Глава VII

Пробуждение в остроге. – Неудачная прогулка по двору острога. – Вестник радости. – Освобождение. – За завтраком. – Жак делается другим человеком. – Go ahead^[5]. – В путь, в Иркутск. – До свиданья.

Когда друзья проснулись утром после тяжелого сна, все их товарищи по камере уже встали. Внесли арестантский завтрак, от которого Жюльен и Жак отказались и попросили служителя позвать к ним старосту.

Через несколько минут пришел Михайлов.

– Ну что, как провели ночь? – обратился он к французам после дружеского рукопожатия. – Плохо, конечно? Ну, что ж делать. Зато я могу вас утешить – я послал письмо к губернатору с верным человеком. Ответ должен прийти не позднее завтрашнего утра.

– Вы это сделали! О, как нам вас благодарить!.. – вскричал Жюльен, протягивая старосте обе руки.

– Полноте, что вы? Что ж тут особенного? – возражал Михайлов, сконфуженный этим порывом благодарности. – Оставим это, поговорим лучше о деле. Нынешний день вам во всяком случае придется провести в остроге. Пищу с арестантского стола вы, конечно, есть не будете. Уполномочиваете вы меня позаботиться о вас?

– Но… У нас ничего нет. Наш багаж, наши деньги отобраны.

– Это ничего не значит. Я как староста могу из арестованных денег вытребовать часть на расходы для вас. В городе можно будет достать порядочный обед и завтрак… наконец, самовар, чай…

– Пожалуйста. Мы вам будем очень признательны…

Благодаря заботливости добряка Михайлова, у друзей появился в остроге некоторый комфорт, скрасивший их грустное пребывание там.

Скучно прошел день, несмотря даже на то, что им позволили среди дня выйти погулять на острожном дворе в числе нескольких других арестантов и, разумеется, под строгим надзором. Прогулка эта ознаменовалась довольно смешным приключением, героем которого явился Жак Арно.

Метель, бушевавшая ночью, намела во дворе огромный сугроб пушистого, рыхлого снега. Жаку вдруг пришла фантазия влезть на него, чтобы выглянуть через высокую стену острога и хоть одним глазком окинуть свою приятельницу степь. Но он не рассчитал, что рыхлый снег не выдержит тяжести человека. Едва успел он подняться на половину сугроба, как в ту же минуту с головой провалился в снег и, преуморительно барахтаясь и отряхиваясь, вылез оттуда с помощью подбежавшего Жюльена. Арестанты столпились около сугроба и громко хохотали.

– Точно маленький! – говорили они. – Вот так барин!

Но вот и окончился скучный день. Настала ночь, и друзья снова улеглись на жесткие нары…

Наутро их ждала счастливая весть, обрадовавшая их, тем более, что они никак не ожидали ее так скоро.

Нарочный, посланный Михайловым, в ту же ночь оседлал быструю сибирскую лошадку и во весь опор помчался в Томск.

Лишь только стало смеркаться (а в это время в Сибири смеркается рано), как он уже подъезжал к губернаторскому дому и потребовал, чтобы привезенное им письмо немедленно передали в собственные руки его превосходительства.

Пробежав письмо, добряк губернатор заволновался.

– Как! Возможно ли – такая несчастная ошибка! Вот неприятность! Какой, право, неосмотрительный этот капитан Игумнов… Неужели что те французы, что проехали недавно через Томск? Вероятно, они… Ужасно неприятно… Надо, однако, хорошенько расследовать…

Губернатор взволнованно позвонил.

– Пошлите ко мне чиновника особых поручений господина Добровольского.

Через несколько минут в кабинет администратора вошел представительный молодой человек в форменном фраке.

– Николай Петрович, – торопливо обратился к нему начальник губернии, равной по пространству половине Франции, если не больше, – прочтите-ка, что мне пишут.

Чиновник взял поданное ему губернатором письмо, прочитал и возвратил назад с почтительным поклоном.

– Что скажете? – продолжал губернатор.

– Почти наверное можно сказать, ваше превосходительство, что это те самые путешественники, которые недавно проследовали через наш город и проездом нанесли визит вам.

– Как же быть?

– Надо расследовать на месте. Все может быть. А вдруг окажется, что Игумнов прав?

– Вы видели их? Знаете?

– Как же не знать, ваше превосходительство? Мы были друг другу представлены.

– Так вот что, голубчик Николай Петрович… Поезжайте немедленно, на курьерских, в Ишим и распорядитесь. Если действительно ошибка – передайте этим господам от меня – слышите, от меня, – что я очень сожалею и извиняюсь. Как только приедете, немедленно телеграфируйте мне, что и как… Кроме вас там на месте никто не может удостоверить их личности… Поезжайте же с Богом.

Чиновник особых поручений откланялся, и через десять минут его сани тройкой уже неслись во весь опор по дороге в Ишим…

Он ехал всю ночь, останавливаясь лишь для перемены лошадей, и наутро, как снег на голову, явился в этап.

Рано утром арестованных путешественников, едва они успели проснуться и позавтракать, вызвали в канцелярию острога. Там уже были в сборе все острожное начальство, ишимский уездный исправник и начальник этапной команды, сам строгий и суровый капитан Игумнов.

Едва Жюльен и Жак вошли в канцелярию, как сейчас же узнали Добровольского, а тот их. Встреча была дружеская, любезная. Послышались восклицания. Губернаторский чиновник обернулся к капитану Игумнову и сказал:

– Конечно, вы действовали по уставу, и все же это чрезвычайно неприятно.

Игумнов молчал. Он был сконфужен.

– Господа, – продолжал Добровольский, обращаясь к путешественникам, – я уполномочен передать вам, что его превосходительство искренне сожалеет о случившемся. Забудьте эту неприятность тем более, что его превосходительство немедленно принял меры к расследованию дела, лишь только узнал о случившемся. Капитан Игумнов, конечно, виноват, но он действовал, во всяком случае, добросовестно; в этом нет причин сомневаться.

Капитан подошел и сконфуженно произнес:

– Извините меня, старика. Уверяю вас, я очень сожалею, что такое вышло… но, право, я думал, что исполняю долг.

Французам стало жаль старого служаку. Они протянули ему руки и заявили, что нисколько не сердится и готовы забыть происшедшее.

Так, наконец, уладилось печальное недоразумение с нашими путешественниками. Им объявили, что они свободны и могут во всякое время получить свой багаж, на который был тоже наложен арест.

Когда все было оформлено и протокол об их освобождении составлен и подписан, Добровольский подошел к ним со словами:

– Господа, я сейчас посылаю губернатору телеграмму с донесением о том, что все улажено. Вместе с тем в этой же телеграмме я намерен сделать ему представление: не проехать ли мне в Иркутск, чтобы лично донести генерал-губернатору, которому подчинена и наша губерния, о случившемся и тем заранее предупредить превратные толки, которые могут до него дойти. Если его превосходительство согласится с моим представлением, то я могу быть вашим попутчиком. Вы ничего против этого не имеете?

– О, напротив, мы будем очень рады! – воскликнули в один голос Жюльен и Жак.

– А теперь, господа, не угодно ли вам пройти в кабинет рядом с канцелярией. Вы можете расположиться в нем, как дома, и вам, если хотите, принесут сюда ваши вещи. Прямо отсюда мы сможем отправиться в путь, как только придет телеграмма.

Добровольский велел принести самовар и угостил путешественников превосходным, ароматным чаем, а они его за это своими консервами, которые сначала пришлось отогреть, потому что они были совершенно холодные.

Завтрак прошел весело. Много болтали, смеялись. Добровольский, как водится, прекрасно говорил по-французски. Он очень удивлялся фантазии французов – ехать в Бразилию сухим путем.

– Это вот все он, – говорил Жюльен, указывая на друга. – Ни за что не хочет ехать морем – и баста! А скажи по совести, Жак, ведь тебе уж надоело путешествовать? Не хочешь ли назад? А?

Жак даже подпрыгнул на стуле и с живостью вскричал:

– Ни за что!

– Как? Это говоришь мне ты? Ты?

– Да, я.

– Вот странная перемена. Да ты ли это, Жак? Уж не подменили ли тебя? Ты стал совсем другим человеком.

– Может быть. Но только я назад возвращаться не желаю. Хотя бы мне пришлось идти пешком по снегу до самого Берингова пролива, хотя бы, мне на каждом шагу приходилось натыкаться на капитанов Игумновых и через каждую станцию сидеть в остроге, хотя бы мне пришлось зимовать в юртах диких чукчей и питаться тюленьим жиром, хотя бы… Одним словом, я во что бы то ни стало еду вперед. Я не держал никакого пари, и ни лично я, ни моя национальная честь не задеты в вопросе о том, доеду ли я до Бразилии сухим путем или нет, но я все-таки заявляю, как американец: go ahead!

– Браво! – вскричали сотрапезники Жака, любуясь его неожиданным энтузиазмом.

– Итак, господа, давайте чокнемся за наше счастливое путешествие, – закончил Жак свой восторженный спич.

Сотрапезники чокнулись и выпили. Добровольский заговорил:

– Господа, ваши сани сломаны. Это, кажется, случилось во время ареста и по вине капитана Игумнова… Вы имеете право требовать вознаграждения… а также и за багаж, большая часть которого попорчена…

– О, что за пустяки… Не стоит об этом говорить, – возразил Жюльен де Кленэ. – Чемодан мой с деньгами и бумаги целы, а это главное.

– Во всяком случае вам в ваших санях ехать нельзя. Знаете что? Я вас довезу до Иркутска в своих. Они у меня просторные, рассчитанные на четырех человек!

– Мы будем вам очень благодарны, Николай Петрович; нам так еще лучше: вдвоем не скучно, а втроем еще веселее.

– Отлично, господа. Стало быть, в путь.

Жюльен де Кленэ и Жак Арно перед отъездом пошли проститься со старостой Михайловым, хлопотам которого они были обязаны скорым освобождением. Они искренне благодарили его, жали ему руку и кончили тем, что крепко обнялись с ним на прощанье. Старик прослезился и пожелал им счастливого пути. В свою очередь они пожелали ему скорейшего облегчения его участи.

Старик печально покачал головой и произнес:

– Только милость государя может изменить мою судьбу, а я этой милости не заслуживаю… Впрочем, за меня хлопочут…

– Не теряйте надежды, Сергей Иванович, не теряйте, – утешал его Жюльен. – Ваша же русская пословица говорит: на милость образца нет…

Отъезжающие сели в сани. Ямщик погнал тройку умеренной рысью, огибая острог. Проехав улицу города, путешественники опять очутились среди снежной равнины.

– Всем хороша езда на санях, – заметил Жак, – одно только плохо.

– А что? – спросил Добровольский.

– Да уж очень холодно… Бррр! Давно ли мы едем, а уж я начинаю смертельно зябнуть… Нет, Жюльен, как хочешь, а назад мы поедем летом. В тарантасе хоть и тряско, зато не так холодно.

– Как! – вскричал с удивлением чиновник особых поручений. – Вы и назад хотите ехать тою же дорогой?

– Да что же мне делать, когда я и пяти минут не могу пробыть на корабле? Уж в этом я неизлечим, а другого сухопутного пути ведь нет.