4

Семнадцать лет назад, еще будучи студентом и увидев новенькую молодую преподавательницу, Алексей понял – это его жена. Не то чтобы у него проснулось первобытное чувство собственности, просто понял – либо женится на этой исполненной речного спокойствия женщине с улыбающимися карими глазами и разметавшейся длинной косой, либо останется ворчливым старым сычом.

Вначале Дарья посмеялась над лохматым тощим очкариком, признавшимся ей в вечной любви, потом стала сердиться, когда он не унимался, предлагал себя чуть ли не в слуги. Алексей до сих пор гадал, в какой момент и чем именно он пробудил в ней ответное чувство… Не будь этого чувства, она бы не решилась пригласить его домой, познакомить с Софьей… Алексей тогда подумал, что Софья слишком стара, чтобы быть ее матерью – скорее он принял бы ее за бабушку Дарьи.

Этот визит означал подлинное начало отношений. Развивались они не спеша, старомодно.

Алексей не возражал. Он сам был старомоден.

Самой важной вехой в их отношениях с Дарьей стал, наверное, вечер, когда она дала ему на прочтение сказку. Рукописную книжечку восемнадцатого века: ряды изумительного каллиграфического почерка и несколько простых рисунков – русские домики, церковь, горящий город, лес…

«Моему Николеньке – эта страшная сказка, раз он так хочет знать…» – значилось в посвящении.

Алексей тогда решил, что ему дали ознакомиться с неким семейным раритетом. Он еще не мог представить, насколько оказался прав…

Странным образом сказка, изложенная в книге, в начале двадцать первого века показалась не страшной, разве что совершенно не предназначенной для детей. Нужно было, конечно, сделать скидку на то, что это была вовсе не сказка.

Начиналось просто – жила-была в тринадцатом веке в городе Рязани девочка, жила, росла, и выросла из нее красивая девушка. Была она невеста на выданье, и со дня на день ждали сватов.

А потом пришел Батый и сжег Рязань.

Девушка видела, как убили ее родителей, брата, сестер. Девушка видела, как горит дом, как полыхает церковь. Девушка побежала в лес…

Неглубоко в лесу стояло древнее капище, старики волхвы берегли живой исток. Там она надеялась найти убежище. Обычно женщинам и девкам на выданье запрещали туда ходить, но разве прогонят ее теперь! Почему она только решила, что капище уцелело и что волхвы живы?..

Старые волхвы были насажены на сучья деревьев вокруг, и кровь их уже застыла, заиндевела брусничным соком на снегу. На капище татарва хозяйничала, разбирала и делила то добро, что нашла – те подношения, что рязанцы носили волхвам и старым богам.

Все кругом вытоптали. Живой исток из земли не бил. Все грязью стало – не зимней, не осенней, извечной.

Не убежала бедная девушка, схватили ее татары… Мучили, ее терзали, глумились. Она красивая была, сразу убивать не хотели. Когда стемнело бросили ее на землю, в самую грязь, где раньше исток был.

Сами у костра сели товарищей своих темных ждать, есть сырое мясо убитых коней.

А девушка лежала, холодная земля под ней проседала, колыхалась, и девушка молилась, чтобы мать-земля поглотила ее обратно, только бы забрала отсюда. Стала ногтями землю царапать, отошел пласт – и вытекла вода. Мутная, грязная, последняя слеза истока жизни, что так берегли волхвы и никому, особенно бабам и девкам на выданье, испить не давали. Подхватила девушка грязную воду, пока та снова в землю не ушла, в свою ладонь и потихоньку выпила. И пить хотелось и думалось – раз нельзя девкам, то может в наказание эта вода жизнь ее заберет, покоя ей наконец подаст. А если нет – то будь, что будет.

Потом еще татары пришли, и они несчастной покоя не давали.

А потом ушли все, в Орду свою поскакали. Остались только мертвые волхвы на деревьях и полумертвая девушка. От чудесной воды тело ее быстро зажило, встала она и пошла прочь. Но не к городищу, что осталось от Рязани, а в лес. Тело-то зажило, а душа и ум – как не свои были.

Так бы и умерла она от холода, никуда не дойдя, не встреть ее уже в чаще старушка, что жила одна в лесу. Ее все считали ведьмой, хотя, в детстве, говорят, была крещеная. Приняла она девушку в своей избушке, стала выхаживать. Спасла.

Долго гостила у нее девушка – до осени. Потом ушла.

Жила при монастыре десять, наверное, лет. Тогда и поняла, что не старится. Как поняла, сбежала из монастыря, странствовала, пришла в тихую деревню. Сказала, что ее дом сожгли, всю родню убили. Обычное в то время дело… Вышла замуж за вдовца, стали жить. И родила она ему сына, которого назвали Михаилом, потом других детей – они умерли – и от этого мужа последнего сына – Романа.

Умер муж от лихорадки. Еще немного времени прошло, стали деревенские косо поглядывать: не девушка, а уже простая, хоть и красивая баба, не старилась. После смерти мужа собрала она детей, Михаила и Романа, и ушла. Романа еще в пеленках несла… Так и жили – то странствовали, то где-то приживались.

Были и другие дети, много детей, но большинство родилось, выросло и умерло как обычные люди.

Жили с матерью и не старились только Михаил и Роман. И сильные они были – как былинные богатыри. Особенно Михаил – потому что был первенцем. Третьей родилась и надолго с матерью и братьями осталась девочка Дарья…

Была и девочка Ирина, которая страдала от долгой жизни, считала ее проклятием и в семнадцатом столетии замуровалась в башне разоренного монастыря и уморила себя голодом.

Родилась и у Дарьи от первого ее мужа дочь Арина и прожила два века, но сама умерла родами. Тогда Дарья поклялась больше не выходить замуж и не рожать.

Умереть все они могли от того же, от чего и простые люди.

Нет, они не были совершенно бессмертными. Ничего совершенного в этом мире нет. И они старились. Старилась мать этого семейства, быстрее всех своих детей.