Как бы то ни было, поколение за поколением ученых были уверены, что Карел Фабрициус в юности работал плотником, строгал и точил балочные столбы. Только потому, что он носил фамилию своего отца. Чтобы прокормить себя, голландские художники действительно брались за любую работу – красильщиками, рамочниками, укладчиками полов, стекольщиками и ювелирами. Но я сомневаюсь, что Фабрициус работал над окнами и дверями, а тем более над целыми домами, а потом стал одним из величайших новаторов в голландском искусстве. В тот майский день 1641 года Карел и Барент были конфирмованы недавно назначенным пастором, прибывшим всего за несколько месяцев до этого из Мееркерка, что близ Утрехта. Преподобный Тобиас Велтхейс, двадцатипятилетний холостяк, младший сын в зажиточной семье, вел переписку на латыни и именовал себя Велтузиусом. Следом приехала его незамужняя сестра Алтье (помогать по хозяйству). Дом священника располагался неподалеку от школы, в которой каким-то образом по соседству с классной комнатой теснилась вся семья Фабрициусов. Через три месяца после конфирмации было объявлено о помолвке между Карелом Фабрициусом и Алтье Велтхейс. В конце сентября соседка стала его женой. Вероятно, молодая пара вскоре уехала и начала семейную жизнь в Амстердаме, где, как известно, Карел Фабрициус присоединился к мастерской Рембрандта.

Первое горе настигло их в августе следующего года. Питер Карельс отмечает в метрической книге: «10 августа дитя моего сына похоронили на церковном кладбище». Спустя всего одиннадцать месяцев после свадьбы Фабрициус с женой потеряли первенца. В записях не сохранилось упоминания о поле ребенка, как и о возрасте – может быть, на момент смерти ему было два или три месяца, а то и больше. Не исключено, что родители зачали его до заключения брака. Всего через семь месяцев на свет появился еще один ребенок – дочка, которую в марте 1643 крестили под именем Катрина в Ньиве керк в Амстердаме. Согласно записям, родители Катрины проживают на Ранстраат, «у входа в Голландский сад». Ранстраат – Коровья улица – одна из девяти улочек, пересекающих канал Принсенграхт в центре Амстердама. Едва ли можно сказать, что она расположена рядом с домом Рембрандта на Йоденбреестраат, где трудился Карел. Чтобы добраться до мастерской, ему нужно было пересечь шесть мостов, зато на Ранстраат уютно и красиво. Скорее всего, дом для Карла и Алтье предоставил ее брат Абрахам, преуспевающий торговец шелком, которому принадлежали три земельных участка в разных частях Амстердама.

Но именно в этом доме Алтье было суждено умереть. Точная дата смерти неизвестна, но «опись имущества покойной Алтье Велтхейс, почившей в бозе, жены Карела Фабрициуса, художника» составлена 24 апреля – спустя месяц после рождения Катрины. Судя по всему, Алтье умерла в процессе или вскоре после родов, и малышка также не выжила, поскольку в завещании упоминается единственный ребенок – дочь, названная Алтье в честь матери. Очевидно, она родилась раньше Катрины, поэтому можно предположить, что она – сестра-близнец того ребенка, что покоился на кладбище в Мидденбемстере.

Чуть больше чем за год у пары родились трое детей, из которых умерли двое. И сама Алтье погибла спустя всего полтора года после свадьбы, которую праздновали в конце сбора урожая 1641 года.

В документе не указан ее возраст, зато в лучших голландских традициях представлен подробный список колец, подвесок и других золотых украшений, что говорило о том, что ее семья была далеко не бедна. Алтье также владела картинами: некоторые из них висели на стенах их дома на Ранстраат. Другие по какой-то причине хранились у ее брата Абрахама: натюрморт стола, накрытого к завтраку, картина с изображением отшельника, еще одна – с зарезанной свиньей, а также несколько трони – портреты каких-то неизвестных людей с необычными выражениями лица, написанные на том же рынке, где они и продавались. На картинах нет подписи художника, и историки-искусствоведы чуть не сломали головы в попытках установить, написал ли Фабрициус хотя бы одну из них. Вполне вероятно, что некоторые из них действительно принадлежали его кисти и он собирался написать еще. В описи имущества упоминаются чистые грунтованные холсты, готовые к использованию. Чьи они, если не Фабрициуса?

Довольно странно, что картины и чистые холсты принадлежат не художнику, а его жене. Это выглядит как попытка защитить состояние семьи Велтхейсов или, может быть, оградить Фабрициуса или его дочь от будущих финансовых обязательств. Но, возможно, загадка имеет другое объяснение. Было высказано предположение, что Велтхейсы оплачивали обучение Фабрициуса у Рембрандта или же Фабрициус занял у них средства, а картины выступили своего рода залогом. Неоспоримо то, что он не был финансово обеспечен: либо совсем не умел обращаться с деньгами, либо был слишком потрясен и сломлен, чтобы распоряжаться имуществом покойной жены. Собственных же денег у него было совсем немного, если было.

Глубоко скорбя о своей утрате, спустя месяц Фабрициус вместе с дочерью вернулся к семье, в отчий дом в Мидденбемстере. Может быть, ему помогала мать-повитуха. Не успел Фабрициус прийти в себя, как его шурин, преподобный Велтхейс, взял в свои руки будущее Фабрициуса и его ребенка. Контракт подписали Велтхейс и Питер Карелс, предположительно, от имени Фабрициуса, которого, судя по всему, не было в Пюрмеренде тем летним днем. Документ все еще хранится в местном архиве.

Двое мужчин «пришли к полюбовному соглашению» о том, что Велтхейс унаследует все имущество покойной сестры, которое оценивалось примерно в 1800 гульденов. Он будет ежегодно выплачивать Фабрициусу пять процентов от установленной суммы – 90 гульденов – на содержание Алтье при условии, что «отец вышеупомянутой девочки, Карел Фабрициус, не обременен долгами перед ее матерью и обязуется предоставлять ей пищу, питье и одежду (из льна и шерсти), а также позволит обучиться какому-либо искусству или ремеслу». В случае же ее смерти половина средств будет передана Фабрициусу, а половина возвращена семье Велтхейсов, словно они имели равные права на ее имущество.

Также было решено, что Фабрициус продаст одиннадцать картин из дома Абрахама в интересах дочери. Изображения братьев и сестер Велтхейс возглавляют этот список. Портрет самой младшей сестры Гретель оценен в 40 гульденов – немаленькая сумма, учитывая, что она превышала месячный заработок самого Тобиаса Велтхейса, а на рынке натюрморт можно было купить дешевле, чем окуня. Разумеется, некоторые или все эти портреты принадлежат кисти Фабрициуса, но ни один из них не сохранился до наших дней. Можно представить, как трагично для него было отказаться от прав на портрет собственной покойной жены. Очевидно, что для семьи Велтхейсов более важным представлялось обеспечить финансовую безопасность Алтье, нежели сохранить в своем распоряжении предметы искусства. В документе прослеживается значительное беспокойство за будущее Алтье и не меньшее сомнение в способности Фабрициуса зарабатывать на жизнь. Вполне возможно, что он действительно потерял хватку, заболел душой и телом, не в силах справиться с утратой.

Но все сложные переговоры и планы, все поездки в Пюрмеренд верхом на лошади, на барже или в экипаже, лишь бы получить на руки юридический документ, засвидетельствованный нотариусом, оказались тщетны. Спустя три месяца после возвращения Фабрициуса в Мидденбемстер его дочь Алтье умерла. К двадцати одному году он потерял всех членов молодой семьи одного за другим.

Питер Карельс вновь оставляет запись в метрической книге: «27 августа дитя моего сына похоронили в церкви под знаком № С10 под звон колоколов».

Мне неизвестно, какие картины оказали влияние на Фабрициуса, какие стихотворения он читал, был ли таким же высоким, каким я представляю Тициана, или низким, как Гойя. Он не оставил после себя писем, благодаря которым мы узнали бы, что он чувствовал. Но я точно знаю, как и вы теперь, что морозной зимой и зеленым летом он бродил по посеребренным росой полям Мидденбемстера, ничуть с тех пор не изменившимся. Я отчетливо представляю, как он молитвенно преклонял колени в той самой церкви, залитой холодным светом, и где именно он стоял, когда хоронили его маленьких детей – одного на кладбище, другого под каменной плитой № С10. И я знаю, что, смотря на его первый автопортрет, вы заглядываете в глаза человеку, который прошел через все это и вынужден жить с грузом такого горя.

Миф о Фабрициусе, скромном плотнике по дереву, который преобразился по мановению волшебной кисти Рембрандта, был довольно устойчивым до тех пор, пока в XX веке не обнаружили самую раннюю из его известных картин. На ней изображено воскрешение Лазаря, поднявшегося из самых глубин смерти, его лицо озарено жутким белым сиянием. В середине XIX века утраченная картина возникла из ниоткуда в церкви в центре Варшавы. Тогда сочли, что она принадлежит немецкому подражателю Рембрандта XVIII века, который так и не сумел выработать собственный стиль. И только в 1935 году после реставрации картины из-под вековой пыли проявилась подпись «Кар. Фабр.», нацарапанная на могильном камне Лазаря. Картина висела в костеле Святого Александра, что стоял на площади Трех Крестов. Всеми любимый памятник, знаменитый белыми ротондами, был разбомблен немцами до основания во время Варшавского восстания 1944 года. Но картина каким-то образом уцелела (может быть, ее перенесли в другое место) – в отличие от множества героических польских граждан. Картина теперь находится в Национальном музее в Варшаве. Костел впоследствии отстроили заново.

Обнаруженная при загадочных обстоятельствах картина Фабрициуса стала единственной подобной находкой из его наследия. С большой долей вероятности он написал ее в возрасте двадцати одного года. Покойник едва вернулся к жизни, его глаза еще не привыкли к яркому свету непостижимого чуда. Над могилой опасно нависает Иисус, подняв ладонь, словно призывая дух Лазаря восстать из мертвых, изумленная толпа вокруг распростерла к нему руки. Вполне очевидно, что картина написана в мастерской Рембрандта: его влияние прослеживается в приглушенных, мрачных оттенках, фантастических нарядах, театральных жестах – по всем тем приемам, к которым прибегал Рембрандт в собственных работах. Толпа будто списана со всех натурщиков, учеников и подмастерьев из переполненного дома на Йоденбреенстраат. Исследователи пришли к согласию, что Фабрициус написал картину в период с 1641 по 1643 год, когда, как считается, он учился у Рембрандта. Видно, он уже проделал долгий путь, совершенствуя выдающиеся природные способности, и во время обучения не утратил оригинальности.

Пятиэтажная мастерская в Амстердаме сохранила свой первозданный облик, и сегодня в этом здании располагается дом-музей Рембрандта. Только непосредственно побывав там, вы поймете, что значит взглянуть из окна на те же улицы, на которые бросали взгляд молодые художники, те же каналы, утекающие вдаль, впустить внутрь тот же свет, под которым они ежедневно трудились. Чего только стоит подняться по крутой деревянной лестнице в спальню Рембрандта и его жены Саскии (на одном из его набросков она лежит в постели). Только она задумчиво подперла рукой щеку, как он уже торопливо запечатлел это движение на бумаге, словно в стоп-моушене.

Шесть из девяти комнат этого просторного дома были отведены занятиям искусством. Ученики располагались на самом верхнем этаже, подмастерья – в основной мастерской, посетителям отводилось место в фойе, у входной двери которого стояло специальное кресло для постоянных клиентов. Даже сегодня внутри витает запах льняного масла, продолжает вращаться рукоять деревянного гравировального станка, ящики ломятся от реквизита, а в большом помещении, предназначенном для рембрандтовской коллекции произведений искусства, до сих пор хранится «великое множество гипсовых слепков рогов, раковин и коралловых ветвей, выполненных с натуры, а также других диковин», перечисленных в посмертной описи его имущества.

Мастерская, в которой работал Фабрициус, не имела ничего общего с уединенной студией из романтической традиции. Она представляла собой огромное помещение, воздух в которой прогревался парой высоких печей. Этажом выше протеже Рембрандта трудились в небольших кабинках, которые до сих пор можно встретить в художественных учебных заведениях. Здесь по-прежнему стоят сушильни, на которых развешивали недавние оттиски гравюр, и столы для смешивания дорогих пигментов. Рембрандт скупал картины Дюрера, Гольбейна и Тициана и был не в силах устоять перед чучелом крокодила или какой-нибудь драгоценной раковиной, так что его вполне справедливо можно упрекнуть в расточительстве.

Даже если бы не сохранилось никаких иных свидетельств, кроме «Воскрешения Лазаря» и пары других ранних картин, нам было бы известно, что Фабрициус работал с Рембрандтом. Но существует и письменное доказательство: художник Самюэл ван Хогстратен, который обучался у Рембрандта в 1643 году, называет Фабрициуса «Mijn meedeleerling» – сокурсником, хотя тот был старше.

Хогстрагену было около пятнадцати лет, когда он начал обучение у Рембрандта, хотя подмастерья бывали и моложе – от десяти до двенадцати лет. За плату они не только учились у художника, но и могли жить в его мастерской. Годы уходили на то, чтобы научиться натягивать холсты и растирать пигменты – так же, как начинающим парикмахерам дозволяют только мыть, но не стричь волосы. Только после этого они приступали к освоению самого искусства живописи, сначала наблюдая за работой своих наставников или натурщиков, которых нанимали такие мастера, как Рембрандт, затем переходили к копированию или к рисованию рук, заднего фона или драпировок и, наконец, создавали собственные произведения. Фабрициус постиг все это явно до того, как попал в мастерскую Рембрандта, и то, что ему позволили подписать «Воскрешение Лазаря» собственным именем, само по себе необычно и говорит о его статусе старшего подмастерья. Пройдет еще немало времени, прежде чем Бол и Флинк будут удостоены такой привилегии.

Первый портрет Саскии ван Эйленбюрх Рембрандт написал спустя три дня после их помолвки в 1633 году. Невеста, которой тогда исполнился двадцать один год, само очарование. Из-под полей соломенной шляпы виднеются светящиеся обожанием глаза, волосы вьются, губы влажно блестят, и своей рукой она подпирает теплую и податливую щеку. Рембрандт с бесконечной нежностью рисует ямочку на подбородке, а это требовало определенного мастерства, ведь он увековечил тот июньский день с помощью твердого серебряного карандаша, царапавшего пергамент, а не текучих чернил или податливого мела. В руке она держит цветок (может быть, подарок от возлюбленного), шляпка тоже декорирована цветами. Совсем скоро этот одаренный молодой человек, самый известный художник Амстердама, который сидит по другую сторону стола, станет ее мужем.

Саския позирует в галерее Хендрика ван Эйленбюрха, своего кузена, намного старше ее самой. Он же был и основным посредником Рембрандта. Художник живет в этом величественном четырехэтажном особняке, расположенном на берегу реки Амстел, и даже пишет в его стенах некоторые из ранних шедевров, например «Уроки анатомии доктора Тульпа», на которых медики в белых воротничках с потрясающим равнодушием склонились над мертвым телом. Этот первый заказ уже принес исполнителю богатство и славу, так что, поженившись, Рембрандт и Саския недолго обременяли Хендрика своим присутствием. Едва собрав необходимую колоссальную сумму, Рембрандт купил чудовищно экстравагантный дом неподалеку. Там он снова и снова рисовал портреты Саскии – на протяжении всего короткого брака.

Ей причесывают волосы. Саския лежит в постели, спит или соблазнительно поглядывает на мужа. Сквозь створчатое окно Саския виднеется из внутреннего двора. После смерти художника нашли множество карандашных и чернильных рисунков, которые он создавал один за другим, словно писал дневник.

Саския была образованна, бесстрашна и богата. Она выросла в Леувардене – миниатюрной копии Амстердама, но чьи арочные мосты и узкие булыжные улицы напоминают Делфт. Ее отец был известным адвокатом, бургомистром и основателем местного университета. Их семейный особняк до сих пор стоит в двух шагах от оживленных магазинов кружев и молочного рынка. В возрасте семи лет Саския потеряла мать, в двенадцать – отца и отроческие годы провела под опекой старшей сестры. Однако же она отвергла предложение некоего старого пройдохи из Фрисландии, предлагавшего покровительство в обмен на ее состояние. Вместо этого, не став торопиться, она училась и проводила много времени с художниками и интеллектуалами. Так, в 1633 году, когда она отправилась в Амстердам навестить Хендрика, среди сопровождающих был Говерт Флинк, который также станет гостем на ее свадьбе.

Ее характер проявляется в самом выборе Рембрандта – мятежного и необузданного сына мельника, склонного к театральщине, если судить по его ранним автопортретам. На тот момент он уже написал феноменальный «Автопортрет», который она не могла не видеть, поскольку он хранился среди студийных работ Рембрандта. На нем художник предстает одиночкой, заблудшим в ночи, его глаза чернее окружающей тьмы. Он поместил себя точно на границе между тьмой и лучом света, который освещает гладкую щеку и белое кружево воротника, тем самым подчеркивая, как талантливо художник передает кожу и ткань. Но черты спрятаны в тени, оставляя его истинное лицо (можно сказать, истинную личность) вне досягаемости. Сцена искусно срежиссирована, но вместе с тем полностью скрыта от нас. Вам нужно вглядеться, чтобы найти Рембрандта, а обнаружив его, вы испытываете еще одно потрясение: он уже смотрит прямо на вас, держа в поле своего зрения.

Если посмотреть на автопортреты Рембрандта, разбросанные по всем Нидерландам, то можно заметить, что на каждой картине он выглядит по-разному. Волосы меняют оттенки от рыжего до каштанового и золотистого, нос то увеличивается до размера картофелины, то становится маленьким и острым, как клюв. Он предстает учтивым мечтателем, а на следующем полотне он вял и подавлен. Его автопортреты дают истинное представление о внутреннем непостоянстве, о том, как за личностью меняется и внешность, никогда не оставаясь такой, как прежде. Эта изменчивость и делает Рембрандта таким человечным, таким, что называется, шекспировским.

И тем более показательны его изображения Саскии: тем он оказывает ей ту же милость. Его молодая жена меняется изо дня в день. Первый рисунок дает нам общее представление о том, каковы были черты ее лица: маленький налитый рот, едва заметный двойной подбородок, который со временем обещал стать гораздо более выраженным, красивые круглые глаза, мягкие завитки волос. Но на картинах он может изображать ее волосы и совсем светлыми, и рыжеватыми, и темными. Поначалу она выглядит оживленной и кокетливой. На знаменитом офорте, где они вдвоем стоят напротив зеркала, она уже более полная и статная. Он смотрит в зеркало в упор, чтобы запечатлеть свое отражение, она же, облаченная в бархатное платье, сидит за столом позади мужа и не сводит с него взгляд. Горничная укладывает ей волосы, она лежит в постели, изнуренная беременностью, болезнью, а то и всем сразу. На одном листе с этюдами она появляется пять раз: то молодая и белокурая, со светлыми ресницами, то более изможденная и грузная. Как же она выглядела на самом деле?

Саския предстает во многих обличьях. Вот одетая в дорогое платье голландская жена читает в ленивой позе или смотрит на какой-то невидимый предмет, что лежит у нее на коленях. В струящемся золотом она предстает в образе богини. Он рисует ее в жемчугах – они нитями вплетены в ее волосы, обернуты вокруг шеи, поблескивают в ушах. Может быть, так Саския была одета в день свадьбы. Они отправились во Фрисландию, наблюдая пейзажи с ветряными мельницами и плакучими ивами. Его мать поставила букву Х вместо своей подписи, хотя и не присутствовала на свадьбе. Родственники Саскии относились к нему с настороженностью, а когда он купил новый дорогой дом, то уже не скрывали своего ужаса. Ему даже пришлось подписать несколько юридических обещаний, чтобы успокоить их, но потом он нарушил их все.