Читать книгу «Март, октябрь, Мальва» онлайн полностью📖 — Любы Макаревской — MyBook.
image

Where Is My Mind (лето/осень 2010-го)

В ИЮЛЕ, когда я пила коньяк в глубине и жаре летнего двора с незнакомым парнем и с останавливающимся от волнения сердцем восьмой раз за два часа позвонила Демьяну, на этот раз с телефона незнакомого парня, он сказал мне коротко и ясно, что мое поведение отдает шизофренией. Не могу сказать, что он был не прав, но я не могла это осознать в те минуты. Я поблагодарила незнакомого парня за коньяк и ушла от него, когда он попытался занять у меня двести рублей, потому что у меня их не было. Вечер перешел в летнюю ночь, и от алкоголя и томления мне казалось, что мозг взрывается. Я зашла в лифт, поднялась на последний этаж и подошла к окну, где год назад занималась сексом с человеком, уничтожившим мою психику. В голове у меня отчего звучала идиотская песня «Гостей из будущего»:

 
Я люблю тебя…
«Я больше не люблю тебя», –
Твои слезы мне вслед прокричали.
От тебя уйти без «прости».
 

Мне было больно оттого, что никто не может мне протянуть руку и я никому тоже не могу ее протянуть, а только порчу все. Демьян бросил трубку – и мой мир рухнул.

Повзрослев, люди часто смеются над потребностью любви в юности, над степенью ее важности. Но мне кажется, что в этой незащищенности и наивности есть какая-то первобытная беззащитность и что она истинная. Да, потом личность меняется под грузом взрослых проблем и ответственности, закаляется страданиями, но когда человек плачет оттого, что кто-то не смотрит на него или он не увидит объект любви два-три дня, он настоящий. Он оплакивает свое сиротство в мире, и нет еще этого металлического взрослого каркаса, скрывающего личность, как железная маска скрывает лицо.

Я спустилась на лифте на пятый этаж и позвонила в дверь, ее открыла мама, и Мальва встретила меня оглушительным приветственным лаем.

Каждое утро город застилал молочно-серый ядовитый туман, невыносимый запах гари надвигался отовсюду, и я просыпалась уже в коконе тошноты.

И все же каждый день я шла гулять с Мальвой, к концу июля она уже совсем превратилась в подростка, и все собачники района знали нас, и я часто слышала:

– О, это Мальва, она сумасшедшая.

Как и полагается молодой собаке, она правда была немного безумной в своей игривости, и когда ей очень нравилась какая-то другая собака (чаще всего собаки-мальчики), конечно, Мальва делала приветственный круг и так призывала играть объект своей симпатии. У нее был лучший друг – бигль, и вот вокруг него она пробегала бесконечное количество раз и в этом беге становилась похожей на гончую; набегавшись, она падала перед ним на спину и, отдышавшись, вскакивала, ударяла его лапой, возбужденно взвизгивала и снова убегала от него по кругу, он пытался ее догнать и никогда не успевал.

* * *

Мальва боялась громких звуков и потому несколько раз вытаскивала то меня, то маму на красный свет прямо на машины, и мы чудом оставались живы. В редкие же спокойные минуты это была самая милая собака на свете, она лежала у моих ног во дворе, пока я курила, грустила или думала, звонить или не звонить Демьяну. Тогда выходил наш пожилой сосед, смотрел на Мальву и говорил:

– О, это гениальная собака, она похожа на кенгуру.

Она и правда была похожа на кенгуру со своим желто-рыжим телом и длиннющими лапами.

А дома она топотала этими лапами, как гусь, когда бежала из комнаты на кухню за едой. И еще она была похожа на нескладного жирафа без пятен, так как шея у нее тоже вытянулась быстро и непропорционально, но больше всего она и правда была похожа на кенгуру и настоящего собачьего подростка, каким и была в те месяцы.

Конец июля был совсем огненным, я снова увидела Демьяна на митинге. Красно-оранжевый свет, дым от гари, между нами толпа молодых людей в черных масках, они кричат:

– Остановим вырубку леса! Это наш лес!

Мы с ним смотрим друг на друга. Я подхожу к нему и говорю что-то глупое от стеснения, затем произношу:

– Ну ладно, пока.

И он отвечает мне иронично:

– Пока.

Он позвонил мне через неделю, когда гарь уже начала уходить из города, его голос был спокойным и почти ласковым, он рассказывал о предстоящей поездке в Грузию.

Я слушала его и смотрела в окно на остывающий город. Мне было одновременно тревожно и хорошо.

Он говорил, что мы еще погуляем, когда он приедет из Грузии.

Ночью я написала ему глупое, почти любовное эсэмэс, и после этого он больше ни разу не взял трубку.

Наступила сухая пустота выжженного города. Каждый день Мальва бесилась в песке на собачьей площадке. А я корила себя за свою прямоту и избыточность.

Наступила осень, и я бродила все по тем же Чистым прудам с пустым желудком и болью в грудной клетке. Я отдавалась бесконечной тоске с упоением, в котором не решалась себе признаться. Я растворялась в чувстве голода и в поиске любви, в собственной пустоте. В дни, когда у меня было немного денег, я покупала чизбургер в «Макдоналдсе» на Маросейке или творожный сырок в «Дикси» на Покровке.

Я доходила до Лялиного переулка, где тогда жил Демьян, и тут же со стеснением и страхом быть замеченной возвращалась назад к прудам смотреть на зацветающую воду и уток.

Один раз вечером я видела его идущим откуда-то, и моя печаль и мой аффект как будто совсем не были связаны с ним. Это состояние было связано только со мной. С моим предельным одиночеством в мире тогда. В последующие годы мы будем видеться с ним на разных акциях протеста.

Иногда я напивалась, и большая пустая комната в сталинском доме на Тверской, где я выросла, начинала светиться всеми цветами радуги, и Мальва нависала над мной, как динозавр, когда я, пьяная, лежала и плакала под самую разную музыку, от Баха до Максим и Земфиры, оттого что Демьян, конечно, не берет трубку.

Часто мне снился сон: он стоит у стены в моей комнате, я подхожу к нему, обнимаю и пытаюсь поцеловать, и он растворяется.

В конце года из-за бесконечных финансовых проблем мы переехали с Тверской. Но этот сон еще несколько лет был со мной. Так растаял 2010 год. Остались я и Мальва.

2011–2012

Я СТОЮ на прудах, и постепенно робкий крик становится громким, общим, я вижу лицо молодого парня, стоящего рядом со мной, и восторг охватывает нас сквозь стеснение, и мы начинаем кричать вместе с ним уже громко, наравне со всеми. И в течение нескольких минут крик становится всеобщим. Уже совсем поздно вечером я вернулась с этого митинга домой страшно замерзшая, окоченевшая до самых костей и радостная. Я залезла в горячую ванну, и Мальва ломилась ко мне в дверь, как обычно: она любила лежать на полу, пока я принимала ванну, и дремать. Я открыла дверь, и она, как всегда, улеглась на пол в ванной комнате. Из-под крана лилась горячая вода, почти кипяток, и я вдруг почувствовала себя невероятно счастливой, мне казалось, что впереди только удивительные перемены, увлекательная борьба и целая бесконечно счастливая жизнь – необъятная.

И всегда после всех криков, протестов и белых лент дома меня встречала радостным лаем Мальва. И постепенно за два года у меня сформировалось стойкое чувство, что, где бы и с кем я ни была, в холод, в жару, когда я в депрессии или в любовной ломке, с любой вечеринки меня всегда ждет дома Мальва. Ее внимательный взгляд, мокрый нос, теплый живот и большие лапы, которыми она бьет по мне от радости просто видеть меня, разрывая колготки или царапая сумку, и я уклоняюсь от потока ее хаотичной, всегда по-детски страстной любви. Теплой, шерстистой и бескрайней. Но я всегда знаю, что она есть.

Письмо

ТО, ЧТО письмо – это персональный билет в другой мир, я знала хорошо с одиннадцати лет. И весной 2012 года я возвращала этот мир себе.

Помню, как в пасхальную ночь я валялась на полу одного бара на Патриарших с совершенно незнакомым парнем. И он спросил меня, чего бы я хотела от жизни, а поскольку я была уже очень пьяная, то честно ответила ему, что хотела бы быть гениальным писателем. Он сказал мне, что это процесс, а не результат, и спросил, чего я бы хотела в результате, я ответила, что это будет процесс и результат вместе. Теперь я, конечно, понимаю, что он был прав, письмо – это всегда только процесс и никогда результат.

Но в ту апрельскую ночь я лежала на полу бара и думала, что же такое есть письмо и что оно значит для меня?

И звезды от диско-шаров на потолке плясали и распадались на чистый свет, на целые вселенные.

Итак, звездное небо, черно-белое фото Плат и заляпанные грязью ботинки Ди Каприо в фильме «Полное затмение», фото Набокова, где на его лице видны все морщинки, и впервые прочитанные строчки Гинзберга: «Я видел лучшие умы своего поколения, разрушенные безумием» – или просто постоянный и страшный огонь внутри. Кошмарные сны, когда снится, что находишься в пространстве, где нет бумаги и ручки. Нет телефона или ноутбука, нет ни одного способа зафиксировать мысли. И ты мечешься во сне в этом замкнутом помещении, как наркоман, как человек, отключенный от своего главного топлива. Так я видела не письмо даже, а образ литературы в девятнадцать лет, и этот образ меня поражал.

И тогда я ужасно хотела ему соответствовать, и мои первые попытки этого соответствия кончились аутоагрессией и нервным срывом, внутри которого я начала слышать звук, мне наконец стали нравиться собственные тексты, но в двадцать я еще не до конца верила в свой голос, и потом была живопись, новые срывы – и вот теперь письмо возвращалось ко мне, и я его возвращала себе. Я фиксировала себя саму и мир вокруг с новой страстью. И кружение диско-шаров, и запах весенней листвы, и свой вечный разлом.

И письмо становилось для меня возвращением к себе живой и настоящей, попыткой наконец перестать бояться себя.

Так вначале бегут от своего отражения, а затем вынужденно снова и снова к нему возвращаются.

Когда утром мы с Мальвой гуляли во дворе, я смотрела на деревья, голый асфальт и первую траву, и буквы складывались в слова, предложения и смыслы – во все то, что было у меня внутри.

В мае мне удалили нижнюю восьмерку, и это стало каким-то переломным моментом: удаление было тяжелым, несколько дней я провела в кровати с распухшим лицом, и именно тогда я окончательно погрузилась в текст, я редактировала свою первую повесть, она целиком состояла для меня из солнечных лучей и песни Леонарда Коэна Suzanne.


Я проваливалась в язык, и все другое было мне неинтересно.

Именно из-за распухшего лица я не смогла пойти на Болотную площадь, а события там так драматично закончились для многих моих знакомых, и не знаю, было ли это совпадение счастливым или просто временно уберегающим.

И когда уже несколько дней спустя Мальва тянула меня на улице во время прогулки вперед или в сторону, каждое мое резкое движение отдавало в нижнюю челюсть.

Неделю спустя я встретила на концерте СПБЧ старую знакомую.

 
Живи там хорошо
Живи там хорошо
Живи там хорошо
Не возвращайся никогда
 

Я ору ей в уши, перекрикивая музыку:

– Я не была на Болотной из-за челюсти: она распухла, у меня было очень страшное лицо.

Она смеется и, тоже перекрикивая, –

 
Здесь жизни нет и не будет
Жизни нет и не будет
Жизни нет и не будет
Не возвращайся никогда