Вернув руку на живот, я смотрела на прекратившее кровоточить мизерное отверстие и находила странным отсутствие любых колебаний в его твёрдом голосе. В низком тембре слышалась совершенная убеждённость. Непоколебимая вера. В меня. И несмотря на то, что это безумно подкупало, мне хотелось остаться честной.

– Я не уверена в этом.

– Всезнайка Эм в чём-то не уверена? Я поражён. – Бровь чемпиона в беззлобной насмешке взлетела вверх и…

Чёрт… Запустился очередной адский круг болезненных воспоминаний, от которых невыносимо избавиться. Глаза моментально заволокло мутной пеленой.

– В чём дело?

Мужские очертания размылись. Голос изменился. Стал ниже, грубее. Тревожнее.

– Эйден не умел поднимать одну бровь и постоянно пытался научиться…

Повисла тишина. Казалось, даже природа прислушалась к такому оглушительно-чистосердечному признанию. Во всем были виноваты успокоительные. Они действовали, как сыворотка правды, и из меня вываливалось всё, о чём бы я не подумала. Словно все эти долгие месяцы мысли копились, группировались в огненный шар, который, достигнув максимального размера, эффектно взорвался, разлетелся на осколки. И теперь эти маленькие смертельные детали блуждали внутри меня и при первой же возможности с отчаянием рвались наружу.

Моргнула, пытаясь сбросить ненавистные слёзы. Ещё раз. Сконцентрировалась на побитом, но не потерявшем своей присущей жёсткости лице.

По мимике Уайта сложно было что-то сказать. Я вообще не могла предположить, как он отреагирует на это сравнение. Я не должна была их сравнивать. Но сравнивала.

– Научился?

Меня тряхнуло. Он действительно уточнял?

– Нет, – отрицательно мотнула головой и тихо добавила: – Так и не смог.

– Неудачник.

Я поражённо захлопала мокрыми ресницами, даже не зная, злиться мне или смеяться. Это прозвучало так просто, так безобидно, будто он говорил о давнем приятеле, в общении с которым подобное обращение считалось нормой.

На моей памяти никто и никогда не называл Эйдена неудачником. Это слово априори не могло стоять рядом с ним. Потому, прилично пометавшись между двумя вариантами эмоций, я рассмеялась. Сначала тихо, а потом всё громче и громче. Звук нарастал и в итоге перерос то ли в рыдание, то ли в хохот. Истеричный хохот. Ненормальный. Я смеялась и рыдала одновременно, не отрываясь от чёрных глаз, невозмутимо наблюдающих за каждой щедро выброшенной слезой.

Максвелл не делал ничего. Не успокаивал, не уговаривал. Просто смотрел. Просто ждал. И в этом был весь он. Его внешнее бездействие поразительно работало на мне самым действенным образом.

И как бы я не старалась, стыд не находился. Даже не прощупывался. Я ревела фонтаном, смотря в самый эпицентр темноты, и не пыталась заглушить себя, остановить. Я хотела выпустить всё. И только почувствовав знакомую, раздражающую белки сухость, вытерла лицо руками и, шмыгнув носом, раскаялась:

– Прости. Доктор говорит подобные перепады в моём состоянии – норма.

– Хочешь поговорить об Эйдене?

Существовал ли на этой планете человек, способный удивить меня больше, чем Максвелл Уайт? Он только что предложил мне поговорить об Эйдене! И я не знала, как на это стоит реагировать.

– Я… я не знаю… я удивлена, что хочешь ты.

Чемпион поставил ведёрко мороженого между нами и, снова закинув руку за мою спину, склонил голову набок.

– Мне интересна ты. А значит, и человек, ради которого ты готова была сойти с ума.

Готова. Не сошла, а готова. Несвершившееся действие.

Отвернулась, пытаясь отыскать в траве новый источник для концентрации взгляда. Не получилось. Но получилось найти старый. Всё та же божья коровка. Она достигла кончика травинки, а затем расправила крылья и улетела.

– Эйден любит… любил грифельные карандаши, песни Бибера и дождь. Рисовать и бросать вызов самому себе. Не умел обижаться, кричать и сплетничать. Терпеть не мог громкие звуки и гольф. И никогда… он никогда не видел подснежников.

– Бибер… хм, довольно неожиданный выбор, – лаконично прокомментировал Уайт, а я с трудом сдержала улыбку. Из всего списка он выделил именно этот пункт, наверное, сильно удивившись чужому вкусу. Неудивительно, я не могла представить боксера, идущего к рингу, под романтичный трек Джастина. Это было бы нелепо.

– Эйден верил в параллельные вселенные, – поделилась я сокровенным. – Допускал, что в другой реальности мы с ним тоже вместе.

Повисло молчание. Максвелл обдумывал услышанное и не торопился оспаривать не имеющую экспериментальных подтверждений теорию.

– То есть в это же самое время в другом мире живут Эмили Майерс и Эйден Райс?

Разве я говорила ему фамилию Эйдена? Было сложно вспомнить. Эти таблетки…

– Её могут звать не Эмили, а его не Эйден. Скорее всего, у них даже другая внешность, но души… души у них наши. Ты не веришь в такое, да? – я расстроенно покачала головой. Сейчас мне меньше всего хотелось видеть насмешку в чужих глазах.

– Я верю в то, что вижу и знаю. Я верю в выбор человека, а не догадки.

Я вроде бы и не надеялась на положительный ответ, но стало тоскливо…

– Но я верю в силу духа, Эм, – продолжил Максвелл, и я затаила дыхание. – Судя по твоему рассказу, Эйден был замечательным парнем, и если вера во вселенные, другие миры и других вас помогает тебе не опустить руки, то я готов поверить во всё это вместе с тобой.

Я готов поверить во всё это вместе с тобой.

О большем я и мечтать не могла.

Вы когда-нибудь испытывали необъятное чувство благодарности?

Я – да. Прямо в эту секунду.

Плакать больше не хотелось. Наверное, у всех наступает переломный этап, когда кончается всё. Даже слёзы.

Уайт бросил беглый взгляд на часы и неожиданно поднялся. Прошёлся по мне странным, нечитаемым взглядом и только открыл рот, чтобы что-то сказать, как я опередила:

– Почему ты выбрал клубничное? – Хотела задержать. Хотя бы на минуту. Одну минуту.

Чемпион засунул руки в карманы шорт и усмехнулся:

– У меня была эротическая фантазия на этот счёт.

Его честность не вызвала смущений. Она вызвала вибрирующее беспокойство в области груди. Время. Прошедшее время, которое с некоторых пор стало мне ненавистно.

– Была?

И я на интуитивном уровне поняла, что он верно истрактовал мой вопрос. Стерев с лица улыбку, Максвелл подошёл ко мне и присел на корточки. Положил руки мне на бёдра и заглянул в глаза. И глупая мысль, что я впервые смотрю на него сверху вниз, без надобности залезла в голову.

– Ты не хочешь, чтобы я уходил, Эм, – тихо проговорил он, и средь белых нитей начала пробиваться паника. Речь шла не об этой встрече. Не об этом моменте. Он собрался уйти. И не возвращаться. – Я тоже не хочу…

Чемпион придвинулся ближе. Запах муската, смешанный с мятной жвачкой и сигаретным дымом, ударил в нос. Он сегодня курил.

Я ощущала жар его тела и, стараясь не отвлекаться на мужские пальцы, ласково бегающие по ткани моих штанов, ждала объяснений этому неозвученному, но громоздко повисшему между нами «но».

– Но есть обстоятельства, которые не позволяют остаться, – прозвучал страшный приговор. Всё-таки решился. –  Я не буду обещать тебе того, в чём я не уверен. Но я могу пообещать, что сделаю всё, чтобы вернуться.

Я впилась пальцами в дерево скамьи и прикрыла глаза. Чужое дыхание щекотало щеку.

– Я горжусь тобой, – услышала я что-то на невероятном, совсем не подходящем ему языке. – Безумно горжусь, моя девочка.

Тёплые губы мазнули вдоль шеи. Оставили жгучую дорожку поцелуев на покрытой мурашками коже.

– Ты почти справилась, Эм. Осталось совсем чуть-чуть. И ты пойдёшь дальше, несмотря ни на что. Я верю в тебя. – Послышался тихий смешок. – Никогда не думал, что скажу это вслух, но ты чертовски умна, Эмили Майерс. Я восхищён тобой. Твоей красотой. Силой духа. Я восхищён твоим умением так преданно любить.

Растерявшие всю холодность пальцы обхватили мой подбородок, потянули вниз. Заставили раскрыть глаза и встретиться со сгустившейся чернотой в лице напротив.

– Умением влюблять.

Запахло атомным взрывом.

– Максвелл… – Я прикоснулась ладонью к его щеке, чувствуя, как тело тянется, но душа… Душа сомневается. Провела большим пальцем вдоль иссиня-фиолетового контура. – Посмотри вокруг… ты видишь? – голос надломился. – Ты видишь, где я, чёрт возьми, нахожусь?

– Мне плевать, что происходит вокруг. Я вижу только тебя.

Чемпион собственноручно уничтожил каждый дюйм, чтобы прошептать мне в самые губы:

– Ты продолжишь работу над собой. Ты выйдешь отсюда. Ты начнёшь жить. Сделаешь даже невозможное, чтобы стать счастливой, – он гипнотизировал мой разум словами, размеренным глубоким тембром с лёгкой хрипотцой и ароматом. Дымчатым ароматом, который просто немыслимо спутать с чьим-то другим. – С этой секунды «невозможно» – для тебя всего лишь слово.

И меня разорвало. Я резко распахнула глаза, поражаясь тому, что он сказал так же… так же, как я!

– Я хочу, чтобы ты пообещала мне это, – в его голосе звякнул металл, взгляд стал жёстким. Въедливым. – Пообещай мне, Эм. – Максвелл крепче стиснул мой подбородок, заставляя неотрывно смотреть в густую смолу, растопившую радужку.

– Я обещаю…

На лицо чемпиона натекла удовлетворённая улыбка. Его пальцы разжались, коснулись моей щеки. Того самого места, где располагался небольшой крестообразный шрам, оставшийся после моего приступа в Лас-Вегасе. Рана от моих ногтей зажила, но наградила на память отпечатком. Маленьком уродством, которое сейчас безумно нежно целовали чужие губы.

– Береги себя, Эм.

Тепло его тела исчезло. Растворилось в воздухе так быстро, что я не успела даже подумать, чтобы успеть словить. Остался лишь запах.

Я неотрывно смотрела в отдаляющийся силуэт и чувствовала ту самую грань, когда невыносимо хочется догнать, упасть в объятия и попросить остаться. Но фигура уменьшалась в размерах, а я всё так же продолжала неподвижно сидеть на скамье, не предпринимая никаких попыток изменить будущее.

Максвелл неожиданно замер, будто ощутил мой беспомощный, тоскливый взгляд, пожирающий его крепкую спину. Обернулся.

– Так, какое мороженое ты любишь? – громко крикнул он.

Я улыбнулась. Широко, искренне. Как не улыбалась уже очень давно.

– Шоколадное с карамелью, чемпион.

Усмехнувшись, Уайт одобрительно кивнул, и, надев очки, продолжил свой путь к тем невообразимо высоким воротам, за которые я только что пообещала ему когда-нибудь выйти.

И я сдержу своё обещание… Обязательно сдержу.