Цитаты из книг автора «Лиза Бреннан-Джобс»

– Если наметить цель взглядом, руки сами направляют машину, куда нужно. Это удивительно.

Однажды она показала мне, что апельсин в чашке может казаться голубым, когда отражает небо, или фиолетовым в тени, или белым под ярким солнцем. Когда такое происходит, это всегда вызывает удивление, сказала она, и ты понимаешь, что это по-настоящему.

Я не была ошибкой. Не была бесполезной частью чего-то важного. Где-то я слышала, что наше дыхание не должно быть ровным, подчиняться строгому ритму. Люди – не метрономы. Оно бывает медленным и учащенным, глубоким и слабым – в зависимости от того, что нам нужно в данный момент, что мы можем получить, насколько сильные эмоции владеют нами. И я почувствовала тогда, что не променяла бы свою жизнь ни на чью другую, не отдала никому даже те моменты, когда мне не хотелось существовать. Не потому, что моя жизнь была правильной, идеальной или лучше других, а потому, что совокупность моих выборов и решений наметила мой путь – мой до последнего завитка. В тот момент я остро чувствовала его – рисунок, наслоения, структуру, – и он был знаком мне, как кожа, и этого мне было достаточно.

Знаешь, я не учился в университете, – сказал он. – Может, и ты не будешь. Лучше сразу отправиться в большой мир. Если бы я не пошла в университет, то была бы совсем как он. В тот момент я чувствовала, будто мы были центром Вселенной. Он всегда носил его в себе, это ощущение центра. – Там в самые продуктивные годы тебя учат думать, как остальные, – сказал он. – Это убивает творческое начало. Превращает людей в болванов. Его слова казались мне логичными. И все же мне было любопытно, почему во время наших прогулок его тянуло в Стэнфорд, за что он как будто любил это место, хотя и не верил в него. – Он просто затаил обиду, – заявила мама, когда я сказала ей, что мы с отцом думаем, что университет – пустая трата времени.

Он называл меня Мелкой Рыбкой. – Эй, Мелкая Рыбка, давай-ка наперегонки. Время не ждет. Я предположила, что он ссылается на уличную еду, забытую на дне упаковки, холодную и покрытую коркой. Думала, он зовет меня недоростком, неудачницей. Но позже узнала, что он и впрямь имел в виду мальков, которых иногда отпускают в море, чтобы те немного подросли. – Хорошо, Толстая Рыбина, поехали, – отвечала я, надевая ролики.

Рядом с домом, где они провели вместе лето перед тем, как отец уехал в колледж, стоял еще один одноэтажный дом. В нем жила молодая пара – дети богатых родителей, обоим немного за двадцать. Они часто принимали наркотики, целыми днями бездельничали и ждали только одного – что их родители наконец умрут и оставят им наследство. И отца, и маму поразило, что свою жизнь можно потратить впустую. Несколько лет спустя она рассказала эту историю, когда хотела объяснить, почему отец не помогал мне деньгами: он просто не хотел, чтобы я стала такой же, как те потерявшиеся, ленивые дети, которых он встретил в юности.

Они влюбились друг в друга. Отец писал Вирджинии длинные письма и просовывал их под входную дверь. В них он называл Вирджинию бессердечной и умолял ее перестать так жестоко обращаться с мамой. В те дни отец стал маминым спасителем: он заметил ее талант, красоту и чувствительность, заботился о ней, в то время как ее мать все больше сходила с ума. – Ты самый творческий человек, которого я когда-либо встречал, – сказал он ей. Родители вместе попробовали ЛСД. В первый раз для него, не для нее. – Нужно время, чтобы наркотики подействовали, – рассказывала она. – Поэтому сначала ты ждешь, а потом вдруг понимаешь, что мир перестал быть нормальным и полет начался. При мысли о том, что мама принимала наркотики, мне стало неспокойно. – Не волнуйся, Лиза. Это было другое время, другая жизнь, – успокоила она. По ее словам, отец так боялся, что под воздействием наркотиков выставит себя на посмешище, что заставил ее пообещать привести его в чувства, если он начнет вести себя странно. Примерно в то же время отец сказал маме, что однажды станет богатым и знаменитым и потеряет себя в суете мира. – Что значит «потеряет себя»? – спросила я. В моем воображении он заблудился среди толпы. – Потеряет моральный компас, – ответила мама. – Продаст душу, сущность за власть, деньги, мирские блага. Исковеркает себя. Потеряет связь со своим «я».

Когда я в третий раз пришла к Стиву в гости, его мать отвела меня в сторону. Она рассказала, как первые полгода его жизни опасалась, что его биологическая мать передумает и захочет вернуть его. Она боялась потерять его, поэтому не позволяла себе к нему привязываться. – В тот момент я понятия не имела, зачем она мне это рассказывает. Я была всего лишь школьницей. И не думала вовсе, что мы с ним будем долго общаться. Она рассказывала эту историю так, будто та что-то значила. Вот только я не совсем понимала, что именно.

В Калифорнии Вирджиния завела новую привычку: дожидаясь дочерей из школы, она много пила, а после сидела с сигаретой в руках в темной гостиной, и тлеющий кончик ее сигареты был единственным, что виднелось в темноте. Мама была не намного старше меня в те годы, когда Вирджиния сделала ее мишенью для злобы и презрения. Может быть, потому что мама – яркая, артистичная и чувствительная – больше всего напоминала ей ее саму. Когда маме было двенадцать, Вирджиния обвинила ее в том, что она слушает пластинки только потому, что те вызывают у нее мысли о пенисе, и сказала соседям, что ее дочь занимается сексом с собаками.

Она поведала, что в школе отец был неуклюжим и застенчивым, поэтому, когда он пытался вставить реплику или пошутить, его никто не слушал. Он смастерил маме сандалии и воздушного змея. Тем летом, когда они жили вместе в доме с козами в конце Стивенс-Каньон-роуд, они спали под стегаными одеялами, сшитыми маминой бабушкой из Огайо, и лакомились дешевыми мини-сосисками из банки. Тем летом, рассказывала мама, у них как-то раз осталось всего три доллара. Тогда они поехали на пляж, и отец выбросил деньги в океан. – Я пришла в ужас, – рассказывала она. – Но потом он продал еще несколько голубых коробок, и у нас снова появились деньги.