– Подожди, Станек, меня твой дедушка позвал, – сказал он Станиславу и вернулся к портрету.

Михаил внимательно посмотрел в глаза барона и ощутил, что тот смотрит на него очень доброжелательно и приветливо. Даже почувствовал его ласковую улыбку, притаившуюся в уголках губ…

– Я смотрю, Станек, ты никогда не расстаешься с портретом своего деда, везде его с собой возишь. Этот его портрет у тебя и в Питере в кабинете висел, и тут ты его повесил…

– Дед – это моё всё, Михаська! Ты же сам прекрасно знаешь, как мне его не хватает в жизни! – погрустнел Станислав. – Очень не хватает! – посмотрел он с печалью на портрет деда. – Пожалуй, сейчас он мне необходим более, чем когда-либо…

Михаил ничего не ответил Станиславу на это, только тяжело вздохнул и легонько погладил его по спине…

– Спасибо, Михаська, что хоть ты у меня есть!.. Мой дед очень тебя уважал…

– Я его тоже очень уважал, Станек. Барон Генрих-Гедеминас Ландсбергис был добропорядочным человеком. Честный он и очень справедливый. Я всю свою жизнь буду поминать его тёплым словом. Ведь он первый пришел ко мне на выручку в гимназии, когда меня клеймили позором за то, что я сын женщины, которая находится в услужении пану. А уж как он тебя, Станек, любил! Слов не подберешь, чтобы выразить всю глубину его чувств. Могу представить, что ты пережил, потеряв такого дедушку. Это невосполнимая утрата…

– Да! Это так! – еще больше поник Станислав. – Ладно….. пошли отсюда, Михаська, пошли, – словно очнувшись, вымолвил он, – покажу тебе мою гостиную.

Друзья направились по коридору к другим дверям дома…

– Вот моя гостиная, братишка, – как-то безынициативно произнес Станислав, не сбросивший еще со своей души горестные воспоминания о деде.

Михаил окинул взглядом большое помещение зала, паркетный пол которого был натерт до зеркального блеска. Высокие потолки зала украшала лепнина, стены были обтянуты бордовым шёлком с рисунком из золотых и белых корон. Мягкая мебель гостиной – два угловых дивана, стоящих справа и слева от дверей балкона, а также кресла с подлокотниками, стоящие вдоль стен – были обтянуты бордовым шелком.

Торжественность залу придавал ослепительно белый рояль «Steinway» с большим ажурным пюпитром и золотыми педалями, красиво гармонирующий со стоящим у правой стены зала белым мраморным камином, на котором были установлены большие позолоченные часы с маятником.

Посередине комнаты – овальный стол, вокруг которого расставлены мягкие стулья, обтянутые всё тем же бордовым шёлком.

На потолке – массивная бронзовая люстра с хрустальными подвесками. По стенам развешаны такие же светильники.

Михаил обратил внимание на то, что на одном из кресел стоит новенькая гитара.

– Чья это гитара, Станек? Уж не твоя ли?..

– Моя!.. – смущенно улыбнулся Станислав.

– Разве ты умеешь играть на гитаре? – изумился Михаил. – Знаю, что ты великолепно играешь на рояле. А вот на гитаре… не знал об этом.

– Научился и на гитаре, Михаська. Честно сказать, всегда об этом мечтал. Многие считают это мещанством, но я не разделяю их точку зрения. Глупость! Самая настоящая глупость! Я в восторге от гитары!.. Нравится мне, как она звучит, люблю слушать романсы под ее аккомпанемент…

– И что, получается играть?

– Получается! И очень неплохо получается… Потом развлеку тебя. Знаю много старинных романсов.

– Вот это да! – продолжал смотреть на него с восхищением Михаил.

– Да ладно тебе удивляться! – смутился Станислав. – Нет ничего в этом сложного… Только желание и терпение требуется. Будем петь с тобой дуэты…

– Дуэты будем петь?! – увеличились в размере и без того большие глаза Михаила. – Ну, братишка, я просто восхищен твоими талантами! Просто восхищен!

Между тем, взгляд Михаила привлёк к себе портрет молодой, очень миловидной женщины, выполненный в полный её рост. Портрет этот в большой, овальной формы позолоченной раме висел над камином зала.

Незнакомка была одета в белое бальное платье с очень глубоким декольте, красоту которому придавали воланы, кружева и множество голубых атласных бантиков. Светло-русая её головка была украшена локонами с вколотыми в них живыми цветами. На мир она смотрела большими серыми глазами, наполненными ясным светом. Женщина была весела, немного кокетлива и озаряла свой образ ровной белозубой улыбкой.

– Неужели пани Войцеховская?.. – узнал Михаил в женщине мать Станислава.

– Она! – без доли каких-либо эмоций ответил ему Станислав.

– Совсем еще молоденькая! – неосознанно улыбаясь, всё смотрел и смотрел на нее Михаил…

– Этот портрет писали с неё сразу после того, как она родила меня. Отец захотел увековечить её в том возрасте, в котором она подарила ему сына.

– Да-а-а… как быстро летит время и как быстро мы стареем, – продолжая вглядываться в образ матери Станислава, немного удручённо вздохнул Михаил.

– О чем это ты, братишка?

– Видел я твою матушку совсем недавно, в Варшаве, когда шел в гости к барону Ордоновскому.

– Вот как?.. И что же она тебе поведала?

– Видел её со стороны… Она шла к экипажу, который ожидал её около ворот особняка. Скажу только одно – всё так же хороша собой, всё так же стройна и всё так же легка ее походка. Но….. уже далека от образа, запечатлённого на этом холсте.

– Что ж поделать, Михаська, почти тридцать лет прошло с того момента, когда моя матушка, увековечивая себя для потомков, позировала своему портретисту. Да ладно о ней, о матушке моей! – прервал он самого себя. – Ты сейчас, Михаська, снова Ясно Вельможного пана Ордоновского упомянул. Ну? И как же он там, в Варшаве, поживает? Здоров ли?

– Ты, Станек, что-то сегодня много времени уделяешь разговору о бароне. С чего бы это, не могу понять?

Ничего не ответив, Станислав пропустил его в двери своей спальни: «Опочивальня моя, Михаська», – улыбнулся он ему.

К удивлению Михаила, спальня Станислава оказалась оформленной в персидском стиле, с большим количеством ярких цветов и узоров в её декоре.

Михаил осмотрел комнату, стены которой были драпированы золотой парчой. В простенке между двух окон – большой камин, обрамление которого выложено разноцветной мозаикой. Слева от входа – большой деревянный комод, на котором теснятся всевозможные персидские вещицы: какие-то вазы и вазочки, статуэтки в форме людей, слонов и диковинных птиц… С правой стороны от входа – широкая, с высокими спинками деревянная кровать с балдахином, застланная бордовым атласным покрывалом с золотистыми кистями на четырех его углах. Из той же ткани – балдахин, подхваченный с обеих его сторон витыми шнурами с тяжелыми золотистыми кистями на их концах.

В изголовье кровати разложены подушки различных форм, различных цветов и размеров, расшитые бисером, цвета которых хорошо сочетаются с персидским ковром ручной работы, лежащим на полу. С обеих сторон кровати – тумбочки с настольными лампами. Рядом с тумбочками высокие напольные канделябры из бронзы. Совершенно очевидно, что свечи, зажжённые в спальне Станислава ночами, привносят в её интерьер неуловимую тайну и добавляют своему хозяину, возлежащему на вольготной кровати, романтичный настрой и усиливают его наслаждение от потаённых пламенных фантазий.

– Станек! Я не знал, что ты стал приверженцем интерьеров в персидском стиле?! Красота, конечно, необычайная, но у тебя всегда был в приоритете стиль времен Людовика XV, французского рококо…

– Да, это так… Но как только я увидел в Питере такую спальню у одного сановного генерала, то тут же решил и себе такую приобрести, – улыбнулся Станислав. – Теперь не жалею. Одно удовольствие – отдыхать в подобном интерьере. Кстати, я с детства мечтал о такой спальне.

– Поразительно, просто поразительно, братишка, но твой вкус полностью перекликается со вкусом Ясно Вельможного пана Ордоновского! Он тоже любит украшать свои покои в восточном стиле.

– Знаю я об этом, Михаська! Знаю! – снова увлёк его за собой в дальнейшее путешествие по своему дому Станислав. – Именно такую спальню, ещё в детстве, я и увидел впервые в своей жизни именно у него, у барона Ордоновского. Мне очень нравилось бывать в его доме. К нему в имение мы частенько наведывались с моим дедом по каким-то его важным делам. Пока дед и барон Ордоновский разговаривали о чем-то и курили чубуки у камина, я бегал по дому барона и с интересом рассматривал обстановку его покоев, безумно большую коллекцию старинных книг в его библиотеке, многочисленные картины, статуэтки, мебель, ковры. А однажды…… проник в его

спальню и долго с раскрытым ртом рассматривал всю её шикарную обстановку в персидском стиле. Тогда я увидел подобное впервые. Перещупал все безделушки, которые украшали интерьер спальни…. примерил на себя расшитый золотой нитью шлафрок барона…. пристроился к его кальяну… Вот тут-то, на месте преступления, меня и застукали… Потом получил взбучку от деда за свое вздорное поведение. По возвращению домой, предъявил деду претензию – почему у нас нет такой красивой, в персидском стиле спальни, как у барона Ордоновского… Устроил ему истерику, почему у него нет такого же шлафрока, как у барона… Дед тогда мне ответил, что все это не в его вкусе… А я подумал, что, когда стану взрослым, то у меня тоже будет такая же спальня с балдахином, как у барона Ордоновского, и тоже будут персидские ковры и всевозможные милые вещицы, как у него. А еще тогда решил для себя, что у меня непременно будет такой же шлафрок из парчи, как у него, у Ясно Вельможного пана, и что я тоже, как и он, буду курить кальян.

Но потом я об этой своей голубой детской мечте благополучно забыл… А когда побывал в Питере в гостях у одного известного сановного генерала и увидел обстановку его дома, которая у него в том же восточном стиле, что и у барона Ордоновского, то тут же и вспомнил о своей давно позабытой детской мечте…

– Странно! Ты никогда мне об этом не рассказывал, – пожал плечами Михаил.

– Говорю же, забыл на время об этом. А сейчас часто вспоминаю нашего барона Ордоновского. Вспоминаю обстановку его дома… Его самого часто вспоминаю… Ох, и красив же он был! Подобных ему людей я не встречал никогда. Как он там? В здравии?

– Хмм… Ты опять о нем?..

– Да вот… – неопределенно пожал плечами Станислав, – интересуюсь…

– Да что ему сделается, Станек! В здравии наш Ясно Вельможный пан, в здравии. Не волнуйся за него…

– По-прежнему такой же ловелас? – подмигнул Станислав.

– Представь себе, немного утихомирился.

– Все так же по балам разъезжает? Ведь он такой любитель балов!

– И балы реже стал посещать… Зато теперь всё больше времени в путешествиях по разным странам проводит. Особенно часто бывает в Лондоне. Там у него любимый кузен живет. Вот он к нему и ездит. Кстати…. уже успел несколько раз посетить Америку.

– Америку?..

– Да, Станек, Америку… Повадился туда ездить, слушать своего любимого итальянского тенора Энрике Карузо. Говорят, что Энрике Карузо, сильно привязавшись к Америке, теперь окончательно покинул свой родной итальянский Неаполь.

– Да, да, Михаська, я тоже слышал, что Энрике Карузо так прижился в Америке, что уже и о своем родном Неаполе забыл. Его даже итальянцы упрекают в том, что он окончательно обамериканился. На что он, с присущим ему юмором, успокоил земляков тем, что это не он обамериканился, а поклонники его тенора, американцы, обитальянились.

– Наслышан я об этом, Станек, – улыбнулся Михаил.

– Да-а-а… Значит, такие вот пристрастия теперь у нашего барона Ордоновского?.. – ухмыльнулся Станислав. – Нет, вы только на него посмотрите, в путешествиях по разным странам он свое время проводит!.. Ну и ну…

– Ты чем-то недоволен, братишка? – созерцая озлобленное лицо своего друга, насторожился Михаил.

– Конечно, недоволен!.. – нервно одернул полы своего фрака Станислав. – А с какого черта я должен быть доволен?!!

– А что не так?

– Лучше бы кобель старый позаботился о том, чтобы обеспечить своего сына статусом в обществе! Взял бы и усыновил тебя официально! Дал бы тебе свою фамилию Ордоновский и свой баронский титул! С его-то деньжищами, властью и связями давно бы мог все это устроить. Был бы ты барон Ордоновский. Так звучало бы лучше, нежели Михаил Богдан. Не понимаю таких отцов, которые дают своим отпрыскам жизнь, увековечивая свое продолжение в них, а потом ничего не предпринимают для того, чтобы помочь несчастным в непростых реалиях земного существования. Знаю немало случаев, когда приемные родители своим приемным детям, заметь, даже не кровным, а приемным, выбивали дворянство по «Высочайшему соизволению». А этот свою родную кровь без подтверждения его шляхецкого происхождения мурыжит!..

– Да, ладно тебе, Станек, чего уж об этом говорить. Каждый живет, как ему судьбой предписано. Значит, судьба у меня такая, обездоленным быть…

– Не смей так говорить, Михаська! Ты прекрасно знаешь, что у тебя еще есть я! Просто зла на твоего Ясно Вельможного папашу не хватает! Скончается рано или поздно – и оставит тебя на всю жизнь под фамилией твоего неродного отца Селивестра Богдана, мужа твоей матери. Так и будешь всю жизнь просто – Михаил Богдан, просто сын обыкновенного крестьянина Селивестра, который живет с твоей матерью в деревне Каленевцы и вычищает навоз из-под свиней и коров. Разве это справедливо по отношению к тебе, к человеку, по жилам которого течет кровь польской шляхты и голубые крови немецких аристократов?!!

– Не знаю, Станек, почему ты так неуважительно о моем отце Селивестре Богдане отзываешься? – болезненно поморщился Михаил.

– Да какой он тебе отец!.. Так!.. – махнул пренебрежительно рукой Станислав.

– Как это, какой он мне отец?!! – остолбенел Михаил. – Я же с самого рождения рос в его доме, под его крылом…

– Ну, положим, в доме – это громко сказано! – не без издевки подметил Станислав.

– Ну, хорошо!.. В хате! – поправил себя, с горестными нотками в голосе, Михаил. – Такое уточнение тебе по нраву будет?..

Ничего не ответил ему на это Станислав… Только присмотрелся к нему насмешливо – и отвернулся в сторону…

– У тебя что, пан Войцеховский, яду много скопилось?! – раздосадовался Михаил. – Для чего ты меня в гости пригласил? Чтобы свой желчный пузырь освободить?! Тогда мне здесь нечего делать! Нечего!!! – резко рванул он с места и, не до конца отдавая отчета, в какую из многочисленных дверей дома своего друга ему следует идти, пошёл, куда глаза глядят, не выбирая пути… Но Станислав успел ухватить его за рукав визитки, желая остановить, однако тот отпихнул его руку и снова ринулся неведомо куда…

– Ну, всё, Михаська, всё! Прости меня! – пытаясь поспевать за ним, виновато проговорил Станислав. – Я совсем не собирался тебя обидеть… Сам не пойму, почему у нас с тобой такой никчемный разговор получился. Да, соглашусь, что у меня присутствует злость на барона Ордоновского, и это несомненно! А с чего это я к твоему отцу Селивестру Богдану прицепился, доброму, трудолюбивому человеку, и сам до конца не пойму. Не психуй на меня, брат! Прости! – попытался он вновь приостановить Михаила и повернуть к себе лицом. Однако тому и на сей раз удалось высвободиться от него… Но Станислав проявил настойчивость и снова ухватился за рукав его визитки, и снова повторил попытку повернуть его лицом к себе. И на сей раз ему удалось обратить его взгляд на себя. «Прости меня, дружище!.. Ради Бога, прости!..» – взял он его руку в свою и, крепко её сжав, виновато посмотрел ему в глаза…

Когда Михаил увидел в глазах друга искреннее раскаяние, то от души его немного отлегло… Устало вздохнув, он, хоть и с долей отчуждения, но все-таки ответил пожатием своей руки на его пожатие.

– Прости меня, Михаська! Еще раз прости! Я искренне раскаиваюсь! Слышишь меня? Искренне! Мне очень стыдно за этот разговор и перед тобой и перед твоим отцом Селивестром Богданом. Я знаю, какой это прекрасной души человек, знаю, какой это чудесный столяр-краснодеревщик. Мне, действительно, очень неприятно…

Михаил же вдруг поймал себя на мысли, что с восхищением вглядывается в образ своего любимого друга Станислава и искренне зачаровывается его красотой.

Высокий, ладный Станислав, одетый в идеально подчеркивающий его стройную фигуру фрачный костюм, стоял перед ним во всем своем величии. Белолицый, кареглазый, златокудрый, такой изысканный, такой холеный и так приятно пахнущий парфюмом…

И тут Михаил отчетливо осознал, насколько к образу этого роскошного аристократа, воспитанного с детства в любви и уважении ко всему изящному, не знающего, что такое кланяться, пресмыкаться, завидовать, завоевывать положение в свете, не клеятся рассуждения о каком-то там плотнике Селивестре Богдане из какой-то там деревни Каленевцы. Ох…. как же ему не клеились все эти рассуждения!.. Но он, Станислав Войцеховский, стоит сейчас перед ним, перед Михаилом Богданом, перед сыном плотника и, унижая свое достоинство, вымаливает у него прощение. Михаилу стало неловко перед Станиславом… Очень неловко…

– Ладно, Станек! Забудь об этом разговоре! – отвел он от него глаза в сторону. – Забудь!..

– Михаська! Ты действительно не обижаешься на меня?! – попытался отыскать его взгляд Станислав…

– Ни в коем случае, Станек! – наконец, посмотрел на него Михаил. – Ведь ты искренне попросил у меня прощения, и это совершенно очевидно… А ведь мы с тобой, братишка, знаем, что нет на свете грехов, кроме грехов нераскаянных…

– А также нет грехов непрощённых, если они искренне раскаянные, – подхватил его мысль Станислав. Друзья крепко обнялись и наконец-то открыто посмотрели в глаза друг другу.

– А что касается Селивестра Богдана, моего неродного отца, – вернулся к прежнему разговору о своем приемном отце Михаил, когда друзья вновь продолжили свое путешествие по дому, – так он за всё время моего существования в его семье ни разу не попрекнул меня тем, что я не родной ему сын. А ведь я, Станек, самый настоящий байстрюк. Да, да! Байстрюк! Внебрачный ребенок пана. Нет, Станек…. Селивестр Богдан мне – самый настоящий отец! Если бы не открылось, что я сын местного барина, я бы до самой смерти не догадался, что Селивестр Богдан может быть мне неродным отцом. Никогда этот человек не обделял меня своей заботой, никогда не делил нас, детей, на своих и чужих. Всю жизнь буду благодарен ему за это.

Станислав внимательно выслушал Михаила и ни разу его не перебил… Когда же он закончил свой пламенный монолог, склонился к его уху и ненавязчиво пояснил: «Прости, Михаська, но для меня приятнее было бы осознавать, что ты сын ни какой-то крестьянки, а сын особы «голубых кровей». Да, да! Особы «голубых кровей»! Самого барона Стефана Ордоновского! Уж прости, старина, но для моего утонченного слуха так было бы благозвучней».

Ничего не ответил ему на это Михаил, только скромно потупил взор и сдержано улыбнулся. На этом конфликт между друзьями был исчерпан…

Между тем, они вошли в просторный, залитый солнечным светом обеденный зал, оклеенный светлыми обоями с белым багетом. Все четыре окна зала были распахнуты настежь. Легкий ветерок с улицы играл белыми шелковыми занавесками, поднимая их то высоко вверх, то неторопливо опуская книзу…