– Что-то основано именно на ней, – пожала она плечами, надеясь, что нейтральный ответ удовлетворит маэстро.

Маэстро и в самом деле удовлетворился, и молчал до самой пьяццы Романо.

Из лодки ей помог выбраться Пабло. Он подал Дамиане руку, как настоящей синьоре, и это было даже странно, учитывая, что ещё утром в гондолу её просто сгрузили, как мешок овса. То ли это всё чудеса её преображения, то ли в присутствии маэстро его бульдоги начинали вести себя как люди, но, нельзя не признаться, что это польстило её самолюбию.

Когда они шли по площади, навстречу им попадались какие-то знакомые маэстро, они кланялись ему и с любопытством смотрели на Дамиану, пытаясь угадать, кто она такая. И вся их процессия в этот момент выглядела, как выход в город знатного семейства, и показалась Дамиане ужасно забавной. Но, с другой стороны, сейчас она поняла, зачем маэстро велел ей надеть это платье: будь она в своём обычном наряде, все вместе они, наверное, смотрелись бы странно.

Маэстро сделал знак, и его люди остановились, как дрессированные псы, и остались ждать на площади, так что в соттопортико они вошли только вдвоём. У самой калитки, маэстро развёл руками и произнёс:

– Вы просили место. Вот это место. Приступайте, монна Росси.

А сам прислонился к стене, поставив рядом трость, и, скрестив руки на груди, снова впился в Дамиану внимательным взглядом.

Ах, чтоб тебя!

Миа положила руки на железные прутья, украшенные чугунными листьями винограда, и, закрыв глаза, взмолилась к Светлейшей с просьбой о помощи. Она пыталась представить ночь и полного мужчину в карнавальной маске и колпаке, крадущегося по этому переулку, но в голове была тишина. Лишь спиной она чувствовала холодный взгляд маэстро Л'Омбре, который сверлил её прямо между лопаток. И почти видела, как его губы расползаются в ехидной кривой усмешке: «Я так и думал, монна Росси, что вы шарлатанка!».

– Не могли бы вы не прожигать во мне дырку взглядом? – спросила она раздражённо и обернулась.

Точно, так и есть, он усмехается!

– Извольте, я отвернусь, – ответил он, и усмешка стала ещё шире и как будто презрительнее.

Миа отвернулась, вцепилась в виноградные листья, и в этот момент Светлейшая откликнулась…

Пальцы всё ещё ощущали холодный металл, но она уже была как будто не здесь.

Впереди поблёскивает море, и воздух пропитан ароматами хвои и эвкалипта. Вниз спускается жёлтая стена обрыва, и шапки могучих кедров подпирают небо на самом его краю, а впереди виднеется утёс, похожий на надутый ветром парус.

Она держится за решётку ограждения и чувствует сзади чьё-то дыхание. А затем её пальцы сверху накрывают мужские руки. И Миа узнаёт эти руки… Руки художника.

И запах, хвойно-горький, кружит голову… Запах кедров… и его присутствия. Его пальцы нежно скользят по её пальцам и переплетаются с ними. Его щека касается её волос, и она слышит горячий шёпот, а спина чувствует тепло его тела.

Но это уже не её спина. Это спина той девушки. Потому что Миа уже стоит поодаль, наблюдая со стороны за их объятиями. Вот только чувствует всё, как будто она на месте той девушки. И жаркую волну желания, и замирание сердца…

– Мы наконец-то одни…

– Ты не должен звать меня сюда больше… Ты должен это прекратить.

– Я не могу… Не могу не видеть тебя.

Миа узнаёт это место. Это Бари-ле-Мер. Городок на другой стороне лагуны – место, где среди кедровых рощ и эвкалиптов находятся зимние виллы патрициев.

Ей жарко… И приятно от этих прикосновений…

Она сжала пальцами прутья калитки так яростно, что острые края виноградных листьев вонзились в её ладони, и усилием, от которого закружилась голова, прогнала видение прочь.

О, Серениссима! Да почему же ты так жестока? Ей не нужны такие воспоминания! Она не хочет знать ничего о неразделённой любви маэстро! Она не собирается подглядывать за ним! И тем более чувствовать чужое желание! Ей нужно совсем не это!

– Пожалуйста, пожалуйста! О, Светлейшая, – прошептала она, прислоняясь лбом к решётке и горячо моля о других видениях.

Она не думала, что получится, но, как ни странно, сегодня Светлейшая оказалась особенно щедра. Голова закружилась, и сладкий запах магнолий разлился в сыром воздухе переулка.

В соттопортико темно. Луны нет. Лишь где-то вдали на пьяцца Романа маячит тусклое пятно света от фонарей. Она не видит идущих, но слышит шаги и дыхание одного из них, хриплое, будто рваное. Чиркает спичка, и чья-то ладонь прикрывает пламя. Вспышка на мгновенье освещает замок калитки и тут же гаснет. Лицо мужчины скрыто шляпой и поднятым воротником, так что рассмотреть удаётся только нос и руку со спичкой. На тыльной стороне ладони какой-то знак – татуировка или ожог. Круг, а в круге что-то похожее на корону, но часть её закрывает рукав. Сзади мужчины стоит ещё кто-то, но Миа не видит, кто.

Калитка отворяется бесшумно, и мимо так же бесшумно скользит что-то тёмное. Может, это паланкин, а может, просто носилки. И запах… Что это? Карболка? Воск? Лаванда? Запах горящего лампадного масла и подземелья? И ещё что-то горьковатое, как миндальная косточка. Её окутывает тяжёлое душное облако, и дело даже не в самом запахе… Что-то более тёмное, чем сама ночь, клубится в воздухе, делая его плотным, как пар, и тянется по соттопортико к пьяцца Романа вслед за теми, кто прошёл мимо неё.

Калитка закрывается и…

Видение гаснет. А за ним гаснет и весь остальной мир.

– Монна Росси? Монна Росси?! – сквозь темноту пробивается голос маэстро Л'Омбре.

Ощущение реальности возвращалось медленно. Твёрдостью камня и железных прутьев решётки, впивающихся в плечи, и ощущением чьей-то твёрдой ладони, поддерживающей её за спину.

Миа открыла глаза и увидела совсем близко лицо маэстро, склонившегося над ней. И, несмотря на то, что в соттопортико было сумрачно, его синие глаза показались ей почему-то особенно яркими. Маэстро удерживал её почти на весу, стоя на одном колене прямо на булыжнике мостовой, и выглядел обеспокоенным.

– Вы, что же, каждый раз будете падать в обморок, чтобы убедить меня в правдоподобности ваших видений? – произнёс он в этот раз без всякой усмешки, лишь с тревогой вглядываясь в её лицо.

– Простите, – Миа нащупала ладонями камни, ухватилась за решётку калитки и попыталась встать, отстраняясь от маэстро.

Он помог ей подняться и тоже сделал шаг назад.

– Я просто… не успела позавтракать, и вот… голова закружилась. Скажите спасибо вашим сикарио, которые выволокли меня из дома, – пробормотала она, прислоняясь к калитке, и посмотрела на свои ладони.

Они были все в крови – острые края виноградных листьев, украшавших калитку, немилосердно порвали кожу. Носовых платков у Дамианы с собой не было, разве что те, которые в носках туфель, но лезть туда за ними было бы как-то уж совсем неприлично.

– Держите, – маэстро, видимо, понял её замешательство и протянул ей два своих.

Надо же, у него с собой целых два платка! Какая чистоплотность!

Она попыталась перевязать рану, но одной рукой это сделать было затруднительно.

– Давайте, я вам помогу, – маэстро забрал платки из её рук, и она обратила внимание, что сейчас он как будто даже и не хромает.

А как он вообще встал рядом с ней на колено? Да ещё и успел её подхватить, когда она падала?

Но в затуманенном мозгу эта мысль мелькнула как-то отдалённо, и Миа молча протянула маэстро ладони, не став сопротивляться. Просто стояла и смотрела, как он ловко управляется с повязкой, и даже дышать боялась, потому что ноздри ощущали его аромат – запах хвои и миндаля. И от этого запаха мир снова начинал колебаться и дрожать, рождая видения и возвращая то ощущение его рук, прикасающихся к её рукам. Вернее… рукам той девушки.

Почему она так легко видит именно его прошлое? И почему она видит его так часто?

Миа хотела отвернуться и не смотреть, чтобы не чувствовать этой странной близости, но не могла оторвать глаз от его пальцев, завязывающих аккуратные узлы на платке. И вспоминала карандаш, который лихорадочно метался по альбомному листу, и то, как эти пальцы скользили по рукам той девушки…

– Всё, хватит, – она выдернула руки. – А то вы ещё подумаете, что и это я тоже сделала специально, чтобы вызвать у вас сочувствие!

Их взгляды встретились, и лицо маэстро вмиг стало совершенно непроницаемым.

– Думаю, что так и есть. Или вам всё-таки открылась какая-то светлейшая истина? – спросил он и, тут же нацепив на лицо маску насмешливого презрения, сделал пару шагов сторону и взял в руки трость. – Поделитесь, будьте добры. Или мы проделали весь этот путь зря?

– Их было двое, – ответила Миа, борясь с головокружением и стараясь не выдать своего состояния, но руки стремительно леденели, и на лбу выступили капли холодного пота.

Жаль, она не взяла сумку, ей сейчас не помешало бы что-то сладкое!

– Вам нехорошо? – маэстро отделился от стены и подошёл, глядя на неё внимательно. – Идёмте в лодку. Расскажете всё позже. Держитесь за меня.

Он предложил согнутую в локте руку, но прикасаться к нему сейчас было не самым лучшим решением.

– Нет уж, я дойду, – Миа отмахнулась и направилась прочь из переулка, хватаясь за стену пальцами и всё ещё ощущая запах карболки, воска и подземелья.

А маэстро направился следом, тяжело опираясь на трость.

В лодку ей помог спуститься Пабло. А вскоре прибежал и Жильо, неся в руках пакет из кондитерской лавки. Он протянул его Дамиане и, словно по невидимому указанию, тоже отошёл прочь. Все спутники маэстро остались стоять на площади, ожидая знака хозяина, когда же можно будет отправиться домой. А маэстро спустился в лодку, сел напротив Дамианы и произнёс, кивая на пакет:

– Ешьте. И рассказывайте.

В пакете оказались шоколадные трюфели джанджуйя с ореховой пастой внутри.

О-ля-ля! А маэстро необыкновенно щедр!

Джанджуйя – дорогая и очень изысканная сладость, которую патриции покупали чаще всего своим возлюбленным: куртизанкам, любовницам или невестам. И в другой момент Миа непременно бы сказала, что думает на этот счёт, но сейчас ей было не до колкостей. Мир всё ещё кружился и качался, и она просто отправила в рот три конфеты, одну за другой, подумав, что маэстро, скорее всего, не просто так расщедрился.

Испугался, видимо…

Когда ужасная слабость прошла, она кратко рассказала о своём видении, но лишь о том, что видела в переулке. О Бари-ле-Мер и той девушке она предусмотрительно промолчала.

– Хм… Но экономка синьора Малатеста сказала, что видела полного мужчину в маске и карнавальном колпаке. Он нёс мешок, и над калиткой горел фонарь. А вы говорите, что было темно, и их было двое. Не могла же она ошибиться? – спросил маэстро, внимательно глядя на Дамиану.

– Почему нет? Могла и ошибиться.

– Экономка синьора Малатеста – женщина серьёзная и очень скрупулёзная, и если она что-то видела, то так оно и есть, – задумчиво произнёс маэстро. – Её слову можно доверять. Так, значит, вы точно не видели этого мужчину в колпаке? Даже отдалённо, даже в тумане… или как там это у вас выглядит?

– Я же сказала, что не видела! – воскликнула Дамиана раздражённо. – Никаких колпаков и фонарей! Не знаю, что там за экономка, но в ту ночь в соттопортико было темно, как в ведре с углём! Никаких фонарей и никаких колпаков!

Он будто издевается над ней! Уже шесть раз спросил одно и то же!

– Ну хорошо, возможно, что вы и не соврали, – спокойно произнёс маэстро, задумчиво глядя на палаццо Криченцо. – Возможно, даже не направили меня по ложному следу…

– Что значит «не соврали»? Вы это о чём? – спросила Дамиана, доставая очередную конфету.

От сладкого головокружение наконец-то прошло.

– То, что вы прочли на записках в моём кабинете про фонарь, и то, что я рассказал про мужчину, которого видела экономка Малатеста – это ложь, – ответил маэстро как ни в чём не бывало. – Я придумал это, чтобы проверить ваши способности, и специально подталкивал вас к тому, чтобы вы ухватились за очевидное. Можно ведь было сказать мне то, что я и так готов был услышать. И я думал, вы поддержите эту ложь, про мужчину с мешком. Это был самый простой путь – прибавить подробностей, ведь в наблюдательности вам не откажешь. Но вы, видимо, не так просты, монна «Дамиана-Винченца-и-никак-иначе», – он перевёл на неё взгляд и усмехнулся.

– Что?! Вы хотели, чтобы я рассказывала вам про мужчину в колпаке и маске, чтобы уличить меня во лжи?! Да вы просто подлец! – воскликнула Дамиана и со злости зашвырнула пакет с остатками конфет в канал. – Если я вам нужна только для того, чтобы ставить подобные опыты, то я пошла! Арриведерчи!

Она вскочила и даже успела схватиться за причальные поручни, но маэстро свистнул Пабло, и убежать ей не дали.

– Сядьте, – жёстко произнёс маэстро. – Мы ещё не закончили, монна Росси, так что никуда вы не пойдёте. Я предупреждал вас, что у меня невыносимый характер. Извольте терпеть.

– Терпеть? Мне надоело, что вы всё время видите во мне лгунью, шарлатанку и мошенницу!

– Так докажите обратное.

– А не шли бы вы к Зелёной Деве, маэстро, с вашими доказательствами? – выпалила она и тут же прикусила язык, потому что Пабло, Жильо и бульдоги-сикарио даже застыли от её наглости, глядя недоумённо на хозяина.

Вот сейчас её точно утопят в лагуне! Стоит ему только свистнуть, и её утопят, как щенка!

Но маэстро даже в лице не изменился. Лишь сделал повелительный жест рукой, и все тут же отвернулись, как по мановению палочки дирижёра, и занялись своими делами: Пабло схватился за весло и заорал, что есть силы «Эй-ой-е!», сигнализируя, что лодка отчаливает, а Жильо с бульдогами перебрались на нос лодки. А Дамиана подумала, как же её бесит в этом Хромом всё! Буквально всё! Даже вот этот жест рукой! Это же надо так уметь выразить презрение ко всем одним лишь поворотом запястья! Как так у него это получалось – повелевать пальцами руки? И все они бросились, как собачонки, исполнять приказ!

Тьфу! Ненавижу патрициев! Ненавижу вас, маэстро Л'Омбре!

– Вы должны мне триста сантимов за рыбу, которую выбросил в канал один из ваших бульдогов, – буркнула Миа и отвернулась, принявшись разглядывать тёмную воду.

Всю дорогу они молчали, и у неё даже шея затекла, оттого что приходилось всё время сидеть, глядя в сторону. Зато маэстро так и не перестал рассматривать её и напряжённо о чём-то думать, потому что выражение лица у него было сосредоточенное и хмурое.

В палаццо Скалигеров они шли так, будто Дамиана какая-то преступница: впереди Пабло, по бокам от неё бульдоги, а замыкали процессию косоглазый Жильо и сам маэстро.

Она слышала, как постукивает по мраморному полу его трость, и никак не могла отделаться от мысли, что трость эта бутафорская. Когда она упала в соттопортико, маэстро метнулся к ней уж как-то очень быстро. И взялся за эту трость, только когда они уходили, но при этом хромал он весьма натурально, и когда спускался в лодку, то поморщился от боли. Но, наверное, ей пока не стоит пытаться выяснить эту тайну. А может, и вообще не стоит выяснять. Кажется, цверрская поговорка «Чем больше замечаешь, тем меньше говори» как раз и придумана для таких случаев. Надо держаться подальше от тайн этого семейства.

– Обед через час, не опаздывайте, – бросил маэстро через плечо и ушёл, не удостоив её даже взглядом.