Колокола
Рассказ

Семён Полуэктович Фирсов разговаривал во сне. Да, была у него такая особенность. Его бы в разведчики не взяли – себя с потрохами выдаст ночью и других всех заложит, резидентуру в смысле. В общем, подведёт Родину. Но и в семейном кругу эта особенность не совсем была уместна. Тут уже сам Семён Полуэктович мог погореть ясным пламенем. Ну не всё же жена должна знать про него, хотя больших секретов от жены у него не было. А так, по мелочи кое-что, да ещё имелись затаённые желаньица и мыслишки.

Какие-то обрывки его ночных размышлений долетали до полусонной жены, но всё было безопасно и неопределённо. Так что она по этому поводу не напрягалась. Женских имён муж во сне не упоминал – это главное. А остальное – его разборки.

Супруга его, Клеопатра Антоновна (по-домашнему Клёпа), была женщина заметная и фигурой, и ликом. Мужчинам нравилась, особенно военным. Причём чем выше чин – тем больше нравилась. Но за военного выйти была не судьба. Вышла за математика. Не хуже. Она, вообще-то, так и хотела – за умного, с диссертацией и перспективами.

Жених оказался без жилья. А у неё была бедноватая комната в коммуналке без ванной. Пошли с утра в ЗАГС – расписались, потом пошли в баню – помылись. И после всех этих процедур отправились в Клёпину комнату – строить своё семейное счастье.

Дорога до дома лежала мимо Елоховской церкви. Как раз в тот момент, когда они мимо неё проходили, раздался звон колоколов – весёлый, звонкий, переливистый. Клеопатра замерла: «Сёма, это знак свыше. Господь нас венчает. Значит, навсегда».

Счастье своё строили старательно и кропотливо, буквально по кирпичику возводили свой храм. А как построили лет этак за двадцать – стало Семёну Полуэктовичу скучно. Видать, весь мужской запал на строительство и ушёл. А мужик без запала – это уже хлам. Жизнь с Клеопатрой Антоновной ему стала казаться пресной, предсказуемой и заношенной. Причём винил он не своё стареющее тело, а, конечно же, супругу – приелась. Захотелось дяденьке солёненького, остренького и вообще свеженького и новенького, а если сказать одним словом – сладенького. Ну очень чтоб сладенько!

Стали преследовать научного работника фантазии, всякие разнообразные. И всё про сладенькое. Сначала это были отдельные, довольно скромные желания мужчины средних лет – о каком-то неопределённом, вроде бы туманно-платоническом общении с некоей молодой привлекательной особой, беседы, рукопожатия, многозначительные улыбки, взгляды. Взгляды – вот это самое главное. Через них вершатся судьбы. Как говорят у нас: взглянул – как рублём подарил, глянет – трава вянет. Взгляд он откровеннее слова и правдивее. Всё тебе скажет. И спросу меньше. Какой спрос со взгляда? «Надо будет глянуть со значением на какую-нибудь сочную молодуху», – подумал математик и прицокнул от удовольствия языком.

Так всё фантазировал и рассуждал Семён Полуэктович. И не заметил, как эти его желания и размышления разрослись пышными сладострастными кущами, которые проросли сквозь его мешковатую, утратившую привлекательность фигуру. Сексуальные фантазии уже настолько завладели математическим умом Семёна Полуэктовича, что в сутках уже не хватало времени на другие размышления. С ними он ложился – с ними он вставал.

Китайцы говорят: «Бойтесь своих желаний – они могут сбыться».

И появилась Лариса. Самое то! Исполнение желаний! Первый день с ней прошёл почему-то так же, как и с Клеопатрой в своё время, – в бане. Но не в той, конечно, – убогой, с крашеными зелёными стенами, тусклыми гремящими алюминиевыми шайками и разделением на мужское и женское, – а уже в современной мраморно-липовой. С бассейном, прохладными гладкими столами для массажа, деревянной белой сауной из оздоровляющей липы, махровыми огромными простынями и запахом эвкалипта.

Лара его сразу свела с ума. Своими длинными и упругими, торчащими, как вымя у козы, сиськами она бродила по вялому телу Фирсова, тыкаясь в него тёмными страстными горячими сосками. Сладострастно сосала ему ушко, отчего Полуэктович просто мяукал, как мартовский кот. Забиралась ему на спину, как дикая пантера, и, погоняя математика плёточкой, скакала на нём вокруг розового мраморного стола. А уж массажи на этом самом столе! С диким восторгом математик ощущал себя интегралом, состоящим из бесконечного количества маленьких изнеможительных желаний. А Лару он представлял функцией, которая была неразрывно связана с неугомонной тьмой этих его желаний и неутомимо и ласково их исполняла.

Тут и шкаф пригодился. («Дальновидный же я», – восхитился собой математик.) Был у Фирсова старый, слегка выцветший и ободранный шкаф с его научной литературой. Прикасаться к нему он никому не разрешал. Мотивировал тем, что нарушится порядок и закладки важные из фолиантов повыпадут. Книг там было много, и все про математику. Дорожил математик ими так сильно, что даже запирал шкаф и, убирая ключик, подозрительно и мелочно косился на домочадцев. «Не подходить, не прикасаться!». Особенно Семён Полуэктович дорожил старой потрёпанной толстой книгой под названием «Математический анализ». Приходя в свой кабинет, он бросал тёплый взгляд на умную библиотеку, особенно проверяя наличие – на третьей полке сверху, в левом углу – этой видавшей виды, но чрезвычайно важной для него книги. Вы, наверное, подумали, что с этой книги он начинал свою научную карьеру? Нет, всё гораздо проще. Между страницами этой книги он прятал заначку от жены.

У него было много побочных доходов. То получит за новый учебник для тупарей-студентов, то за статью, то за лекцию на выезде, то за консультацию какому-нибудь соискателю степени. Всё это он аккуратно складывал в свою бездонную книжицу, предчувствуя будущую бурную жизнь и понимая, что для неё потребуются средства, и немалые. То бишь средства на строительство нового храма.

«Этот, пожалуй, мне подороже обойдётся, – размышлял соображающий в цифрах Фирсов. – Молодуха потребует вложений, никуда не денешься».

Так оно и оказалось. Недолго Ларочка занималась благотворительностью. Посыпались сначала мяукающие, а потом всё более уверенно мурчащие просьбы и пожелания. Накоплено у Семёна Полуэктовича было много, и пока что хватало. На всё. Ларочка была довольна и ласково скребла Полуэкточу спинку своими коготочками. Главное, она пока не требовала развода. Этого математик боялся больше всего. Он согласен был на все расходы (хотя они по широте и величине своей его ошарашивали), но только не развод. Порой Фирсов недоумевал: «А как же Клёпа без всего этого живёт и любит его?..».

В понимании Семёна Полуэктовича развод – это было что-то вроде взрыва в большом тротиловом эквиваленте. Семью, а заодно и его самого, разорвёт на кровавые куски под названием позор, скандал, выяснения, суд, делёжка, слёзы, рыдания, презрение, обструкция и т. д. и т. п. Наверное, он это всё не вынесет. Как-то надо приспособиться жить на два фронта. У многих же это получается – он сам не раз слышал рассказы мужиков. Да и женщины грешат этим порой. И ничего, все живы. Как говорится, и волки сыты, и овцы целы.

«А разве так может быть, чтоб и волки… и овцы…» – задумывался математик, который понимал, что он так, наверное, не сможет исхитриться. «Ну ладно, будем переживать неприятности по мере их поступления», – решил наконец Фирсов и успокоился.

А зря! Наевшаяся, напившаяся и нарядившаяся Лариса, теперь уже сидящая за рулём иномарки, потребовала развода. «Не хочу быть вольною царицей – хочу быть владычицей морскою!» – Лариса капризно топнула ножкой, стеганула плёточкой Семёна Полуэктовича, и он поскакал на свой страшный суд.

И как-то сразу сладенькое стало отдавать кисленьким и даже где-то тухленьким. Душа сжалась, скукожилась и приготовилась умереть. Другого решения этого уравнения математик не видел. Недавно ещё такой прыткий и пылкий, интеграл сник и превратился в непонятный крючок, а функция вдруг стала распухать, разрастаться и на глазах сникшего интеграла превратилась в огромную рыхлую агрессивную жабу, заполонившую всё окружающее пространство. Интегралу стало трудно дышать, сердце забилось, как заячий хвост, в глазах потемнело, а где-то вдали вдруг зазвонили колокола.

А через мгновение Семён Полуэктович проснулся и… проблемы отпали сами собой. На него смотрела взволнованная жена. В первую секунду огорчению не было предела. О Морфей, как ты жесток! От разочарования наш Казанова аж вспотел и охрип. А потом, по здравом размышлении, он даже обрадовался и пошёл заниматься математикой.

По дороге в свой кабинет он поймал на себе пристальный взгляд жены.

– Сёма, а кто такая Лариса?

«Погиб, – подумал математик, – проболтался во сне. Хотя чего мне бояться снов-то?».

– Да это кошка у нас на кафедре Лариска.

– А, ну тогда понятно, – с облегчением сказала повеселевшая жена. – Ясно теперь, почему ты полночи мяукал. А под утро мне показалось, что ты стал задыхаться, – и я тебя разбудила. Подумала: может, кошмары снятся.

– Да, это ты правильно сделала, что разбудила, – согласился муж. – Как раз колокола зазвонили.

– Какие колокола? – удивилась Клеопатра.

– Наши, венчальные.

– Сёма, ты помнишь? Дай я тебя поцелую, – жена протянула к нему руки, и на глазах у неё выступили слёзы.

Фирсов зашёл в кабинет, плотно закрыл за собой дверь и первым делом пролистал «Матанализ». Всё было на месте. Он удовлетворённо поставил книгу в шкаф. Сел за свой большой письменный стол и зажмурился. «Ну надо же, столько счастья и наслаждений – и ни копейки не потратил. И разводиться не надо. А Клёпа моя вообще-то ещё ничего, даже со сна красивая и меня любит. Надо будет её приодеть маленько, а то что-то я её совсем не балую», – ласково подумал Семён Полуэктович о жене и улыбнулся. Жизнь продолжалась.

* * *

А в мае Семён повёз Клёпу в Париж. На август пообещал Венецию. Венчальные колокола звонили громко и радостно. В душе разливалась благодать.

Небо
Рассказ

Он был немец. Потомок тех самых немцев, которых Екатерина Вторая пригласила обживать Россию.

Она собственноручно подготовила «вызывной» манифест, приглашавший иностранцев из Европы переселяться в Россию, чтобы умножать народонаселение, осваивать пустующие земли, развивая сельское хозяйство и торговлю. Сулила кучу великую льгот, послаблений, освобождение от налогов и службы в армии. Верь в любого бога – не преследуется. А коли всё же в России не понравится – путь свободен. Уезжай! Никто не задержит. Скажем только: «Скатертью дорожка!».

Манифест свой велела отпечатать на всех языках и распространить по всем странам. Европа загудела, и народ поехал. Главный поток хлынул с Юго-Запада Германии. Как же не поверить – своя же кровная бывшая немецкая княжна урождённая София Августа Фредерика Анхальт-Цербстская. Та самая, которая поехала в Россию в штопаных чулках, а теперь там на золоте ест. И нас, своих соотечественников, не забыла, приглашает и сулит заботу и защиту, если что.

Поехали и предки Артура – поселились в одной из немецких колоний Нижнего Поволжья. Немцы в России прижились и преуспели, как никакая другая нация Европы. И нет ничего удивительного – при их трудолюбии, добросовестности и экономности. Процветали и были в уважении при всех царях.

Советская власть (с дури поделившая Россию по национальному признаку) дала и немцам автономию – образовалась Советская Республика Немцев Поволжья. Дворы немецкие были крепкие, зажиточные. Дома двухэтажные. Низ – каменный, верх – деревянный. Хорошие тогда были для них времена.

А страшные времена настали, когда у России началась война с немецкими фашистами. Тут разом все немцы (по сути абсолютно обрусевшие) стали врагами. Разметали их по стране – кого куда, за сутки сняв с насиженного столетиями места. Кого – в Казахстан, кого – на Алтай, кого – в Сибирь.

Давно это было – приезд из Германии. Уже больше 250 лет прошло. Столько поколений сменилось, а всё сохранилось и передалось: и фамилия родовая Хенкель, и имя Артур, и внешняя стать – высокий голубоглазый блондин – тевтонец.

Их семья – отец Отто Генрихович, мать Хельга, старший брат Алекс, двенадцатилетний Артур и сестра Мария были сосланы в Сибирь – в Абакан. Не успели кое-как устроиться – отца забрали на лесозаготовки в Кировскую область. Не видели его до конца войны. Иногда присылал деньги и письма. Вернулся в 1945 году. Как-то сумели выжить среди холода и голода. Летом собирали ягоды, грибы, сажали картошку. Запасали на зиму то, что могли.

Когда Артуру исполнилось 17 лет, он решил ехать поступать учиться в лётное училище. С детства мечтал летать. Его отговаривали: не езди, тебя не возьмут, ты же немец – это не скроешь, твою анкету не пропустят. Но хотелось только летать – и ничего больше. Поехал. В военное лётное училище не взяли, а вот в гражданскую авиацию приняли и ни слова не сказали про национальность. Главное – летать, неважно уже – гражданские или военные самолёты. Мечта сбывалась.

Отучился, получил специальность штурмана гражданской авиации и прожил интересную жизнь, не расставаясь со своей мужской профессией. Летал и в Арктике, и на Дальнем Востоке, и в пустынях. Многое повидал, в разных передрягах побывал. Родил двух сыновей, так что Хенкели продолжались, Екатерина была бы довольна.

Когда был ещё юным курсантом, случилась с ним такая история.

Был у них в учебной части лётчик один молодой – Виктор Соколов. Во время войны был сбит, попал в плен, но потом сумел бежать из плена. В авиацию после этого его уже не взяли – начались проверки, протоколы. Но разрешили всё же обучать молодых курсантов лётному делу. Учил он хорошо, курсанты его любили за толковость и честность, но всё рвался он в большую авиацию, а ходу ему не давали – проверяли да выясняли что да как. Особист Троекуров замучил его допросами да беседами. Как рабочий день кончается, так он его вызывает к себе – и начинает: «Объясни-ка мне, Соколов, как это тебя угораздило в плен-то попасть?.. А как же ты сумел выбраться оттуда живым?.. Что-то одно с другим не сходится…».

И так каждый день. Не один час, бывало, мучил его своими дознаниями. Виктор послал очередной рапорт начальству – с просьбой о переводе его в лётный полк, и в очередной раз ему было отказано, не без помощи того самого особиста.

В тот учебный день Артур сам был у штурвала. Виктору нравился этот курсант – сообразительный, аккуратный, чувствующий машину как себя. Они выполнили все задания и повернули назад. Посадку самостоятельно Артур ещё ни разу не выполнял, хотя был абсолютно готов к этому. И сегодня как раз Виктор ему это доверил.

Вдали горели огни аэродрома. На западе багровел необычно яркий закат, небо уже начинало темнеть. Артур уверенно вёл машину. Приземлился идеально. Душа пела. Он обернулся с улыбкой, но Виктора в кабине не увидел. Сначала растерялся, а потом холодок пополз по позвоночнику. В замешательстве Артур стоял около самолёта, оглядываясь по сторонам. Как будто надеясь увидеть инструктора. На фоне уже почерневшего неба всё ещё полыхал кровавый закат.

Затаскали на допросы.

– Ну рассказывай, немец, всё как было, – ухмылялся особист.

Расстроенный и усталый от всего произошедшего, Артур в который раз повторял: