хорошо вызубрили правила и исправно соблюдают их. Какой громадный мир – сколько народов, эпох, великих идей – лежит за пределами Христианства! И лишь поэтому сей мир должен погибнуть? Вот эта мысль мне противна…

Переводя дыхание, Филипп задержал взор на котелке – в центре стола, в центре гостиной – тот стоял между собеседниками, словно общий котел с темным варевом.

– Александр, хотите ли услышать одну историю о древнем, нехристианском зле? – спросил Филипп через несколько мгновений, вскинув хитрый взор на Антона.

Почему-то именно от этого его тона Сашу пробрала легкая, будоражащая жуть.

– Очень, – признался он.

– Знаете, есть множество – о, превеликое множество! – всевозможных мифов и сказаний, повествующих о том, как сложились основы нашего нынешнего бытия. Как и откуда появились всевозможные «темные» силы… Лично мне нравится одна, мало известная широкой публике. Может быть, наш друг Антон и слышал ее прежде, но легенды и предания для того и существуют, чтобы, слушая их, мы лучше узнавали самих себя. Так, Антон?

Антон подлил себе еще горячего вина.

Вдруг стали слышны отзвуки внешнего мира, доносящиеся из приоткрытого окна: звонки трамваев, мерный рокот колес, цокот лошадиных копыт, единый говор толпы и чьи-то резкие выкрики.

Затем Филипп заговорил, отчетливо вспоминая каждое услышанное когда-то слово и пробуя впечатления юного гостя на вкус, как тот пробовал конфеты…

***

На заре мира юные боги пришли на Землю. Новый мир был подобен саду, населен зверьми, птицами и рыбами, и все покорялось богам, потому что лишь у них был разум.

Боги забавлялись, играя с Землей, поднимая со дна морей острова или погружая их в пучину, протягивая по долинам ленты рек или сталкивая друг с другом пласты земли и вздымая к небесам горы. И всякая тварь бежала и ползла прочь, а после покорно стремилась к новым пастбищам и водопоям.

Тоскливо стало богам в молодом мире, и от тоски они решились играть с тем живым, что уже было на Земле.

Боги разбрелись по миру, и каждый взял что-то земное, что любил более всего и что-то от себя, от самого своего сердца. И из этих двух элементов боги создали людей.

Так и вышло, что люди оказались разного сорта и масти: кто-то был создан из размолотого зерна, кто-то из дерева, кто-то из глины – много материалов взяли от Земли боги.

А одно божество решилось воплотить свои помыслы, вложив разум в диких зверей. И случилось небывалое – твари пробудились и увидели мир вокруг себя и самих себя внутри этого мира.

Люди, лишь недавно бывшие стадами и стаями животных, теперь жили в хижинах на развалинах древнего города. Когда-то в этих чертогах жили боги, и там служили им бестелесные духи.

Теперь, оставшись без собратьев, разбредшихся по свету, божество ушло в глубину подземных пещер.

Пищу и подношения ему подавала юная дева. Ее выбирали среди дев племени, а когда она расцветала и становилась готовой к рождению сыновей, ее отдавали в жены мужчине из семьи вождя.

Эта же дева поддерживала жизнь Огня в светильнике над входом в храмовые пещеры. Когда-то на свет именно этого Огня и пришли первые звери, ставшие людьми, от него были зажжены все очаги и лампады в селении. Люди чтили Огонь и с трепетом берегли его, ибо божество сказало им, что Огонь – суть разум. Стоит ему погаснуть, и душа погрузится во тьму.

Люди возделывали поля и сады, разводили скот, и радовалось божество, видя, как долгие лета уходят в прошлое, как сменяются поколения и его народ процветает.

Однажды дева, служившая божеству, навеки покинула пещеры, чтобы стать женою брата вождя. Вместо нее жрецы выбрали иную деву, едва вступившую в пору своей юности. Она была подобна бутону, но никто тогда не мог помыслить о том, какая чернота, какой тлен скрываются в его сердцевине и лишь ждут своего часа.

Неизвестно, что за имя дали деве при рождении, но столетия спустя у нее появилось множество имен, и одно из них было «Мара²». Волосы ее были, как кровь или как темный огонь, а глаза – как две черные ониксовые капли.

Вождь выбрал ее в будущие жены своему сыну Аспиру. Хотя он и не был старшим сыном, зато был храбр и силен, и именно его вождь называл своим наследником.

Старший сын вождя, Нер, не был ни воином, ни охотником. С детства любил он бродить по руинам города, всматриваясь в узоры, в рисунки, в письмена богов. И божество благословило его, вложив в его разум знание древнего языка. Нер смог не только читать письмена, но и создавать их сам и учить им других. Но мало кто внимал его словам, а многие и вовсе презирали его страсть к выбоинам на пыльных камнях.

Как-то утром Мара вышла из города в поля нарвать цветов, чтобы украсить храмовую пещеру. Собрав такую охапку, что с трудом могла удержать, она пошла к ручью напиться воды. Едва она склонилась, как увидела в сверкающей водной глади еще чье-то отражение. С криком она отскочила в сторону, решив, что это дикий зверь пришел к водопою. Но мгновенье спустя она уже радостно засмеялась – то оказался лишь ее нареченный, Аспир.

– Чего же ты напугалась, моя дивная лань? – подивился он, не отрывая от девы пристального взгляда.

– А зачем же ты, сын вождя, крадешься, как хищный зверь? – отвечала Мара, уже без страха садясь рядом с ним.

– Я охотник и воин. Я должен перенять повадки хищника, чтобы, как и он, добывать мясо. Или тебе милее мой брат?

Мара рассмеялась:

– Я не помню его лица. Все дни он проводит вдали от людей и дневного света, в пещерах с единственным светильником. Разве можно сравнить его с таким великим и сильным воином, как ты?

– Он старше меня, но едва я смог ходить, уже был сильнее. Живи он один, умер бы с голоду. Порой я думаю, не согрешила ли наша мать с кем-то из людей зерна. Уж слишком не похож мой брат на того, в чьих жилах течет кровь зверя.

И говоря это, Аспир все ближе и ближе придвигался к деве и, наконец, коснулся ее лица своей рукой. Мара насторожилась, но и не думала отстраниться или бежать прочь.