Уважение к правилам этикета и общественному порядку крайне ценилось в Альфа-Вавилоне. Быть может, поэтому те, кто жил в Верхнем городе и те, кто жил и трудился в «подземелье», городе Нижнем, обычно не выходили за пределы своих ареалов обитания и не заглядывали друг к другу.
Трудно сказать, что именно напоминало вавилонское «подполье». Явно что-то мифическое, как и все в этом городе. Оно было похоже и на царство гномов, днем и ночью добывающих и плавящих руду, топящих громадные печи, но также (учитывая, какая рослая и могучая чернь трудилась здесь) оно было похоже и на Тартар, в который олимпийцы заключили титанов, едва захватив власть над Землей.
Днем и ночью эти жители нижнего мира гнули спины и рвали жилы. Их кожа почти не видела солнца, но была красна от постоянного жара. Они были постоянно заняты делом и уже перестали обращать внимание на редких, странных гостей.
Разные темные личности, бывало, спускались из верхнего города, как осадок. Иные заговаривали с обитателями подземелий, просто любопытствуя или желая что-то выведать у них. Но были и такие, кто приходил, таясь, по какому-либо мрачному, секретному делу.
Вот и снова явились из Верхнего города пятеро джентльменов с тяжелой ношей – огромным, в человеческий рост, свертком. Они молча пронесли его по нескольким цехам и подошли к колоссальной, самой жаркой печи. Там один из них вложил по серебряной монете в руку каждому из рабочих, стоявших рядом с печью.
Рабочие отступили в сторону, пятеро джентльменов бросили сверток в пламенное жерло и ушли прочь. Не прошло и пятнадцати минут, как содержимое свертка обратилось в прах, и лишь темный дым облачком выпорхнул из одной из труб, высившихся над Вавилоном.
В этот момент в Верхнем городе проснулась Хэзер. Ее не разбудил какой-то громкий звук или страшный сон. Она просто вздрогнула всем телом и, открыв глаза, не сразу узнала свою комнату.
Немного отдышавшись, она зажгла лампу на прикроватном столике.
«Нервы совсем расшатались в последнее время, пора выходить на работу», – подумала она и рассмеялась своим мыслям. Действительно, довольно с нее ужасов, мрачных тайн и таинственных личностей!
Полежав еще немного, Хэзер поняла, что больше не уснет. Что ж, тогда, вероятно, стоит выпить легкого белого вина и почитать Шелли.
Агнесс она решила не будить, сама поднялась и побрела в гостиную.
Изгибы лакированного дерева, кружево скатертей и салфеток, обивка стен были погружены в прозрачный, холодный сумрак. С улицы в окна проникал свет фонарей и смутные, ускользающие тени, но, как ни странно, ни единого звука. Прислушиваясь к этой тишине, Хэзер, как была, босиком, немного постояла в гостиной.
Дверцы буфета она открыла как можно тише, достала бутылку вина и бокал. Немного подумав, она взяла еще и большое яблоко из вазы с фруктами на столе. Бледно-зеленое, в ночном свете оно казалось почти белым.
«Нет, не Шелли. Лучше почитать что-нибудь из русской классики, – подумала Хэзер, уже возвращаясь в свою комнату. – Что же мне советовал мсье Дурново?..»
Однако в следующую секунду и Дурново, и Шелли, а вместе с ними и вся мировая литература вылетели у нее из головы. И, кажется, разбились вдребезги. Ах, нет – то разбилась бутылка, выскользнувшая из ее рук.
Хэзер, как соляной столб, замерла на пороге собственной комнаты. На ее кровати, которую она оставила несколько минут назад, сидел Вальтер Корф. Откинувшись на подушки, вытянув на шелковой простыне ноги в тяжелых, грязных ботинках, он обмахивался широкополой шляпой, как веером. На его чумазом лице расплылась самодовольная улыбка.
– Добрый вечер, мисс. Как-то неважно вышла у нас прошлая встреча. Хорошо у вас тут, свежо. А там, откуда я пришел, так жарко…
– Не боитесь простудиться? Не лучше ли вам вернуться туда, откуда явились?..
Корф холодно и гулко рассмеялся, а затем долго и пристально посмотрел на нее. Вдруг его улыбка превратилась в оскал, а затем и вовсе сползла с лица.
– Зачем вы здесь? – стальным шепотом спросила Хэзер.
– О, мадемуазель… Не в этих стенах!
Хэзер даже не успела опомниться или оглянуться, когда из угла к ней метнулись две плотные тени. Чьи-то руки обхватили ее, едва не ломая ей плечи, а на лицо легла ладонь с влажным платком. Последним, что она запомнила, был исходящий от него резкий, химический запах.
Агнесс, как всегда, поднялась рано, чтобы успеть приготовить завтрак для молодой госпожи. Она выжала сок из апельсинов, сварила крепкий кофе, в неизменное время купила у молочника свежего молока. Наконец, она испекла целую гору оладий с яблоками. Одну, горячую, с пылу с жару, она, не удержавшись, съела.
Затем она собрала завтрак на поднос, поставила рядом маленькую фарфоровую вазочку с цветком фиалки.
В комнату она вошла осторожно, бочком открыв незапертую дверь. Изумленная и растерянная, замерла она на пороге, как и Хэзер несколько часов назад.
В воздухе витала остывшая тревога, множество деталей говорило о том, что в комнате случилось что-то «неправильное»… Задранный уголок ковра, внезапно оставленная, смятая постель, брошенное, раздавленное тяжелым сапогом, яблоко, разбитая бутылка… Душный воздух с чужим запахом – запахом гари.
Опасливо переступив через осколки бутылки, будто через мертвую птицу, Агнесс поставила поднос на туалетный столик. Руки ее в это мгновение так дрожали, что она боялась не пронести поднос даже этот короткий шаг.
– Мисс Эйл! Мисс… – позвала она, повинуясь слабой надежде.
Ей потребовалась еще минута, чтобы понять, что никто не откликнется. Тогда Агнесс помчалась на кухню за успокоительными каплями.
Бежать, думала она, скорее бежать в полицию! Звать на помощь хоть кого-нибудь!..
Ах, она всегда знала, что дурное ремесло молодой госпожи даст о себе знать, что ничем хорошим это не закончится!
Ближе к вечеру, как раз в час вечернего чая, претор МакКлелан нанес неофициальный (по официальной версии) визит в дом семейства Дурново. Зашел он побеседовать с пожилой мадам, Анной Владимировной Дурново, с ее дружелюбным сыном и, разумеется, с его дядюшкой, Петром Павловичем, который тесно сотрудничал с промышленниками, занимающимися добычей ископаемых по ту сторону Транссибирского тоннеля. Говорили обо всем, о любых всевозможных мелочах и глупостях, дозволенных этикетом, лишь изредка упоминая о полезных ископаемых и их значении для благосостояния Альфа-Вавилона. Наконец, беседа достигла пика душевности и вот-вот должна была начать клониться к завершению.
Тут вошел пожилой привратник и сообщил, что прибыл посыльный с письмом для претора. Письмо он подал тут же на серебряном блюдце.
Претор учтиво спросил извинения у хозяев и, взяв письмо, удалился на восточную террасу особняка. Она выходила на обширный сад с геометрически ровной лужайкой. Посреди нее высился фонтан – великолепный и вычурный, «римский». Некогда он с собратом-близнецом украшал блистательный Петродворец, резиденцию русских царей. Такой богатый и претенциозный элемент декора был подарен Российским Императорским домом благородному семейству Дурново (в частности, его покойному главе) за верную и преданную службу Отечеству.
МакКлелан огляделся (он не желал, чтобы кто-то видел даже его возможную реакцию) и развернул письмо.
– Ч-черт!.. – выпалил он, прочтя лишь первые две строки.
Он уперся кулаком в каменную ограду террасы и некоторое время смотрел куда-то сквозь чахлые деревья и едва виднеющийся за ними мутный горизонт. Немного успокоившись, он продолжил читать, но с каждой строчкой, с каждым словом мрачнел все больше.
Дочитав, он, не удержавшись, смял письмо, но затем вновь расправил, сложил и убрал в карман.
В гостиной, тем временем, между Анной Владимировной и Петром Павловичем шел спор о живописи.
Пожилой господин Дурново стоял перед скромным натюрмортом и критично причмокивал, покачивая головой.
– Нет, Анна Владимировна, решительно не вижу, чем вам так полюбился этот Адольфо.
– Адольф, – поправил молодой Николай. – Он австриец, дядюшка.
– Ох, да с вами разве упомнишь? То вам итальянцы нравились целый сезон, а то теперь этот вот…
Все Дурново благодушно рассмеялись.
– И все же вы неправы, Петр Павлович, – вступилась Анна Владимировна за натюрморт. – Его картины, конечно, лишены размаха, да и особого божьего пламени, что уж греха таить. Но уж да чего они мирные, уютные такие…
Тут вернулся претор.
Несмотря на то, что он прекрасно владел собой, Николай заметил, что от былой светской легкости не осталось и следа – вместо нее во взоре МакКлелана затаилось напряжение.
– Простите, но я вынужден оставить вас. Мне только что сообщили о совершенно неотложном деле.
– Конечно-конечно! – подхватила госпожа Дурново, даже будто бы немного испугавшись. – Благодарю, что посетили нас, господин МакКлелан, сударь.
– Был рад знакомству, – поклонившись, чинно вымолвил Петр Павлович.
МакКлелан простился с ними, затем с Николаем, и удалился.
В полицейском управлении вечером было по-будничному тихо. Чему удивляться – трудившиеся здесь чиновники уже собирались домой.
Те, кто еще сидел в своих кабинетах-ячейках под единым стеклянным сводом, были настолько погружены в свои бумаги, в отчеты, что не заметили, как мимо них прошел сам претор с гвардейцем-охранником. Только секретарь в приемной вскочил при виде них и поспешил распахнуть дверь.
В кабинете начальника полиции, мистера Лефроя, оказался еще один человек – статный мужчина лет тридцати, с редкой проседью в густых, темных волосах.
– Это мистер Антуан Грево, – представил его Лефрой. – Лучший частный детектив Вавилона.
– Вы ведь не сотрудник Нового Скотленд-Ярда, – отметил МакКлелан, пожимая руку Грево.
Тот уверенно кивнул.
– Нет. Но состою на хорошем счету.
– Мистер Грево пользуется моим абсолютным доверием, – поспешил уточнить Лефрой. – Я уже ввел его в курс дела. Прошу, джентльмены, садитесь…
Все трое сели вокруг широкого письменного стола. Охранник остался за дверью.
– Я довольно долго занимаюсь всевозможными тайными обществами, сектами и тому подобными организациями Альфа-Вавилона, – заговорил Грево. – Они существуют в городе с момента его создания. Какие-то пришли из старого мира, какие-то возникли уже здесь… Но Ложа Сераписа отличается от них всех. Туда попадают люди из самых разных слоев общества (кроме Нижнего города, разумеется) и нам пока неизвестен ни один случай попытки покинуть ложу. Мы не знаем, какие наказания могут ждать того, кто осмелится это сделать, поскольку – повторюсь – никто никогда не пытался. Их держит вместе, будто магнитный стержень, какая-то мощная и ясная идея.
– Какая? – быстро спросил МакКлелан.
– К сожалению, мы не представляем.
– За несколько лет не смогли выяснить? Ни вы, ни полиция?
Лефрой лишь развел руками.
– Мы пытались внедрить агентов в Ложу, но дальше низшей ступени – пажей – они не смогли продвинуться. Остальные две – рыцари и, тем более, жрецы – остались для них закрыты и недоступны.
– Но схватить кого-то из них, допросить!
– За что? До сих пор они не делали ничего противозаконного. Только набирали себе все больше людей – но ведь разные общества у нас не в новинку. Не арестовывать же мне их было за то, что они не принимают в свои ряды женщин! Слава Богу, времена суфражисток и любительниц приковывать себя к правительственным зданиям остались в далеком прошлом…
– Если бы вы арестовали хоть одного такого мерзавца заранее…
– Помилуйте, господин претор! А кого бы еще вы порекомендовали арестовать вот так, «заранее»? – выпалил Лефрой.
МакКлелан лишь на секунду опустил взгляд, будто бы молча соглашаясь. Лефрой продолжал:
– Я понимаю ваши чувства. Ваш сын оказался в руках этих чудовищ…
Претор так и подскочил со своего кресла.
– Мой сын уже арестован?
– Нет, – чуть опешив, вымолвил Лефрой.
– Так чего же вы ждете?! Неужто, моего на то разрешения? Он ведь ближайшая к Корфу персона.
– Осмелюсь заметить, претор, что его неожиданный арест может спровоцировать ненужные волнения.
– А я согласен с претором, – вставил Грево. – Может и не стоит арестовывать Джейсона МакКлелана в открытую, но допросить, установить слежку…
– Низко же вы нас цените, – фыркнул Лефрой. – Уж слежку-то мы давно установили.
– И где же он теперь?
Начальник полиции вдруг замялся, переводя взор с одного своего собеседника на другого.
– Лефрой, где мой сын? – настойчиво спросил претор.
С увлеченностью мономана Джейсон следил, как опиумный дым вьется тугими струйками в воздухе. Он пытался даже дотронуться до дыма пальцами, поиграть с ним, но тот сразу же исчезал.
Чуть колыхался полупрозрачный занавес, отделявший его ложе от остальных. Чьи-то смутные силуэты скользили там, в полутьме, не задерживаясь в поле его зрения.
Вдруг, совершенно жутким видением, из этой полутьмы ему явился образ отца. Образ оказался на удивление осязаемым – настолько, что схватил его за ворот и приподнял с матраса.
Отец что-то говорил, он был, похоже, очень рассержен. Но до Джейсона долетал лишь рокочущий гул, будто дождь, грохочущий по жестяной плоти Вавилона. Джейсон сначала вскрикнул, затем стал смеяться. И смеялся, пока по щекам не полились слезы.
Нет, надо, в конце концов, собраться и взять себя в руки!
Тогда он заплакал – и заплакал, казалось бы, совершенно искренне.
– Мне так жаль… – простонал он. – О, папа, это ужасно!
О проекте
О подписке