Мальва в доме

КОГДА МАМА открыла дверь, Мальва сразу же с любопытством посмотрела на новое пространство, а мама сказала чуть растерянно:

– Какой крупный хитрый щенок.

Я говорила, что, наверно, возьму собаку, но в жизни Мальва оказалась чуть крупнее и круглее, чем на фото. Помню, как она дрожала в ванной, когда я ее мыла, и потом, мокрая, завернутая в полотенце, снова уснула у меня на руках. И как после глистогонного средства она перестала быть такой круглой. Первые три дня она спала в гостиной под столом, она ложилась набок, вытянув лапы, и становилась похожей на теленка. Она не подходила ночью ни ко мне, ни к маме. А через три дня все изменилось: она стала садиться у кровати – то моей, то маминой – и жалобно скулить, тогда мы начали брать ее спать в постель по очереди.

На руках я выносила Мальву во двор, она рассматривала весенний мир, и я вместе с ней. Пока она была совсем маленькой, когда я заходила с ней в магазин, она всегда обнимала меня своими круглыми лапами. И все вокруг сразу улыбались и говорили мне:

– Она у вас настоящая звезда.

А три недели спустя я с Мальвой ходила на первую прививку, в тот день был ужасный дождь, помню, как она прижималась ко мне во время укола и как гордо потом бежала по улице рядом со мной. И от внезапного счастья мы с ней перепрыгивали через лужи.

Дома она часто смешно валилась у ножек старого пианино и грызла свои игрушки, и ее уши, которые росли быстрее тела, напоминали два хвостика первоклассницы.

Когда Мальва слушала что-либо внимательно, она часто ложилась, подгибая одну переднюю лапу под себя, и потом обязательно смешно поднимала одно ухо и становилась похожей на собаку из советских мультиков. На собаку, о которой я мечтала в детстве.

Уже в середине апреля, после второй прививки, мы стали с ней активно гулять, и когда Мальва видела других взрослых собак, сначала она садилась, потрясенная их существованием, и поднимала одно ухо, а потом тянула меня к ним со скоростью ветра, не видя преград, и мне то и дело казалось, что я переломаю себе руки и ноги, – такой стремительной она была в те моменты.

Почти на всех снимках того времени я с Мальвой, у нее строгий и предприимчивый взгляд, почти серьезный, и шерсть цвета медового коржа.

Часто, когда я просыпалась, Мальва заходила в мою комнату и подолгу смотрела на меня с вопрошающим любопытством, чтобы мы пошли гулять. А я часто смотрела на нее с раздражением. Я лежала целыми днями в апатии и мечтала, что позвонит Демьян.

Я поняла, что аутична. Когда сформировались мой аутизм и моя замкнутость? Возможно, в одиннадцать лет, когда я приходила из школы, мама была на работе, и я наслаждалась одиночеством – его бесконечностью, в которой было столько аттракционов и развлечений: мерить кружевное белье, крутиться перед зеркалом под клипы (кажется, тогда еще было «Бис ТВ»), впервые трогать себя саму, изображать Бланш из «Трамвая желания», представляя, что какао – это виски. Тогда же я впервые начала писать и почему-то раз в неделю обязательно сжигала написанное или большую его часть. В детстве меня совершенно потрясала история о том, что Гоголь сжег второй том «Мертвых душ», и вот мне казалось, что огонь оправдывает творчество. Я свято в это верила, к тому же мне почти никогда не нравилось написанное. И именно тогда я привыкла писать и быть одна.

Теперь же Мальва полностью уничтожала мой аутизм и мою замкнутость. Когда у вас появляется собака, вы сталкиваетесь с огромным количеством людей, которых раньше и не замечали во дворе. Вы узнаете соседей вольно и совсем невольно. Вы учитесь замечать землю, почву, асфальт и все звуки вокруг вместе с ней. Только когда появилась Мальва, я поняла, до какой степени прежде я была замкнута.

Иногда мне казалось, что я ее совсем не люблю. Я раздражалась на нее и срывалась криком оттого, что Мальва, как любой щенок, требовала внимания. А я часто остро чувствовала, что не могу никому отдавать свою нежность и тепло. Я ощущала, что внутри меня живут только холод и темнота после событий прошлого года. Я чувствовала, как эта темнота расползается во мне, что бы я ни делала, и я чувствовала, как эта темнота становится моей сутью, заменяет собой всю меня прежнюю и рвется наружу. И тогда я начинала ненавидеть весь внешний мир, не защитивший меня от нее.

Я часто ненавидела тогда все, что требовало моей заботы, потому что мне казалось, что право на заботу имею только я сама.

И я срывалась криком на окружающих, на маму и Мальву. Часто мне казалось, что мама любит только Мальву, а меня нет. Я постоянно ощущала, что меня нельзя любить и что я сама никого больше никогда не буду любить, что я неспособна на это чувство. Мне хотелось сочувствия.

Но при этом я чувствовала себя грязной и недостойной любви. Иногда я мылась по три-четыре раза в день, как в первые дни самых тяжелых срывов. Только вода притупляла мои чувства и отодвигала от собственной боли и ярости внутри.

И при этом мне хотелось, чтобы приехал Демьян погулять со мной и Мальвой. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь или он забрал меня у жизни, вырвал из нее. Обезвредил меня саму, сделал своей. Тогда мне было важно принадлежать кому-нибудь, и именно это было моим главным страхом. Я умела быть только чрезмерно навязчивой или отстраненной. Так называемая золотая середина мне тогда была недоступна.

Апрель

В АПРЕЛЕ я все время пересматривала фильм «Перед рассветом». В ожидании прогулки с Демьяном, потому что он был в командировке в Вене. И когда он впервые приехал погулять со мной и Мальвой, я ждала его на лестничной клетке, он вышел из лифта, и мы заулыбались друг другу. И все пространство вокруг внезапно стало волшебным.

Перед прогулкой он долго рассматривал мою комнату и картины в ней. Я тогда рисовала. Бесконечных мрачных девочек, похожих на героинь Мунка. Вся моя комната была увешана ими. Мне было приятно и страшно, что он их рассматривает, я сидела на краю постели и болтала ногами. Мальва спокойно лежала на полу, тогда у нее еще не было привычки лаять на гостей.

Он посмотрел мне в глаза и спросил:

– Ты не думала продать что-нибудь из этого?

Его синие глаза искрились.

Я тоже посмотрела в его глаза и отрицательно покачала головой. Я была совсем не уверена в том, чтó рисовала и делала, любое прямое действие тогда вызывало во мне страх и сомнение в собственных силах. И я могла гордо написать в соответствующих графах: «не работаю» и «не учусь». Нигде.

Потом мы пошли гулять. Листвы еще не было, и по-апрельски серый полупустой город застыл в ее ожидании, она едва намечалась, а улицы были влажными от недавнего дождя.

Мы шли по улице, и воскресный центр еще лужковской Москвы был удивительно безлюдным. Рядом бежала Мальва. Она то бежала рядом и по-щенячьи старалась делать это верно, то тянула вперед со свойственным ей упорством. Мы дошли до Маяковской, во дворе театра Моссовета Демьян долго рассказывал мне, как брал интервью у одного телепродюсера. На одно мгновение он взял меня за плечо, в этом была какая-то странная растерянная нежность. На которую я не знала, как реагировать, она мне казалась слишком деликатной после моих первых отношений, состоявших целиком из грубого секса, и я хотела этой нежности, и чувствовала себя недостойной ее, и не знала, как отвечать на нее. Внутренне я одновременно тянулась к нему и отвергала его от страха, я хотела помощи от него как от старшего, хотела, чтобы этой помощью была любовь, или только так думала.

У памятника Маяковскому он пытался разыграть Мальву, и она смешно прыгала на него прямо среди розовых и красных свежевысаженных тюльпанов.

А во дворе моего дома он вдруг заглянул в глазок вентиляционной шахты метро, – я часто играла возле нее с подружкой в прошлой детской жизни, а теперь стояла и болтала с ним.

– Смотри: это очень страшно.

И я заглянула в этот глазок вслед за ним и увидела густую темноту, которую так часто видела внутри себя самой.

Он спросил меня:

– Ну что, страшно?

Я ответила:

– Нет, просто очень темно.

И в этот момент мы снова посмотрели в глаза друг другу, как зачарованные.

И тогда пришли лесные звери и та самая страшная колдунья, что преследовала меня, просто чтобы увидеть, как мы с ним смотрим друг на друга посреди апрельской пустоты.

Потом мы пошли к дому, он проводил меня с Мальвой до лифта и уехал, а я осталась одна.

Оказавшись в своей комнате, я легла на кровать и почему-то заплакала. Мальва, как всегда, лежала в дверях на входе в комнату, это было ее любимое место, чтобы видеть все, что происходит. Она удивленно смотрела на меня. А я отчего-то плакала и не могла остановиться; мне казалось, что я чувствую только боль, потребность в его внимании, в том, чтобы оно стало абсолютным. Я думала, что влюблена, но в этом чувстве было нечто другое, я ощущала, что меня нет, а есть только мое сиротство, моя ненужность даже себе самой. Тогда я еще не писала и не верила в себя – во все, что я делаю. Мне постоянно нужен был внешний раздражитель, чтобы направлять на него свои эмоции. Иначе они уничтожали меня.

Уже в начале мая в зеркальной витрине я увидела очень худую девушку в розовом платье в цветочек с острыми плечами и каштановыми волосами до плеч, с длинной прямой челкой. Я долго разглядывала ее, пока не поняла, что это я сама. И тогда я внезапно перехватила свое собственное выражение лица, оно было таким странным, словно меня достали с самого темного дна или меня переехал бульдозер.

Этим бульдозером всегда было мое собственное сознание, моя психика с ее потребностью в разрушении, и я опознавала себя сама именно сквозь эту поврежденность, это крайнее нездоровье во взгляде.

Я дошла до Патриарших прудов, спустилась к воде, села на траву и долго смотрела на воду, затем легла на траву и посмотрела на парочку влюбленных: они сидели недалеко от меня, и он что-то говорил ей на ухо, она смеялась, они держались за руки и переплетали пальцы, как в игре, самой простой и нежной.

Отчего-то я заплакала, глядя на них, и через мгновение почувствовала себя счастливой. Я подумала, что влюблена в Демьяна, и что он снова приедет гулять со мной и Мальвой, и счастье станет абсолютным, таким, которое нужно мне. Солнечный свет гладил мое лицо и голые колени. Я умела тогда только или быть очень счастливой, или находиться на дне, темном и страшном. Промежуточных, средних состояний я тогда почти не знала.

Я была как маятник, только на самом эмоциональном верху или в самом низу.

Демьян приехал еще раз в начале июня, недолго погулял со мной и Мальвой, попрощался со мной у подъезда нервно и коротко. Уходя, он сказал мне:

– Девушка с собакой в городе – это так хрупко.

Так началось лето моих внутренних страстей.