– А потом она умерла, – сказал Габри.
Оливье подошел сзади и положил руки ему на плечи. Габри вскрикнул:
– Tabernacle![32] Ты хочешь меня убить?
Колдовство рассеялось. В комнате снова посветлело, и Гамаш увидел громадный поднос с сэндвичами, появившийся на кофейном столике.
– А что случилось после? – спросил Гамаш, выбрав сэндвич с расплавленным козьим сыром и рукколой на теплом французском батоне.
– Месье Беливо отнес ее вниз, а Жиль побежал за своей машиной, – ответила Мирна, угощаясь сэндвичем с жареной курицей и манго на круассане.
– Жиль? – переспросил Гамаш.
– Сандон. Он работает в лесу. Он тоже присутствовал, вместе со своей подружкой Одиль.
Гамаш помнил эти имена по списку свидетелей, лежащему у него в кармане.
– Жиль вел машину. С ним поехали Софи и Хейзел, – сказала Клара. – Остальные сели в машину Хейзел.
– Боже мой, Хейзел, – произнесла Мирна. – Кто-нибудь с ней сегодня говорил?
– Я ей звонила, – сказала Клара, глядя на тарелку, хотя и не испытывала голода. – Говорила с Софи. Хейзел слишком расстроена, чтобы говорить.
– Хейзел и Мадлен были близки? – спросил Гамаш.
– Лучшие друзья, – ответил Оливье. – Еще со школы. Они жили вместе.
– Но не как любовницы, – сказал Габри и добавил: – Насколько мне известно.
– Не говори глупостей, конечно, они не были любовницами, – сказала Мирна. – Ох уж эти мужчины! Они думают, что если две взрослые женщины живут одним домом и привязаны друг к другу, то они обязательно лесбиянки.
– Это верно, – заметил Габри. – Все делают про нас подобные допущения. – Он похлопал Оливье по колену. – Но мы вас прощаем.
– Мадам Фавро когда-нибудь была полной?
Вопрос Гамаша оказался таким неожиданным, что на него устремились недоуменные взгляды, словно он вдруг заговорил по-русски.
– Вы имеете в виду, толстой? – спросил Габри. – Нет, не думаю.
Остальные отрицательно покачали головой.
– Но знаете, она ведь здесь не так долго прожила, – сказал Питер. – Сколько? Лет пять?
– Около того, – кивнула Клара. – Но она как-то сразу вписалась в местное общество. Вступила вместе с Хейзел в Общество женщин англиканского вероисповедания…
Габри застонал:
– Merde![33] Она этим летом должна была возглавить общество. Что я теперь буду делать?
Его надули, хотя, надо признать, и не в такой мере, как Мадлен.
– Pauvre Gabri[34], – сказал Оливье. – Личная трагедия.
– Попробуйте-ка поруководить Обществом женщин-англиканок. Это к разговору об убийстве, – сказал он Гамашу. – Может, Хейзел возьмет на себя эти обязанности? Как ты считаешь?
– Нет, я не «читаю». А тебе сейчас не рекомендую задавать ей этот вопрос.
– Возможно ли, что в доме присутствовал кто-то еще? – спросил Гамаш. – Большинство из вас слышали какие-то звуки.
Клара, Мирна и Габри хранили молчание, вспоминая нечестивые звуки.
– Что вы думаете, Клара? – спросил Гамаш.
«Что я думаю? – спросила она у себя самой. – Что Мадлен была убита дьяволом? Что, возможно, мы сами и поселили зло в этом доме?» Вероятно, экстрасенс была права и все недобрые, все злобные мысли, когда-либо порожденные их идиллической деревней, поглощались этим домом-чудовищем. И чудовище было ненасытно. Злые мысли сродни наркотику. Попробовав раз, дом подсел на них.
Но все ли выпускали на свободу свои злые мысли? Может быть, кто-то копил их в себе, собирал? Поглощал их, глотал, пока злоба не переполнила его и он не стал ходячей, дышащей разновидностью этого дома на холме?
Существует ли человеческая ипостась этого проклятого места, не ходит ли она среди них?
«Что я думаю?» – еще раз спросила себя Клара. Ответа у нее не было.
Минуту спустя Гамаш встал:
– Где я могу найти мадам Шове, экстрасенса?
Он достал деньги, чтобы расплатиться за сэндвичи и выпивку.
– Она остановилась в гостинице, – сказал Оливье. – Хотите, чтобы я ее позвал?
– Нет, мы прогуляемся туда. Merci, patron.
– Я не ходил на этот сеанс, – прошептал Оливье Гамашу, протягивая ему сдачу возле кассы на длинной деревянной стойке бара. – Потому что мне было страшно.
– Я вас не виню. В этом доме есть что-то такое.
– И еще эта женщина…
– Мадлен Фавро? – Гамаш поймал себя на том, что тоже разговаривает шепотом.
– Нет. Жанна Шове, экстрасенс. Вы знаете, что она сказала Габри сразу по приезде?
Гамаш ждал.
– Она сказала: «Тут у вас не спариваются».
Гамаш обдумал эти непристойные слова:
– Вы уверены? Странно, что на уме у экстрасенса такие вещи. Это ведь не…
– Не так? Конечно. Напротив… Впрочем, оставим это.
Гамаш вышел из бистро в великолепный, солнечный день, услышав на прощание последний шепоток Оливье:
– Вы же знаете, она колдунья.
Трое сотрудников Квебекской полиции шли по дороге, окружающей деревенский луг.
– Я запутался, – признался агент Лемье, которому приходилось почти бежать, чтобы не отстать от Гамаша, мерившего землю широкими шагами. – Так это было убийство?
– Я тоже запутался, молодой человек, – сказал Гамаш. Он остановился и посмотрел на Лемье. – А что ты здесь делаешь? Я тебя не вызывал.
Этот вопрос ошарашил Лемье. Он полагал, что старший инспектор будет рад его видеть, даже поблагодарит. Но Гамаш вместо этого смотрел на него терпеливо и с некоторым недоумением.
– Он приехал к родителям на Пасху – они тут живут неподалеку, – объяснил Бовуар. – А приятель из местной полиции ему сообщил.
– Я явился по собственной инициативе. Извините. Я сделал что-то не так?
– Нет, все так. Я хочу вести расследование как можно более скрытно, пока не будет точно выяснено, что это убийство.
Гамаш улыбнулся. Да, его подчиненные должны были проявлять инициативу, хотя и не столь рьяно. Впрочем, инициативность Лемье рано или поздно начнет гаснуть, и Гамаш вовсе не был уверен, что это так уж хорошо.
– Значит, наверняка нам это еще не известно? – спросил Лемье, спеша догнать Гамаша, который двинулся дальше, к большому каменному дому на углу.
– Я пока не хочу, чтобы об этом стало известно, но у нее в крови обнаружилась эфедра, – сказал Гамаш. – Знаешь, что это такое?
Лемье отрицательно покачал головой.
– Ты меня удивляешь. Это ведь как спорт, n’est-ce pas?[35]
Молодой агент кивнул. Спорт – эта тема крепко связывала его с Бовуаром. Их любовь к «Монреаль Канадиенс». К «Абам», как их еще называли.
– Слышал когда-нибудь о Терри Харрисе?
– Это хавбек?
– А о Симусе Ригане?
– Аутфилдер? Играл за «Лайонс»? Они оба умерли. Я помню, читал об этом в «Алло спор».
– Они принимали эфедру. Ее используют для похудения.
– Именно. Харрис умер во время тренировки, а Риган – на игре. Я смотрел по телевизору. День был жаркий, и все решили, что у него прихватило сердце. Так ли на самом деле?
– Тренеры велели им похудеть как можно скорее, поэтому они стали принимать таблетки.
– Это было два года назад, – сказал Бовуар. – Теперь эфедра запрещена, верно?
– Насколько мне известно. Хотя я могу и ошибаться. Ты проверишь это? – спросил Гамаш у Лемье.
– Конечно.
Направляясь к уютной гостинице, Гамаш улыбался. Энтузиазм Лемье нравился ему. Это и было одной из причин, по которым он взял Лемье в команду. Когда Гамаш расследовал предыдущее дело в Трех Соснах, Лемье работал в отделении полиции Кауансвилла и произвел на старшего инспектора хорошее впечатление.
Жертва того убийства жила в старом доме Хадли.
Они вошли на просторную веранду гостиницы. Это трехэтажное здание прежде было почтовой станцией на пути между Уильямсбургом и Сен-Реми и располагалось на старой почтовой дороге.
Войдя внутрь, Гамаш увидел деревянные полы, яркие индейские коврики и изящные подвыцветшие занавески.
Но он пришел сюда не для того, чтобы расслабляться. Он пришел, чтобы выяснить причину смерти Мадлен Фавро. Был ли это обычный инфаркт, вызванный возбуждением и страхом? Принимала ли она эфедру сама? Или тут действовали какие-то злобные закулисные силы, скрывающиеся за приятным фасадом Трех Сосен?
Оливье сказал, что Жанна Шове сняла маленький номер на первом этаже.
– Оставайся здесь, – приказал Гамаш, взглянув на Лемье, а сам вместе с Бовуаром двинулся по короткому коридору.
– Думаете, она сможет одолеть нас? – с улыбкой прошептал Бовуар.
– Не исключаю, – серьезно ответил Гамаш и постучал в дверь.
Никакого ответа.
Гамаш и Бовуар ждали. Сквозь приоткрытое окно в конце коридора сюда проникал солнечный свет и свежий воздух, простые белые занавески слабо шевелились на ветру.
Но они продолжали ждать. У Бовуара чесались руки постучать еще раз. На сей раз посильнее, словно настойчивость и нетерпение могли вызвать человека, подобно заклинанию. Вот бы так было на самом деле! Ему не терпелось встретиться с этой женщиной, которая общается с призраками. Может, они ей нравятся? И поэтому она занимается своим делом? А может быть, живые люди не желают с ней общаться? Возможно, у нее нет другого общества, кроме мертвецов, которые не менее капризны, чем живые. Она наверняка сумасшедшая. В конечном счете ведь духи – они же не настоящие. Кроме разве что Святого Духа. Но если… Нет. По этой дороге он не пойдет. Он посмотрел на терпеливый профиль Гамаша – неужели шеф собирается провести весь день, стоя перед этими закрытыми дверями?
– Мадам Шове? Это Арман Гамаш из полиции Квебека. Я бы хотел с вами поговорить.
Бовуар чуть улыбнулся. Выглядело так, словно старший инспектор адресовал свои слова двери.
– Я вижу эту улыбку, месье. Может быть, вы попробуете?
Гамаш отошел в сторону, а Бовуар занял его место и постучал в дверь ладонью:
– Полиция, откройте!
– Блестяще, mon ami! Именно так и нужно обращаться к беззащитной женщине. – Гамаш развернулся и пошел по коридору, потом оглянулся на Бовуара. – Я позволил тебе сделать это, потому что знал: ее там нет.
– А я сделал это только потому, что знал: вам это покажется забавным.
Когда они вернулись, Лемье показал на доску с ключами:
– Тут на крючке висит ключ. Мы можем войти без разрешения?
– Пока нет, – сказал Бовуар. – У нас не имеется ордера, и мы не уверены, что произошло убийство.
И все же ему понравился ход мыслей Лемье.
– Что теперь? – спросил он Гамаша.
– Нужно обыскать это место.
Пока Бовуар и Лемье обыскивали столовую, кухню, спальни и подвал, Гамаш зашел в гостиную и уселся в большое кожаное кресло.
Он закрыл глаза и прогнал все мешавшие ему мысли. Гамаш был взволнован. Куда делась Жанна Шове? Чем она занята сейчас? Что чувствует? Вину? Раскаяние? Удовлетворение?
Чем был этот спиритический сеанс – трагическим провалом или выдающимся успехом?
Агент Робер Лемье стоял на пороге между гостиной и столовой и смотрел на старшего инспектора.
Временами агента Лемье мучили сомнения. Некий кризис веры, о котором говорили его родители несколько десятилетий назад. Но его церковью была Квебекская полиция, которая приняла его в свои ряды, дала ему цель в жизни. Если его родители в конечном счете расстались с церковью, он свою не собирался оставлять. Он ее никогда не оставит и никогда не предаст. Родители воспитали его, выкормили, приучили к порядку, они любили его. Но Квебекская полиция дала ему дом. Он любил родителей и сестер, но что такое быть полицейским, знали только другие квебекские полицейские. Выйти из двери с самоуверенным и дерзким видом, но при этом не забыть сказать своей милашке, что ты ее любишь, – так, на всякий случай.
Глядя на старшего инспектора Гамаша – тот закрыл глаза и откинул голову назад, доверчиво выставив кадык, – Лемье на мгновение задумался: а правда ли все то, что ему наговорили о Гамаше? Когда-то, не так уж давно, Лемье восхищался Гамашем. Придя в управление, он увидел этого знаменитого человека – тот шел по коридору, следом за ним полицейские ниже рангом, они тогда расследовали одно из самых сложных и жестоких преступлений. Но он нашел время улыбнуться и приветственно кивнуть новичку. Они изучали его дела. Они наблюдали и радовались, когда Арман Гамаш довел до логического конца дело грязного суперинтенданта Арно. И спас Квебекскую полицию.
Но вещи в действительности оказываются совсем не такими, какими кажутся.
– Ничего не нашли.
Бовуар прошел мимо Лемье в гостиную. Гамаш открыл глаза и посмотрел на двоих полицейских, потом его взгляд остановился на Лемье. И встретился со взглядом молодого полицейского.
Наконец Гамаш моргнул и поднялся со стула:
– Ну хватит, ты уже достаточно отдохнул. Пора и поработать. Агент Лемье, прошу оставаться здесь и ждать возвращения Жанны Шове. А мы с тобой, – сказал он Бовуару на пути к двери, – отправляемся к Хейзел Смит.
Глядя на удаляющихся Гамаша и Бовуара, Лемье нажал на своем мобильнике кнопку быстрого набора:
– Суперинтендант Бребёф? Говорит агент Лемье.
– Есть что-нибудь? – раздался в трубке уверенный голос.
– Кое-что. По-моему, это может оказаться полезным.
– Хорошо. Агента Николь поблизости не видать?
– Пока нет. Спросить про нее?
– Не глупи. Никаких вопросов такого рода. Расскажи мне все, что знаешь.
На другом конце трубки наступило молчание. Бребёф сжал челюсти. Он не был терпеливым человеком, хотя и долго ждал, чтобы покончить с Гамашем. Они вместе росли, вместе поступили в полицию, вместе получали повышение. Оба претендовали на звание суперинтенданта, о чем с удовольствием вспоминал Бребёф. Он никогда не забывал об этом маленьком подарке, а в трудные моменты снова прокручивал эти события перед своим мысленным взором. Теперь он делал это снова. Сдирал слои своих улыбок, кивков, подхалимства по отношению к лучшему другу. А потом он получил огромный и неожиданный дар. И получил желанное звание. Суперинтендантом стал не великий Арман Гамаш, а он, Мишель Бребёф. И на какое-то время его амбиции были удовлетворены. До дела Арно. Он быстро сменил обертку и затолкал утешающие его мысли на задворки памяти. Ему необходимо сосредоточиться, быть осторожным.
– Ты знаешь, сынок, почему ты это делаешь?
– Да, сэр.
– Не дай ему очаровать тебя, не дай провести тебя за нос. Большинство людей на это поддаются. Вот и суперинтендант Арно поддался – сам знаешь, где он теперь. Ты должен сосредоточиться, Лемье.
Когда Лемье пересказал ему события этого дня, Бребёф обдумал услышанное.
– Я хочу попросить тебя кое о чем. Риск тут есть, но, мне кажется, небольшой.
Он проинструктировал Лемье.
– Все это скоро закончится, – добродушно заверил он, – и тогда полицейские, которым хватило мужества защищать то, во что они верят, будут вознаграждены по заслугам. Ты отважный молодой человек, и поверь мне, я знаю, насколько это трудно.
– Да, сэр.
Бребёф отключился. Как только это дело закончится, ему придется решать, что делать с Робером Лемье дальше. Молодой агент уж слишком впечатлителен.
О проекте
О подписке