Дамиану провели через внутренний дворик, и, чтобы не хромать на одну ногу, она ещё в лодке сняла туфлю и теперь шагала босиком по холодным терракотовым плитам следом за невозмутимым Пабло.
Палаццо Скалигеров был поистине огромен. Один только внутренний дворик, обнесённый арочной колоннадой, был больше её лавки раз, наверное, в десять. А может, и в двадцать. По периметру уставлен мраморными скамьями и большими вазонами с лимонными и оливковыми деревьями. Дворец возвышался вокруг на три этажа, каждый из которых опоясывала ажурная внутренняя галерея. Узоры голубой мозаики украшали самый верх, и, казалось, что стены сливаются с небом.
Вслед за Пабло она поднялась на второй этаж, где её сдали на попечение дворецкого – грозного мессера Оттавио. Резные двери распахнулись, и она вновь оказалась в той же самой гостиной, из которой стремглав сбежала вчера. Растрёпанная и красная, с сумкой, шаром и одной туфлей в руке, должно быть, сегодня она и вовсе походила на пугало.
– Доброе утро, монна Росси, – из противоположной двери появился маэстро Л'Омбре, на ходу вставляя запонки в манжеты идеально сидящей тёмной рубашки.
Гладко выбритый и бодрый, в сопровождении ароматов свежесваренного кофе и чего-то горько-хвойного, он, даже если бы захотел, не смог бы выглядеть более раздражающим, чем сейчас. И от этого приветствия и безупречного вида хозяина дома у Дамианы аж под ложечкой закололо от злости. А ещё от того, в каком ужасном виде она предстала перед ним. Раньше она бы и внимания не обратила – какое дело цверрам до того, что думают о них патриции, но в этот раз почему-то стало неприятно.
Маэстро остановился, окинул её взглядом, полным смеси удивления и, как ей показалось… брезгливости. Его левая бровь слегка дёрнулась вверх, и чувство стыда вперемешку со злостью заставило Дамиану швырнуть на пол сумку и присесть в шутовском реверансе.
– И вам доброе утро, маэстро! Если такое утро можно назвать добрым!
– Почему вы выглядите как… хм… впрочем, как и должны выглядеть, – маэстро сделал многозначительную паузу, будто специально хотел подчеркнуть, что выглядит она, как грязная цверра из гетто.
И лучше бы он сказал это вслух, хотя этикет и обязывал его молчать. Но его недомолвки и красноречивые взгляды были даже хуже пощёчин.
В гетто принято говорить друг другу правду в глаза. Но в приюте святые сёстры обучали Дамиану в том числе и этикету, по которому полагалось прямо противоположное – говорить в глаза приятную ложь или молчать, чтобы не обидеть собеседника. Впрочем, для неё это было нетрудно: гадалка и так всегда соблюдает этикет – лжёт людям то, что они хотят услышать. Но сейчас Миа не смогла удержаться.
– Я выгляжу так, потому что ваши бульдоги ворвались в мою лавку с утра пораньше, забросили меня на плечо, как мешок с углём, и притащили сюда против моей воли! Я не ваша собственность, маэстро Л'Омбре, и у вас нет права так со мной поступать! – выпалила она в ярости, отшвырнув туфлю в сторону.
– Кажется, это вы так опрометчиво заключили некую сделку с моим братом, заложив душу дьяволу за шестьсот дукатов, – спокойно ответил он, застёгивая второй манжет. – Так что нет, вы не правы. Право так поступать с вами у меня есть. Ну, или вы можете сами отказаться от этой сделки и убраться отсюда прямо сейчас. Я буду этому только рад. Ну, так что? – его синие глаза блеснули и теперь смотрели внимательно и цепко, словно подталкивая её к тому, чтобы обругать хозяина дома и, в ярости хлопнув дверью, уйти.
– Не дождётесь! – произнесла Миа с холодной злостью.
Она уперла кулаки в бёдра, собираясь долго и упорно сопротивляться попыткам маэстро её выставить, но блеск в его глазах тут же угас. Он лишь пожал плечами, поправил воротничок рубашки и произнёс спокойно и как-то даже безразлично:
– Тогда никто не в претензии.
– Я вас ненавижу! – воскликнула Миа, всеми силами пытаясь удержать рвущийся наружу гнев.
– Взаимно, монна Росси. Но нам придётся некоторое время друг друга потерпеть, чтобы каждый смог получить желаемое, раз уж вы так упорны в выполнении своих обязательств. Ну, или вы можете уйти прямо сейчас, – всё так же невозмутимо ответил маэстро, направляясь мимо неё к двери.
Неужели вот за этим он её сюда и притащил? Чтобы предложить расторгнуть сделку и уйти добровольно?! Или это просто месть за вчерашнее?
И Миа хотела бы развернуться и уйти. Плюнуть прямо на мозаичный пол и навсегда забыть высокомерных Скалигеров. Но шестьсот дукатов были весомее гордости, и поэтому она осталась стоять, бурно дыша и про себя обещая выкопать самые грязные секреты Хромого, и выдать их его высокомерному брату в качестве платы за это унижение.
– Ну вот, как я и думал, жадность победила гордость, – усмехнулся маэстро и, снова окинув её взглядом, полным недоумения пополам с брезгливостью, добавил: – А теперь, монна-Дамиана-Винченца-Росси, пришло время отрабатывать обещанное вам вознаграждение. Но для начала вас, конечно, придётся отмыть и переодеть. Ну и причесать немного, а то вы похожи на… впрочем, это уже неважно.
– Отмыть?! – она едва не подавилась собственным вопросом.
– Вы воняете рыбой, «монна-Дамиана-Винчеца-и-никак-иначе», – бросил он через плечо и крикнул громко в открытые двери: – Монна Джованна? Будьте добры…
В этот раз не было ни дрожания воздуха, ни ароматов магнолии… В этот раз Светлейшая была немилосердна, будто схватила Дамиану за шею и окунула лицом в ледяную воду, да так, что не вздохнуть.
С высоты видны зеленеющие поля, и тонкие пики кипарисов частоколом стоят вдоль подъездной аллеи старой виллы. В белёсом от зноя небе быстрые стрижи чертят замысловатый узор…
Миа видит какое-то здание…
Слева и справа над головой сходится стрельчатая арка. Чуть вперёд выступает черепичный козырёк крыши, притеняя от жаркого полуденного солнца. Кажется, это небольшая кампанила. Самая вершина башни. И тот, кто сидит, прислонившись к дубовой распорке прямо под большим колоколом, – художник. У него на коленях альбом. Красивые длинные пальцы держат в руках огрызок карандаша и рисуют торопливо, словно боясь хоть на мгновенье оторвать его кончик от бумаги. И карандаш хоть и движется быстро и рвано, словно колотится чьё-то испуганное сердце, но уверенно ложится один штрих за другим, рождая на бумаге прекрасное лицо. Тонкий профиль девушки, сидящей вполоборота. Упавший на грудь локон, опущенные ресницы, губы, тронутые тенью улыбки…
Гости сидят внизу, на высокой террасе виллы, и с высоты колокольной башни они отлично видны тому, кто скрывается в её тени. Миа смотрит на девушку и понимает, почему пальцы художника движутся так быстро. Она чувствует, как он торопится, чтобы успеть, ухватить и удержать это мгновенье, украсть его тайком, пока красавица, сидящая на террасе одна, неторопливо рассматривает что-то в книге.
Красавица, принадлежащая другому. Тому, кто подходит сзади и смотрит в книгу поверх её волос цвета розового золота, а затем касается её плеча так… как будто имеет на это право. И сердце художника замирает вместе с карандашом…
Миа понимает, что вот это и всё, что остаётся художнику – поймать этот образ, перенести на бумагу и забрать с собой, чтобы смотреть на него потом, не таясь. Потому что на остальное права у него нет.
Знойное лето тонет где-то в лиловых разливах лавандовых полей, и пальцы художника бессильно ложатся на лист, когда девушка вслед за мужчиной уходит в глубину террасы. А потом художник переворачивает страницу, и Миа видит уже другие рисунки.
Она. Снова она. Везде только она…
И ощущение тоски такое сильное, что под рёбрами всё сжимается, не давая сделать вдох.
– …ну и, видимо, туфли. Вы же видите, что она босая. Нужно сделать из неё хоть какое-то подобие… синьоры.
– Подобие синьоры?! – воскликнула монна Джованна недоумённо.
Миа вынырнула из видения так же внезапно, как и провалилась в него. Судорожно глотнула воздух и посмотрела вокруг, пытаясь понять, где она.
Это видение было ещё ярче, чем вчерашнее. Она словно побывала там. Словно стояла за плечом художника, ощущая и зной, и тоску, и лёгкий аромат лаванды. Это видение было пропитано чувствами и ощущениями, запахами, звуками, и такого с ней раньше вообще никогда не случалось.
Миа смотрела на маэстро Л'Омбре и монну Джованну, появившуюся неизвестно откуда, и на то, как они обсуждают её внешний вид, и никак не могла прийти в себя. И даже злость будто разом иссякла. Будто вся сила её негодования истратилась на то, чтобы перенестись на ту самую колокольню и стряхнуть песок времени с чьих-то чужих воспоминаний.
Чьих-то…
Взгляд скользнул по плечу маэстро Л'Омбре вниз, к запястью, туда, где тёмный манжет рубашки был схвачен чёрной ониксовой запонкой, которую он сейчас покручивал пальцами другой руки. Его руки были чуть согнуты в локтях и…
Руки…
Это ведь его пальцы. Длинные и красивые, которые так ловко держали карандаш. Его руки. Сейчас она смотрела на них, не сводя глаз, и всё ещё видела, как они мелькают, рождая прекрасный образ, и понимала: это он рисовал ту девушку. Это он – тот самый художник на башне, что умирал от тоски.
– Позвольте поинтересоваться, куда вы так смотрите, монна Росси? – этот вопрос окончательно привёл её в чувство, заставив вздрогнуть и внезапно покраснеть. – Я бы сказал, что это неприлично даже для девицы из гетто.
Нет, маэстро Л'Омбре нисколько не смутился оттого, что она уставилась ему пониже пояса. Но своим вопросом он, видимо, хотел смутить её. И не только её, потому что монна Джованна тоже покраснела, как варёный краб, и возмущённо отвернулась.
О-ля-ля! Вот же незадача! Объясняй ему теперь, что она разглядывала его пальцы, а не то, что он подумал! Ну как же неловко вышло! И монна Джованна вся пышет негодованием и вот-вот закудахчет, как курица!
– Не льстите себе, маэстро, было бы на что смотреть! – не задумываясь, выпалила Миа, желая стряхнуть накатившее смущение, и тут же прикусила язык.
Поставить на место зарвавшегося торговца, который норовит ущипнуть в толчее на рынке или шлёпнуть пониже спины, никогда не составляло ей труда. Но сказать такое патрицию?! О, Серениссима! Её точно утопят в канале!
– Хм, не думал, что ваша э-м-м-м… способность к предвидению, или как там вы это называете, позволяет видеть не только сквозь пространство и время, но и сквозь габардин, – ответил маэстро совершенно спокойно с каким-то подобием усмешки, и как будто нашёл эту ситуацию даже забавной.
– Э-э-э-э, не обязательно прям вот всё видеть, можно и так догадаться, – фыркнула Миа, поведя плечом и отбрасывая локон.
Тьфу ты, да что такое она болтает?! Да ещё и краснеет!
Под испепеляющим взглядом маэстро она почему-то покраснела, кажется, до самых пяток.
– Хм, вот уже, поистине, на странные догадки вас натолкнуло моё предложение смыть с вас ароматы Рыбного рынка, – ответил маэстро с ещё более явной усмешкой, – не льстите себе, монна Росси, и не стройте иллюзий, вы совершенно не в моём вкусе.
Не стройте иллюзий? Что?! Да чтоб вам пропасть!
Их взгляды схлестнулись, впились друг в друга острыми крючьями, и, кажется, даже воздух в комнате пропитался грозой. Маэстро смотрел, не моргая, и как будто ждал, что же она ответит. И ей захотелось бросить ему в лицо абсолютно всё, что она думает о чванливых высокородных индюках вроде него, но что-то в его усмешке подсказало ей – он именно этого и ждёт.
Ну, так не дождётся!
– Не в вашем вкусе? О, слава Светлейшей! – усмехнулась Миа, обуздав всю свою ярость, и всё ещё ощущая, как пылают от смущения уши. – А мне-то показалось, что вы из тех господ, что любят тискать служанок по углам. Какое счастье, что я ошиблась! Всё-таки патриции должны быть образцом поведения для нас – плебеев, проводником и светочем, и… чем-то там ещё…
– Идёмте уже, монна Росси! – резко оборвала её цитату из «Послания к жителям Альбиции» монна Джованна. Подхватила юбки и, выпрямившись, с возмущённым видом направилась прочь из гостиной, скомандовав через плечо: – Немедленно следуйте за мной!
Пришлось последовать, чтобы не провалиться от стыда.
– Сделать из неё синьору?! Из этого исчадья ада?! Что за нелепость?! – возмущённо бормотала экономка, направляясь по лестнице вниз и энергично стуча каблуками по мраморным ступеням.
Вообще-то, Миа была не из стеснительных. Когда живёшь в гетто, какая уж тут стеснительность! Всё, что происходит на лодках, известно каждому, да и нет в этом ничего такого. Но и годы, проведённые в пансионе, тоже не прошли даром. Святые сёстры вбивали ей в голову совсем иную мораль, где всё телесное называлось греховным, плотские утехи считались злом, а мысли о них – кознями дьявола.
Да и не было у неё никаких мыслей, так чего она так смутилась?! Никогда не смущалась сальным шуткам торговцев, а тут!
И с чего это Хромому пришло в голову, что у неё есть на его счёт какие-то иллюзии?! Да утащи его Зелёная дева в свои сети! Чтобы она хоть раз в жизни ещё связалась с патрицием?! Хватит с неё и Рикардо Барнезе.
Вернее, синьора Рикардо Барнезе, любовь к которому навсегда отучила её от того, чтобы питать иллюзии насчёт намерений патрициев в отношении таких, как Дамиана.
Будь на месте маэстро кто-то из сестьеры Пескерия: владелец кожевни Лука Сквилаччи или мессер Брочино, она бы, не задумываясь, поставила наглеца на место, да так, что в следующий раз ему бы и в голову не пришло делать какие-то намёки в её сторону. А за вольности могла бы и огреть тем, что под руку попадётся, хоть веслом, хоть макрелью, хоть сковородой. Женщины в гетто умеют постоять за свою честь.
Но маэстро Л'Омбре не плебей из гетто, он – совсем другое дело. И от интонаций в его голосе иной раз дрожь пробирала до самых пяток. Поэтому желание поставить его на место всё время смешивалось со страхом последствий за слишком резкие слова и какой-то робостью перед его статусом и положением. А ещё этот его ледяной взгляд! Он будто выжигал на ней клеймо презрения, и никогда ещё ей не было так неловко, как вот сейчас. Неловко оттого, что она всего лишь гадалка из гетто!
«Вы воняете рыбой». Да чтоб вам пропасть! Кто же в этом виноват, как не клятый Пабло с его бульдогами?!
Никогда раньше она не испытывала стыда ни за свой внешний вид, ни за образ жизни, ни за то, что она цверра, пусть и не по рождению, никогда… до встречи с маэстро Л'Омбре. И злилась она теперь ещё и потому, что не могла стоять перед ним гордо, как настоящая синьора, и ответить так, чтобы он не мог себе позволить и дальше унижать её безнаказанно. Но и ответить так, как принято в гетто, она тоже не могла.
И что делать?
Она яростно тёрла себя мочалкой, сидя в большой медной ванне, стоящей на широких ногах в виде львиных лап. Разглядывала мозаичный пол и стены, облицованные розовым мрамором, полки с множеством пузырьков, пушистые полотенца из нежнейшего арцийского хлопка и бутыли ароматного масла.
О-ля-ля! Сколько же всего нужно патрицию, чтобы просто принять ванну!
О проекте
О подписке