Миссия Ливингстон [для: eloria@livingstone.drc]
21 марта 2010, 08.11
Кому: адресат не указан
Тема: послание в бутылке
Всем, кого это касается!
«Меня зовут Элория Бангана. Я живу в ДРК, или Демократической Республике Конго. Мне 13 лет. Моих родителей убили, и я встала перед выбором: стать проституткой или переодеться мальчиком и работать на колтановых[1] рудниках.
Мне повезло, потому что для своего возраста я очень маленькая. На вид мне можно дать 9 или 10 лет. Поэтому я пошла работать на рудники. Я заползаю в узкие шахты с лотком для просеивания руды и лопатой. Но чаще я работаю просто руками. Пальцы у меня потрескались и часто кровоточат, потому что я скребу ими грязь.
Нам сказали, что из колтана делают сотовые телефоны. Не знаю, как можно сделать сотовый телефон из грязи. А еще колтан нужен для компьютеров и компьютерных игр. Получается, вся техника работает на грязи. Правда, смешно?
Мой двоюродный брат Фелипе рассказывал, что играл в компьютерную игру в Киншасе. Нажимаешь кнопки – и стреляешь, ходишь, наносишь удары кулаками или ногами. Фелипе это быстро надоело.
Больше компьютерных игр Фелипе любил футбол. Раньше я тоже играла с ним в футбол, только не по-настоящему. Мы называли игру «три жестянки», потому что мы пинали банки из-под консервов. Правила такие же, как в футболе. Может быть, когда-нибудь я вас научу. Больше мы в жестянки не играем: повстанцы говорят, что на игры нет времени. Мы здесь для того, чтобы работать, а не играть. Мой двоюродный брат Фелипе попробовал убежать, и его убили выстрелом в спину. Он умер. Мне было очень грустно. Мы все очень испугались.
За килограмм колтана мне платят семь американских центов. Повстанцы взвешивают колтан на весах, но они жульничают. Сестра Мерсия – она работает в миссии – говорит, что колтан стоит в сто раз больше, чем нам платят. Она говорит, что нас используют как рабов.
Иногда мне бывает трудно ее понять, потому что она из Америки. Она перевела мое письмо, ведь я говорю по-французски, а по-английски совсем не так хорошо. Сестра Мерсия очень добрая и милая. Она учит меня работать на компьютере. А еще штопает мне одежду и иногда дарит апельсины.
Может, вам интересно, почему я вам пишу? Сестра Мерсия говорит, что весь мир должен узнать о том, что у нас здесь происходит. Она просит передать, чтобы вы не беспокоились. Мы не просим денег. Мы просим о помощи.
В наш сиротский приют, где работает сестра Мерсия, – я живу здесь после того, как меня спасли, – пришла беда. Повстанцы перерезали телефонные провода и отрезали нас от мира. У нас остался один сотовый телефон, который мы от них спрятали; в телефоне есть WAP-протокол для выхода в Интернет, поэтому мы можем посылать электронные письма, только надо подняться повыше, на гору, там повстанцы не видят.
Мое письмо – как послание в бутылке. Мы пускаем его в океан и надеемся, что кто-нибудь его найдет.
Но главная беда не в этом. Заведующего нашим приютом, отца Кихота, похитили повстанцы. Они требуют, чтобы мы заплатили им 200 тысяч долларов, и тогда он вернется к нам целым и невредимым.
Отец Кихот не только очень храбрый, но еще и очень умный. Он перевел все приютские деньги на свой банковский счет в Америке, и теперь повстанцы не могут до них добраться. Правда, и мы тоже не можем – ведь у нас только сотовый телефон с WAP-npo-токолом.
У нас есть пароль и код авторизации (сестра Мерсия говорит, вы знаете, что это такое). А значит, добрые самаритяне могут нам помочь.
Нам нужны деньги, чтобы кормить других детей (здесь много совсем маленьких, даже младенцев, и много раненых или больных) и чтобы заплатить выкуп за отца Кихота.
Пожалуйста, помогите нам! Если вы сможете войти в банковский счет отца Кихота, переведите нам часть денег телеграфным переводом. Сестра Мерсия говорит: мы не рассчитываем, что вы поможете нам бесплатно. Она говорит: тому, кто рискнет нам помочь, мы заплатим 80 тысяч долларов. Она просит ответить ей напрямую по электронной почте: dogood@livingstone.drc.
Сестра Мерсия говорит, что мы должны молиться, чтобы мое послание прочел человек добрый, хороший и сильный. Молюсь, чтобы им оказались вы.
Искренне ваша,
Элория Бангана».
Мы с инспектором Тшабалалой сидим в кабинете для допросов. Между нами на столе лежит кольцо миссис Лудицки. Вот уже двенадцать с половиной минут мы молчим. Я считаю секунды: один аллигатор… Два аллигатора… Семьсот пятьдесят один аллигатор…
Инспектор Тшабалала забывает, что я уже сидела за решеткой. Семьсот шестьдесят шесть аллигаторов… Те, у кого есть голова на плечах, занимают за решеткой выжидательную позицию. Если надо, я умею ждать. Я умею выжидать, как никто. Семьсот семьдесят четыре аллигатора… Суетиться начинает Ленивец. Он пыхтит мне в ухо и массирует лапами спину. Восемьсот аллигаторов…
Инспектор Тшабалала ждет, когда же я занервничаю. Когда нарушу молчание. Восемьсот двадцать шесть аллигаторов… От страха я невольно скажу что-нибудь лишнее, проболтаюсь. Восемьсот тридцать девять аллигаторов… Поэтому нужно занять мозги чем-нибудь полезным. Например, счетом. Восемьсот сорок два аллигатора…
Лицо инспектора безупречно, нарочито непроницаемо, как трехмерный макет, который движется лишь с помощью аниматора. Восемьсот шестьдесят аллигаторов… Я наблюдаю за тем, как она наблюдает за мной; пользуюсь возможностью рассмотреть ее получше. Лицо у нее круглое, щеки выпирают, как яблоки, а под глазами как будто набитые мешки. Многочисленные косички на голове заколоты «невидимками». Не очень-то практичная прическа для сотрудницы полиции – правда, она ведь инспектор, а не простая патрульная. В носу, там, где раньше было кольцо, остался шрамик. Восемьсот восемьдесят четыре аллигатора… Может быть, когда она не на дежурстве, она носит в носу бриллиантовый «гвоздик»? А может, она вообще ведет двойную жизнь. Например, придя со службы, балдеет под панк-рок или пишет диссертацию по философии. Девятьсот два аллигатора…
На лацкане ее темно-синего пиджака пятно – похоже, от томатного соуса. Девятьсот одиннадцать аллигаторов… А может, это кровь. Может, перед тем, как идти допрашивать меня, она в соседнем кабинете для допросов зверски избила другую подозреваемую. Девятьсот двадцать два аллигатора… Я бы просканировала ее на предмет потерянных вещей, но все полицейские участки в обязательном порядке оборудованы блокираторами магии – специальным инфразвуковым устройством. Человеческий слух не способен воспринимать сверхнизкие частоты, хотя организм все равно реагирует на низкочастотные звуковые волны. Именно поэтому, как считали ученые, люди испытывают необъяснимый ужас в местах, где обитают привидения и различные божества. Низкие частоты испускают не только потусторонние силы, но и вполне человеческие изобретения: лопасти вентилятора, например, или трубы самого низкого регистра в церковных органах. Девятьсот тридцать два аллигатора… Так считалось раньше, до того, как мир изменился. Тот мир, каким мы его знаем, очень хрупок. Вот появился некий афганский полевой командир с Пингвином в бронежилете – и вся мудрость, накопленная за долгие годы наукой и религией, летит в тартарары. Девятьсот сорок восемь аллигаторов…
Инспектор Тшабалала наклоняется, берет со стола кольцо и рассеянно вертит его между пальцами. Девятьсот пятьдесят три аллигатора… Она вздыхает. Девятьсот шестьдесят один аллигатор… Опускает голову.
– По-моему, оно того не стоит, – говорит инспектор. Ленивец от неожиданности икает. Похоже, он уже задремывал – а что тут такого? Он спит часов по шестнадцать в день.
– Вы так думаете? – Мне приходится откашляться, и от этого я злюсь сама на себя.
– Ты, наверное, думала, что неплохо на нем заработаешь. За него можно выручить пять тысяч рандов – если докажешь, что кольцо твое. Но никаких документов у тебя нет. Максимум, на что ты могла рассчитывать, – восемь сотен в ломбарде. Неужели у тебя так туго с деньгами, Зинзи?
Инспектор Тшабалала то надевает кольцо на палец, то снимает его; дешевый трюк, с помощью которого можно произвести впечатление разве что на школьницу.
– Не знаю, как бы отнесся к этому мистер Лудицки.
– К чему отнесся?
– Что его заложили в ломбард. Плохая карма! Он бы стал меня преследовать. – Я склоняю голову набок и кошусь на Ленивца. – Мне и без того проблем хватает!
– О чем ты?
– Это кольцо сделано из мертвеца. Вы, инспектор, плохо подготовились к допросу!
Она моргает глазами – правда, всего один раз.
– Ну ладно. Говори, что ты собиралась сделать с кольцом?
– Вернуть его. Я выполняла заказ. Я уже все объяснила вашим сотрудникам там, у дома миссис Лудицки… Причем не один раз.
– Вся квартира в твоих отпечатках пальцев.
– Я побывала у нее два дня назад. Она угощала меня чаем – отвратным, кстати. Может, расскажете, как она умерла?
– Лучше ты мне расскажи, Зинзи.
Ленивец покусывает мне плечи – если бы он мог, он бы ногами затолкал меня под стол. Намекает на мою бестактность.
– Ладно, – говорю я, отчего Ленивец впивается мне в плечо по-настоящему. Я дергаю плечом, чтобы стряхнуть его. – Давайте сообразим. Она скончалась у себя дома, в квартире. Ее застрелили? – Я почему-то отчетливо представляю себе старинный пистолет с надписью «Вектор» на стволе, хотя и понимаю, что это нелепо. – Зарезали? Ударили тупым предметом? Она подавилась черствым печеньем?
Инспектор Тшабалала продолжает играть с кольцом: то надевает на палец, то снимает, то зажимает в кулаке. Потом достает из сумки коричневую картонную папку и быстро распахивает ее. В папке снимки – много снимков. Она придвигает их мне под нос и внимательно смотрит, как я отреагирую.
– Вот ты сама и скажи! – говорит она.
В проеме парадной двери лежит тапка из овечьей шерсти. Носок весь в крови; кровь забрызгала стену и картину с кувшинками в рамке.
Пятно крови на стене; похоже, кто-то сползал по ней вниз на пол, оставляя за собой кровавый след.
Черный плащ в ванне; из душа тугой струей хлещет вода, отскакивая от пластика и лужи засохшей крови. Раковина в розовых пятнах.
Застекленная горка валяется на полу. Повсюду кровавые следы. Кто-то пытался уползти.
Осколки фарфоровых статуэток по всей квартире. Буквально везде! На телевизоре розовый зад херувима. С кухонного пола ласково улыбается отбитая голова Крошки Бо-Пип. Рядом разбитые в пыль овечки.
Миссис Лудицки сидит на полу, прислонившись к дивану. Ноги раскинуты в стороны в виде буквы «А». Голова запрокинута назад и вбок под неестественным углом. Если бы не морщины и не раны, можно было бы подумать, что она пьяна в стельку – девочка-подросток на домашней вечеринке перебрала коктейлей. На ней бесформенная шелковая блузка, пропитанная кровью. В нескольких местах блуза прорезана насквозь; видны бюстгальтер телесного цвета и многочисленные раны. На одной ноге тапка, вторая нога босая. Ногти покрыты лаком темно-лилового цвета. Глаза у нее открыты – холодные, остекленевшие, как у Крошки Бо-Пип. Прическа – корочка на крем-брюле – размазалась по подлокотнику.
– Да, теперь вижу, что она не подавилась черствым печеньем, – говорю я. Судя по всему, ее и не застрелили.
Тшабалала резко выдыхает сквозь стиснутые зубы и косится на дверь. Она постукивает по фотографии пальцем и говорит:
– Здесь не обычная кража! Семьдесят шесть ножевых ран! Судя по всему, ей кто-то мстил.
– У нее что-нибудь пропало?
– Мы попросили ее экономку внимательно все осмотреть… Она до сих пор в шоке. За что? Может, хочешь мне что-то сказать?
– Телевизор на месте? DVD-плеер? Украшения?
– Кольцо мы нашли у тебя в кармане, – ухмыляется инспектор Тшабалала.
– Я ее не убивала, – говорю я.
Она тянет паузу. Девяносто семь аллигаторов, девяносто девять, сто двадцать восемь…
– Не забывай, Зинзи, мы прекрасно знаем, на что ты способна, – говорит она наконец. Я ерзаю на дрянном пластмассовом стуле серого цвета. Сколько раз я уже слышала одно и то же – оскомину набило! Она перешла в нападение – значит, у нее абсолютно ничего нет.
– Инспектор, это противоречит конституции!
– Побереги болтовню для правозащитников, любителей зоолюдей.
– Скорее для Общества защиты прав животных.
– Что?
– Я имею в виду защитников прав животных. Собак, ездовых лошадей, кошек, лабораторных крыс. Есть еще принципиальные противники кастрации. Надеюсь, инспектор, вы просто не подумали. За расистские высказывания можно здорово поплатиться… Выговор в личном деле…
– Я только напомнила, что тебе уже случалось убивать.
– Мне дали срок не за убийство, а за соучастие в убийстве.
– Существо у тебя на спине говорит иначе.
– Он Ленивец.
– Он – твой грех. Знаешь, скольких людей я застрелила за одиннадцать лет службы в полиции?
– Если угадаю, что мне будет? Наградят медалью?
– Я подстрелила троих. Правда, всех не до смерти.
– Наверное, вам стоит чаще тренироваться в тире.
– Хороший полицейский стреляет не для того, чтобы убить, а для того, чтобы остановить преступника.
– А, значит, вот вы кто – хороший полицейский?
Она всплескивает руками:
– Ты видишь у меня зверя?
– Может, у вас совесть нечиста. Помнится, раньше активно изучали социопатов, психопатов…
– Знаешь, в чем между нами разница? – перебивает она, вертя кольцо между пальцами. – За мной Отлив не явится. – Она раскрывает ладонь и осторожно выкладывает кольцо на самую середину стола.
Я позволяю ей насладиться победой. Один аллигатор… В конце концов, за кем останется последнее слово – лишь вопрос времени. Два аллигатора…
– Не волнуйтесь, инспектор, – говорю я. – У вас еще полно времени, чтобы облажаться.
К тому времени, как я выхожу из полицейского участка района Розебанк, день испорчен окончательно. Кольцо миссис Лудицки копы оставили у себя; кроме того, они конфисковали у меня «вещественное доказательство» – пятьсот рандов – и заставили подписать сто миллиардов протоколов.
Камеры видеонаблюдения на доме миссис Лудицки четко засекли все мои передвижения. Пришла в среду, в одиннадцать ноль три, расписалась, вышла в одиннадцать сорок. Снова пришла сегодня утром в семь тридцать шесть. Уехала в восемь девятнадцать после ожесточенного спора. На меня надели пластиковые наручники и затолкали на заднее сиденье полицейской машины.
На самом деле в конце концов они все же вынуждены были отпустить меня именно из-за моего криминального прошлого. Все подробности обо мне есть у них в деле.
Зинзи Лелету Декабрь, № 26841AJHB
Удостоверение личности № 7812290112070
Оживотнена 14 октября 2006 г.
(см. дело № 900/14/10/2006, Розебанк; убийство Тандо Декабря)
Умеет отыскивать утерянные предметы.
Значит, мои показания подтверждаются. Хотя очаровательная инспектор Тшабалала по-прежнему требует, чтобы Бенуа явился в участок и дал показания. Рассказал, где я была в шесть часов тридцать две минуты утра – именно в то время загадочным образом испортились камеры наружного наблюдения, а соседи миссис Лудицки сообщили, что слышали крики. Сначала они заволновались, но потом снова уснули – решили, что по телевизору показывают ужастик, а старушка вконец оглохла и включила звук на полную мощность. Вот что сообщила мне инспектор Тшабалала перед тем, как вышвырнуть меня из участка пинком под зад.
Какие люди козлы!
О проекте
О подписке