Я, спотыкаясь, пробираюсь мимо двух ведьм во тьму. Стопы ударяются о неровную почву, ноздри забивает запах росы. Я пытаюсь разорвать свисающую сверху траву, но корни ее где-то высоко над головой, а края листьев острые, как бритва. Я вижу не дальше нескольких шагов впереди себя. В джунглях бывает два времени года: сезон дождей и сухой сезон. Я приехала в апреле, в конце сезона дождей. Тут редко бывает красивее, чем теперь, после пяти месяцев ливней. Скоро наступит засуха, земля запечется коркой, грязь потрескается, листья раскрошатся. Но сейчас… Красота умопомрачительная. Неведомым образом зеленый складывается из всех цветов до единого.

Я кручу головой, делая несколько слишком частых вдохов. Неба над головой нет, только возвышаются деревья, облепленные листьями, широкими, как плащ волшебника. Некоторые деревья настолько огромны, что похожи на великанов с телами в броне из шипов, с раздутыми головами и облупившейся кожей, из-под которой сочатся бронзовые ручьи. А птицы… Где-то слева от меня дятел и, наверное, ара. Высоко над головой – обезьяны-ревуны, такие же, как Коко и Фаустино. Их крики эхом отражаются от деревьев. Здесь такие ширмы из бамбука, что им, как мне кажется, самое место в средневековых пыточных камерах. Повсюду мхи, лишайники, каскады кислотно-зеленых папоротников, лианы как веревки, грибы всех цветов радуги – пришельцы, цветущие голубым, фиолетовым, подсолнечно-желтым цветом. Одни деревья душат другие. Муравьи устраивают рвы. Они переносят листья во много раз больше их самих, а также трупики, останки, зерна, цветы. Муравьи меньше веснушки, крупнее моего большого пальца, клубнично-красные, блестящие черные. Муравьи с жвалами, после укуса которых придется швы накладывать. Жуки с крылышками, похожими на отполированные кристаллы, жабы размером с теннисный мяч, термитники с пляжный мяч. Лепестки – желтые, медные, кобальтовые, ультрамариновые брызги. Вот дерево с такими огромными опорами, что я могу пройти под ними, выпрямившись во весь рост, и никто меня больше не найдет. Оно унизано грибами цвета яда, цвета первобытных миров.

Бросаю долгий взгляд назад: как говорит мозг, где-то там по-прежнему есть дорога. А потом снова пускаюсь в путь.

Это сказка. Мы идем сначала по ровной земле, потом виляющая тропинка начинает карабкаться на небольшой холм, дальше я ничего не вижу. На земле – ковер изо мха, белые цветы сияют в редких клочках солнечного света. Я не знаю, в каком направлении мы движемся, знаю только, что отходим все дальше и дальше от безопасного участка. Идем минут десять или двадцать, – точно сказать не могу. В нос ударяют запахи, они меня душат, а потом исчезают, сменяются другими, более сладкими, густыми, тяжелыми. Больно дышать. Больно думать. Зелень становится темнее, пахнет более нездорово, гнилостно, тропинка становится более заросшей, а о небе остаются только воспоминания.

– Каждый день мне кажется, что это сон, – бормочет Джейн.

Я налетаю на очередную свисающую бамбуковую плеть, шипастую скрученную лозу. «Это сон», – думаю я, стараясь выпутаться. Никогда в жизни я не была в месте, у которого есть собственный пульс. Миллионы пульсов. Я представляю людей в метро, локтями борющихся за свободное пространство в лондонской подземке, где пахнет пóтом и людьми. Там миллионы бьющихся сердец, но одинаковых. Все они похожи на мое. А здесь ни одно сердце не бьется так же, как мое.

Джейн останавливается.

– Почти пришли.

Мы стоим в тени фикуса-душителя. Ствол дерева опутан ветвями растения-паразита. Лозы свиваются так замысловато, словно кто-то специально их заплел, и плел, пока лоза не стала походить на хитроумную прическу, узор которой теряется в бесконечном пологе листьев.

Внезапно страх перед всем, что меня окружает, сменяется более глубоким страхом. Уже другим, более резким, более сконцентрированным. И кое-чем еще. Любопытством. Предвкушением. Покалыванием, пробегающим вверх по хребту.

К коре кто-то прибил табличку. Старая и полусгнившая, но прочитать слова всё же можно: «HOLA WAYRA PRINCESA^[15]».

Звучит голос Джейн, высокий и звонкий:

– ¡Hola, Wayra!

Я таращусь на нее. Она словно выросла сантиметров на двенадцать.

– Hola, моя сладкая! – ревет Оскар.

– Ты тоже поздоровайся, – велит Джейн. – Чтобы не напугать ее.

Я сглатываю и киваю.

– ¡Hola, Wayra!

Не знаю, что я ожидала увидеть за поворотом тропинки. Но глаза Джейн, которые никак не могут решить, зеленые они или карие, наполнены неким восторгом.

– Моя любимая! Princesa. ¿Cómo estás?^[16]

Это почти стихотворение.

Мы спускаемся с крутого склона. Почва здесь песчаная, и ноги проскальзывают, с трудом находя опору. Потом поднимаемся на еще один небольшой холм, мимо очередного задушенного лианами дерева. Кора красная, как кленовые листья. Оскар помогает мне перебраться через гнилое бревно. Я чувствую какой-то фруктовый запах, и тут совершенно внезапно (несмотря на то, что я этого ожидала) мы оказываемся на гребне холма и видим большую просеку. Она размером, наверное, с два теннисных корта. По краям опутана космами единственного дерева, ствол которого, наверное, высотой с меня, а листья похожи на покрытые лаком весла. Сверху изумрудно-зеленые, а там, где их касается солнце, – лаймовые. Над головой – синева неба, которая повергает меня в шок. Мне почти не верится, что небо все еще есть где-то в вышине. Но рассматриваю я его недолго, потому что всего в десяти шагах – клетка.

Она устроилась у подножия холма. Размером метров десять на двенадцать. Боковые грани чуть короче передней. Клетка занимает примерно треть поляны. Она накрыта треугольным тентом, центральной опорой для которого служит узловатое дерево, высокое, как столб, украшенный к деревенскому празднику. Пол в клетке земляной, цвета подгоревшего сливочного масла. Внутри несколько соединенных переходами деревянных платформ: одни расположены выше, другие ниже. Несколько колод, пушистых кустов и пальмовых листьев. В дальней части – дом на сваях, укрытый от солнца синим брезентом. Спереди слева высокий выступающий короб с дверью. Под ногами попадаются пятнышки света, но этот кусочек поляны все еще укрыт тенью.

Поначалу обитательницу клетки трудно различить: так она похожа по цвету на тени. Но потом длинный хвост дергается.

– Hola, Wayra, – шепчу я.

Выделяются только глаза, зеленые, как верхняя сторона листьев в форме весла, и нос, розовый, как зарождающийся закат. Она долго, молча нас разглядывает. Так долго, что мне начинает казаться, будто животное никогда не сдвинется с места.

Когда пума все же спрыгивает с платформы, приземляясь так грациозно, будто и не двигалась, я уважительно отступаю назад.

Вайра бесшумно подходит к нам, а я ошеломленно пялюсь на нее. Когда Джейн скользящим движением аккуратно просовывает сквозь решетку обе руки, я чуть не взвизгиваю и делаю еще один быстрый шаг назад. Она что, совсем ума лишилась? В радиусе шестидесяти километров не сыщешь ни одного врача! Мне придется тащить ее на своем горбу через джунгли и наблюдать, как ее кожу будет латать ветеринар. Все это проносится в моем мозгу в те несколько секунд, за которые Вайра доходит до решетки. И тут пума начинает лизать Джейн руки. Я не шучу: лизать руки. Лицо девушки озаряется неземным блаженством. Она закатала рукава, а пума тычется ей в ладони.

Теперь я знаю, как выглядят пумы. Я их всегда называла «горными львами». Другие термины возникают из тайных уголков мозга. Кугуар, горная кошка… Не знаю. Я не представляла, что все это – обозначения одного и того же животного. Хочу сказать это вслух, но решаю промолчать. Я слышу, как она лижет. Звук такой, будто кто-то работает грубой наждачкой.

– Как ты спала? – мурлычет Джейн и протягивает руку, чтобы почесать Вайре шейку.

Пума поднимает голову, запрокидывает морду (острые кости черепа и мягкие цвета шерсти) к небу, зажмуривается. Она кажется… спокойной. Эта пума худая, поджарая. Может, она меня все-таки не покалечит. Грани позвоночника четко читаются. Мощные мускулы видны на спине, плечах, бедрах. Шерсть цвета свинцового неба. А потом я моргаю, и она становится рыжевато-охристой. Вайра меньше, чем я представляла. Ростом, наверное, с крупную собаку, чуть больше маминой немецкой овчарки.

Невольно делаю шаг вперед. Но в то же мгновение Вайра резко оборачивается. Глаза расширяются, зрачки округляются, и глаза кажутся полностью черными. Уши прижимаются к черепу, и она пригвождает меня взглядом, будто говоря: «А ТЫ, Б**, КТО ТАКАЯ?» Потом раскрывает пасть и шипит. Я чувствую прилив страха и желчи – такой мощный, точно меня пнули в лицо. Это физическое ощущение. Настолько сильное, дикое, неоспоримое, что от ужаса я чуть не ударяюсь в слезы.

Вайра быстро убегает, запрыгивает на самую высокую платформу как минимум в метре над моей головой, и сидит там, уставившись на меня. Потом принимается сердито вылизывать лапы, показывая когти.

– Оно означает «ветер», – объясняет Джейн с сияющей улыбкой, убирает руки из клетки и встает. – Красавица, правда?

Когда я, ничего не понимая, гляжу на Джейн, она склоняет голову набок.

– Ее имя. На языке кечуа.

– Не волнуйся, – добавляет Оскар и похлопывает меня по спине, по-прежнему залихватски улыбаясь. – Ей просто нужно время, чтобы привыкнуть. Она ведь пума.

Я наблюдаю, как по сапогу ползет красный муравей, тащащий на себе труп другого муравья. Я работала секретаршей в приемной, рассовывала рекламные буклетики по почтовым ящикам, подавала напитки в баре, училась на философском факультете, на факультете английской литературы, потом на искусствоведческом, впаривала товары по телефону, работала на заправке, была специалистом по маркетингу… и весь опыт никак не подготовил меня к такому. В другой жизни мы с Оскаром и Джейн, наверное, могли бы подружиться. Может, познакомились бы в автобусе по дороге в Патагонию или типа того, скорешились бы, жуя эмпанады под фильмы про кун-фу с крупными субтитрами. Но сейчас я не могу даже поднять на них взгляд. Краем глаза вижу, что Вайра за мной следит, хотя притворяется, будто я ей безразлична. Хвост свисает у нее изо рта. Джейн снимает с шеи ключ и вставляет в большой висячий замок на двери. Я будто одурманена. Кажется, земля подо мной движется.

– Ты что, сейчас откроешь дверь?

– Да.

– И… – Я не знаю, что сказать. – Что потом?

Джейн манит меня подойти. Я не двигаюсь, она улыбается. Глаза немного блестят. Щеки у нее побледнели, а веснушки стали темнее. Они похожи на негатив снимка галактики. Я хочу довериться. Правда. Но Джейн держит ключ от клетки с пумой, которая только что шипела на меня так, словно хотела моей смерти! Вдруг меня накрывает осознание абсурдности ситуации. Я чуть не смеюсь в голос, когда Джейн показывает мне веревку. Когда-то, наверное, эта веревка была красной, но сейчас она поблекла от времени, стала розовой. Веревка висит на тросе, который тянется на уровне головы из угла клетки, начинается от двери и идет через всю поляну. Другой конец троса обвязан вокруг дерева с серебристой корой. Я хмурюсь, не понимая, зачем нужен этот трос, и тут слышу низкий, сердитый рык. Я разворачиваюсь и отпрыгиваю назад метра на два. Хватаюсь за сердце. Вайра материализовалась у двери. Уши прижаты так плотно, что кажется, будто их совсем нет. Она похожа на разозленного тюленя. Я заставляю себя сделать спокойное лицо, а Джейн протягивает ладонь прямо Вайре под нос. Будто жертву приносит. Пума не обращает на нее внимания.

– Не делай резких движений, ладно? – просит Джейн. – Она пугается.

Она пугается? А я?

Делаю несколько вдохов, проглатываю страх, хотя знаю, что излучаю его мощными волнами, стою совсем-совсем неподвижно.

Джейн просовывает веревку сквозь дверь. На конце карабин, вроде тех, с помощью которых альпинисты взбираются на скалы. А на Вайре черный ошейник (черный, как ночь, как ее расширенные зрачки), на котором есть блестящая серебристая петля. На ней вот-вот защелкнется карабин.

– Видишь, какого размера клетка? – спрашивает Оскар и становится рядом со мной.

Его волосатая рука прижимается к моему предплечью. Я благодарна. И неощутимо прижимаюсь к нему.

– В дикой природе ее территория охватывала бы двести квадратных километров. Ее мир сжался в тысячи раз только из-за того, что какой-то человек решил завести себе пуму вместо домашней кошки.

– Так, значит, мы будем ее водить на поводке? – шепчу я, помимо воли указывая на иронию положения.

Оскар склоняет голову набок, игнорируя мою насмешку.

– Только если ей захочется.

Вайра перестала рычать. Она легла и прижалась шеей к забору. Мне стыдно, но в этот момент я всей душой надеюсь, что ей не захочется. Однако Джейн уже продевает карабин в петлю на ошейнике Вайры. Когда он защелкивается, Оскар тянет дверь на себя. На долгий миг повисает тишина. Пума ставит передние лапы на землю. И вдруг – вырывается на волю! Прочь из клетки. Веревка движется вдоль троса («бегуна», как назвал его Оскар) со звуком, какой издает тарзанка. Вайра летит. Она добегает до края поляны, и мне кажется, кошка не остановится. Но в тени высокого, как страж, серебристого дерева с извилистыми ветвями, разворачивается на месте. Тень листвы падает на спину пумы, и она тоже становится серебристой. Вайра настораживает уши. Кончики черные, в тон кончика хвоста. И между нами нет решетки и стен. Скорость, с какой она пересекла поляну, непостижимая. Пума всего лишь… метрах в тридцати от меня? Это расстояние она может покрыть за несколько секунд. Сердце колотится так ужасающе громко, что трудно расслышать что-то, кроме его ударов. Еще вчера я находилась в городе. Там были здания, выключатели, врачи. Понятные вещи. А теперь я стою посреди джунглей в нескольких метрах от пумы!

Джейн шепчет:

– Мы повесили «бегун», чтобы она могла подвигаться за пределами клетки, но при этом ее никто не вел на веревке.

Я не шевелюсь и ничего не говорю. Вайра склонила голову набок. Рот раскрыт, она рычит. Это глубинный, нутряной рык. Зубы блестят, и мое сердце проваливается куда-то в область кишок. Один из передних клыков у пумы сломанный и зазубренный. Она поднимает лапу. У меня нет причин так думать, у меня нет никакого опыта, который подсказывал бы, но я знаю: она меня оценивает. Взвешивает, что я за человек. Страх отказывается прятаться, как ему положено. Он исходит от меня, мощный, как запах тухлой рыбы, как вонь от сыра, залежавшегося на нижней полке шкафа, как смрад от пса, извалявшегося в дерьме. Меня накрыла такая волна адреналина, что кажется, будто кто-то втыкает мне в грудь раскаленные иглы. В ее шерсти я различаю миллионы оттенков серого, коричневого, оловянного и черного. Что я здесь делаю? Не двигаться. Не бежать. Не…

– Давай, пошли!

Джейн хватает меня за руку и внезапно мы куда-то идем. Я что-то булькаю. Вообще я собиралась задать какой-то вопрос, но он потерялся на пути между мозгом и языком. Вайра презрительно отвернулась и движется прочь. У меня нет времени почувствовать облегчение, поскольку пальцы Джейн впиваются в мою руку. Вайра хлещет хвостом. Вдоль спины идет темно-коричневая полоса, которую то и дело прорезают резкие, геометрические тени. Она по-прежнему рычит.

– Когда она хочет погулять, отцепиться от бегуна, – говорит Джейн, пока мы несемся вперед чересчур быстро, – кто-то обязательно должен шагать впереди. Ей нужно, чтобы кто-то ее защищал.

Защищать ее? Разве этому животному нужна защита? Пума уверенно направляется прочь с поляны.

– Надо поторопиться, – бормочет Джейн. – Está bien, chica. Está bien^[17].

Не знаю, кого она пытается ободрить: меня или Вайру. Но сосредотачиваюсь на ее голосе. На австралийском говоре. Если закрою глаза, может, проснусь в Сиднее. Джейн подталкивает меня вперед. Только с каждым шагом я приближаюсь не к Сиднею, а к Вайре. Пума оглядывается через плечо, бросая на меня взгляд, исполненный абсолютного отвращения. У меня трясутся руки, так что я оттягиваю рукава, чтобы спрятать ладони. Сосредотачиваюсь на пестром лиственном ковре, который слишком громко хрустит под ногами. Листья сменяются сплетением корней. Потом мы опять поднимаемся под сине-зеленый полог. Снова спускаемся. Я чувствую запахи цветов, смешанные с едкой вонью кошачьей мочи. Веревка Вайры натягивается, дальше пума идти не может, и рык становится громче, как мотор. Звук исходит из живота. Это мне только казалось, что кошка небольшая. Она огромная. Ее спина доходит до верха моего бедра. Лапы размером с тарелку.

Джейн хватает меня за руку.

– Вперед!

Оскар пристегивает веревку Вайры к ремню на поясе. За деревом начинается тропинка, а Вайра стоит на пути, но Джейн не колеблется ни секунды. Она просто идет вперед, будто собирается оттолкнуть пуму, и тащит меня за собой. Джейн так близко, что мои ноздри дергаются от кислого запаха ее пота. Миг назад я таращилась на ворчащую пуму, думая, что ни за что на свете не пройду мимо нее. А еще через миг я оглядываюсь и едва касаюсь бедра в том месте, где ее шерсть потерлась об меня. И вот мы бежим. Я бегу. Вижу вспышку голубого неба, смазанную зелень, но в основном могу думать только о железной хватке Джейн, стиснувшей мою руку.

Двигаться, не останавливаться, не сломать ногу, бежать.

Кровь приливает к ушам, легкие готовы лопнуть. Я не слышу Вайру, но зато слышу, как Оскар с треском бежит по тропе позади меня. Где-то между мной и Оскаром – пума.

Я спотыкаюсь, когда мы добираемся до перекрестка, где растет бамбук и деревья с листьями-веслами. Кажется, лицо у меня горит. Кажется, я и сама горю. Никогда в жизни так не бегала. Я оборачиваюсь, полная восторга. Голова кружится так, будто сейчас оторвется от шеи.

– Она… – запыхавшись, выговариваю я, выдергиваю руку у Джейн и отчаянно пытаюсь рассмотреть, что там, на тропе, но ничего не вижу, кроме группы кустов и спутанных красных и синих лиан, похожих на сосуды вокруг сердца. Я слышу замедляющийся топот: это Оскар. – Она за нами гонится?

У Джейн такие красные щеки, что веснушек не видно.

– Нет! Она просто тоже хочет побегать!