Случай третий. Мистер Илк

Мистер Илк писал замечательные пьесы. Его трагедии с накалом страстей, безжалостным Фатумом и кровавой гибелью большинства героев имели заслуженный успех.

Мистер Илк писал очередную пьесу. Он заканчивал сцену, в которой королю предстояло пасть от рук лицемерных злодеев, как вдруг сквозь пыльные предания старины и увесистые тома хроник разглядел в Чарльзе III¹ никем не любимого, одинокого человека. Мистер Илк почувствовал к нему жалость и не смог, пусть даже на бумаге, убить несчастного короля.

Он придумал новый финал, в котором никто не погибал, король женился на красавице, мирился с врагами, правил еще добрых полстолетия, а по праздникам мыл ноги нищим. Пускай Чарльз III сгноил в Тауэре семерых племянников, трех шуринов и деверя, зато после него во славе и процветании Англия пребывала до самого правления Чарльза IV.

Впервые написав слово «занавес» под счастливой концовкой, мистер Илк испытал радость и облегчение, точно он поступил правильно, или бескорыстно совершил доброе дело, или сделал приятное милому человеку.

Пьесу поставили в Королевском театре. На каждом спектакле счастье короля становилось достоянием зала, полного зрителей, от богатых лож с бархатными стульями до галерки, где приходится вообще стоять. И всякий раз, когда падал занавес, люди вскакивали с мест, кричали: «Браво мистер Илк!» – и отбивали себе все ладони, вызывая на сцену автора пьесы. Однажды от грома оваций в театре обрушилась люстра. Погибло три человека.

Случай четвертый. Чарльз IV

Английского короля Чарльза IV не любили подданные. Нет, не из-за разнузданной карательной системы или самого факта налогообложения. Если кто-нибудь из придворных спросил бы народ, что же такого отвратительно-гадкого людям сделал король, большинство ответов свелось бы к тому, что чего-то однозначно плохого вспомнить не получается, просто он уже осточертел. Англичане даже допускали мысли о республике, отдельные радикалы вели об этом разговоры с глазу на глаз.

Как назло, в это самое время король Шотландии Фрэнк I задумал вернуть себе любовь вассалов, а также несколько сот миль вересковых полей. Началась война. Умереть за Чарльза IV перестало считаться за доблесть, так что весть о войне англичане восприняли довольно скептически. Как и приказ короля об атаке в битве при Хеджхогшире. Солдаты нагло смотрели на Чарльза IV, не двигаясь с места…

А дальше у историков есть два мнения, которые с этого момента расходятся, как рукава рубашки – диаметрально.

Вот что пишут первые.

Заорав свирепый боевой клич, Чарльз IV бросился на врага и не заметил, что никто из английских солдат не следует за ним. С шотландской стороны раздались яростные, воинственные вопли, и навстречу шумному английскому королю выбежал один только Фрэнк I. При всей нелюбви к англичанам шотландцам понравился ход их мыслей.

Сильным мира сего стоит чаще так делать: решать споры в честном поединке, один на один, не губя при этом кучу народа. Одним ударом меча Чарльз IV снес вопящему Фрэнку голову с короной в придачу. С тех пор англичане пусть и не прониклись к Чарльзу IV раболепной любовью, но крепко зауважали: «Срубить башку за раз – это сильно».

Мнение второй части историков гораздо забавнее.

Они считают, что Чарльз IV на самом деле был гигантским говорящим пингвином.

Случай пятый. Мистер Свеллоу

Художник-карикатурист мистер Свеллоу в неделю получал до девяти вызовов на дуэль. Преимущественно на пистолетах. Для него это означало несомненное профессиональное признание.

Однажды, разливая по чашкам полуденный чай, мисс Баджер, дочь чудаковатого коллекционера мистера Баджера и невеста мистера Свеллоу, обратилась к жениху с просьбой нарисовать ее портрет. Мистер Свеллоу объяснил, что рисует только карикатуры и чуть-чуть шаржи, но мисс Баджер возражала: «Ну пожалуйста, моя пчелка», – и часто хлопала ресницами, окаймлявшими большие-большие незабудковые глаза.

Мистер Свеллоу приступил. Он переводил взгляд с листа на мисс Баджер, и от ее красоты его сердце таяло и трепетало. Через рисунок он хотел излить переполнявшее его море любви, но набитая на желчном высмеивании рука не слушалась. Милый носик мисс Баджер на бумаге оказался горбатым и кривым, а уши – оттопыренными и громадными. Мистер Свеллоу стер уши… К концу сеанса он понял, что любит невесту не за внешность, но в целом как личность.

Делать людям приятное гораздо труднее, чем делать неприятное. Мистер Свеллоу исписал дюйм карандаша и сгрыз два дюйма с обратной стороны, пока не остался доволен. «По-моему, похоже и мило. Я очень старался», – сказал он, вручая рисунок невесте. Мисс Баджер взглянула на портрет. Улыбка сошла с ее лица. Позабыв про сдержанность, она выплеснула остывший чай в лицо мистеру Свеллоу и отвесила ему пощечину. «Это конец!» – на всякий случай добавила она.

Мисс Баджер вышла замуж за другого художника. Мистера Свеллоу особенно злило то, что ее супруг был пейзажистом. Он принял это за личное оскорбление.

Случай шестой. Мистер Булфинч

Вместе с другими гвардейцами мистер Булфинч состоял в заговоре. Планы заговорщиков включали вооруженное восстание во время коронации Чарльза VI, установление республики и, наверное, суд над королем. Споры о последнем не прекращались вплоть до самого бунта.

Но, как часто бывает с тайными заговорами, кто-то донес. Верные королю войска окружили гвардейцев, едва те появились дождливым сентябрьским утром на площади Пикадилли. Гвардейцы сложили оружие.

Столь же верная королю пресса хлестала бунтовщиков плетью сатиры. Газеты клеймили их «сентябристами», «новыми кромвелями» и остроумно желали, чтобы «медведи при встрече их приняли за медведиц». Мистер Свеллоу нарисовал карикатуры на всех сентябристов, за что получил титул придворного карикатуриста.

Суд над бунтовщиками привел к небывалому бурлению страстей в обществе. Ставки на его исход доходили до четырех к одному на цивилизованный расстрел и до трех к одному на четвертование. Я лично поставил целую гинею на старое доброе повешение… и проиграл.

На черной Темзе мерцали алые блики зари. Страшные очертания виселиц вырастали из темноты. Приговоренным затянули на шеях петли. Палач в капюшоне уже поигрывал пальцами на ручке смертоносного рычага, как вдруг примчался гонец с известием: милостивый Чарльз VI заменяет казнь лишением гвардейского красного мундира с высокой меховой шапкой и пожизненной ссылкой в Австралию.

Многие сентябристы велели женам забыть своих непутевых мужей и жить дальше. Но жены сентябристов, возможно из вредности, а может быть, от любви, пренебрегали благородным советом и вслед за мужьями отправлялись на угрюмый континент.

Но вернемся к мистеру Булфинчу, ради которого повествование и затевалось. Он писал миссис Булфинч: «Представь себе, сегодня к рудникам приходил странный человек, очень прилично одетый. Он наступил в лужу, потоптался в ней и пошел дальше в ужасно перепачканных туфлях. Я дам согласие на развод, если хочешь. Искренне твой, Бартоломью».

Даже на каторге на другой стороне Земли мистер Булфинч не забывал о приличиях. Он не хотел, чтобы жена, получив письмо, сочла его слабым, сломленным и немужественным. Хотя у него комом в горле стоял крик: «Любимая, мне очень плохо! Пожалуйста, приезжай! Иначе я погиб! Я пошел на это только для того, чтобы ты мной гордилась! Кругом жуткие существа с карманами в коже! Птицы без крыльев, волосатые и ростом с человека! Я бы все отдал за тебя, пожертвуй хоть чем-нибудь ради меня! Умоляю, приезжай! Искренне твой, Бартоломью».

Мистер Булфинч получил короткий ответ: «Спасибо, дорогой. Ты прелесть. Пришли письменное согласие (на развод). Я встретила другого мужчину. Он тамбурмажор. С наилучшими пожеланиями, Прунелла».

Мистер Булфинч опешил.

А что остальные сентябристы? Не видя солнца в зените, от зари до заката они долбили руду для ненавистного короля. Но в шахтах они пели и вбивали кирки в породу не без увлечения. Несмотря на кандалы, они ходили вприпрыжку. Какую великую власть имеют женщины над мужским настроением! В душе мистера Булфинча жалость к себе и черная зависть соединились в наиотвратительнейшее чувство, на какое бывает способен человек. Он сообщил властям, что жены готовят своим мужьям побег. Ему поверили и арестовали женщин. Всем в Австралии стало так же плохо, как и мистеру Булфинчу. Конец.

Такой вот сюжет придумал мистер Илк для своей новой пьесы.

Банальный ход? Сейчас поправлю. Это был сон мистера Булфинча. Сон бы снился себе и дальше, но концовку его скомкал мистер Ларк.

Булон, 1916.

Случаи средней величины

Моим родителям, лучшим Райцам на свете²

Случай первый. Мистер Лепвинг

«Человек стремится не к счастью; только англичанин делает это».

Ф. Ницше, «Сумерки идолов, или как философствуют молотом».

Мистер Лепвинг относился к наименее уважаемой категории населения Англии после чистильщиков слоновьих клеток и банковских клерков – он служил чиновником.

Не тяга к монете с профилем короля, но нужда в ней довела молодого человека до ворот Министерства документопроизводства. К его должностным обязанностям как документопроизводителя второго класса относились: подготовка распоряжений и объяснительных; составление официальных запросов; планирование документопроизводства; подшивка бумаг в архивные тома; смазывание печатей… Не покидает чувство, что в перечне не хватает чего-то очень важного… Ах да! Заточка перьев входила в зону ответственности специалиста первого класса, но содержанием чернильниц занимался именно мистер Лепвинг.

Естественно, не об этом мечтал чиновник, подолгу разглядывая экзотические штемпели на входящих письмах. Точно заклинания он повторял названия заморских городов, и воображение рисовало ему, как могло, далекие берега. Смешно и неловко писать, но мистер Лепвинг любил представлять себя путешественником, вроде легендарного последнего первооткрывателя сэра Френсиса Шрайка. В море, с подзорной трубой у пытливого глаза, на капитанском мостике брига, который мчится на всех парусах проливать свет в темные уголки географической карты…

Тем временем мистер Лепвинг в нарукавниках, надетых поверх пиджака, проделывал дыроколом в бумагах аккуратные круглые отверстия. Чиновник сжимал ладони в большие кулаки, потягивал широкими плечами и сомневался: неужели его сильные руки не найдут лучшего применения, чем носить пачки документов, в которых они же чуть раньше пробили дырочки? Не веселее ли им будет поправлять пробковый шлем на голове и грести веслом из бедра гориллы что есть мочи, подгоняя лодку из гиппопотамьих шкур к истокам великой африканской реки?

Однако пробковый шлем на голове пробковым шлемом, а задатки идеального бюрократа задатками идеального бюрократа. Все же нечто большее, чем просто жалованье, принуждало его служить в Министерстве документопроизводства. Случалось, он испытывал настоящий трепет вдохновения, из предложений легко и быстро сковывалась цепь фактов, неразрывная, убедительная, без лишних и слабых звеньев. Любимец канцелярской музы как художник, а не просто исполнитель, ставил внизу страницы подпись и верил: «Документ может быть прекрасен. Наверное, от моей работы не очень много пользы, но какая вообще польза от создания чего-то красивого!» – потом доливал чернила в чернильницу, вытирал горлышко тряпочкой и закручивал крышку. Расправляя плечи, мистер Лепвинг не чувствовал сомнений. Он понимал, что гордится своей работой, более того, получает от нее удовольствие, но тут же ник, смущаясь своего крохотного счастья.

Не стоит ни стыдиться своих, ни презирать чужие поводы для счастья, это некрасиво и еще более неумно. А может быть более некрасиво, чем неумно. Хотя скорее все-таки более неумно, чем некрасиво.

Мистеру Лепвингу досадно было брать в руки некрасивый документ, формальный, неряшливый, безграмотный. Тайную радость мщения испытывал вдохновенный чиновник, когда писал на них подчеркнуто безукоризненные ответы, клокотавшие бюрократическим гневом. Главным в таких письмах был последний абзац с убийственным выводом вроде: «Вышеизложенное характеризует Вас весьма отрицательно как документопроизводителя Его Величества. В случае повторного выявления аналогичных фактов несоответствия занимаемой должности к Вам будут применены меры административного влияния в соответствии с п. 9.7.3.3 Приказа от XXX № XXX “О внесении изменений в Приказ от YYY № YYY «Об отмене Приказа от ZZZ № ZZZ “Об отмене телесных наказаний за граматические ошибки”»”».

Полярная ночь. Голубоглазые псы тянут скрипучие сани. Упряжкой правит мистер Лепвинг. Он во всем зимнем и на меху. Нет ни звезд, ни темноты, ни северного сияния, есть только белая вьюга, которая метет и воет… воет почему-то как будильник. И сани скрипят по снегу как будильник. И псы тоже лают как будильники. Чиновник вынужден просыпаться. Не стоило читать на ночь полярные записки сэра Френсиса Шрайка…

Возвращаясь со службы домой, мистер Лепвинг иногда сворачивал на малознакомые улочки. Он любовался неизвестными ему витринами и представлял себя первооткрывателем этих мест. Пытаясь как-то утолить жажду приключений, мистер Лепвинг решил исследовать все помещения министерства: от каморки со швабрами до управления обеспечения пользования канцелярскими аппаратами. Экспедиция заняла совсем мало времени и не утолила его жажды. Когда в непременном пробковом шлеме ты прорубаешь мачете дорогу сквозь заросли колючих лиан, за которыми таятся и кричат животные джунглей, это приключение. Когда же ты слоняешься в рабочее время по кабинетам, это безделье.

Чтобы бездельничать служащим было стыдно, министр документопроизводства барон Воул ежедневно, с полдевятого до полшестого, взирал на своих подчиненных с парадного портрета. В красном мундире с орденами, верхом на белом коне барон походил на славного героя времен Наполеоновских войн. Когда сам министр ставил резолюцию на его бумаге, мистер Лепвинг не без гордости думал, что приложил руку к вершению истории. Барон Воул казался робкому чиновнику созданием иного вида, иного склада мысли, так что когда большой начальник вошел в комнату, мистер Лепвинг был удивлен и немного разочарован, увидев обычного человека из той же плоти и с той же кровью в жилах. Портрет показался ему несколько приукрашенным. Может быть, потому, что барон вошел без коня.

Барон Воул вдруг обратился лично к нему:

– Я бы хотел потолковать с вами, Киплинг.

– О чем, с-сэр? – несмело спросил мистер Лепвинг, стоя в кабинете у министра, и тут же проклял себя за подхалимскую робость. «Но теперь я точно обошел все закоулки министерства», – подумал он.

– Знаете, в колониях на Востоке все чудесно, замечательно, прекрасно, отлично, славно, изумительно, выше всяких похвал, ничего себе, на пять с плюсом, – между словами министра тянулись долгие паузы. Пару раз Лепвинг даже открыл было рот, чтобы ответить. Хотя главный вопрос поджидал впереди. – Так, о чем я?

Нет, это не тот вопрос.

– О колониях на Востоке, с-сэр.

– Да, Восток… Там все образцово, превосходно, блестяще, отменно, великолепно, попросту хорошо. Вот только документопроизводство на весьма плачевном уровне. Надо бы его подтолкнуть. Вы согласны отправиться в Индию?

Можно не мечтать изъездить весь мир, но нельзя мечтать просидеть всю жизнь на одном месте. О да, он был согласен!

Мистер Лепвинг пытался дописать распоряжение, но дурачливый восторг распирал обыкновенно серьезного чиновника. Набрав в перо побольше чернил, он во весь лист нарисовал густое, темно-синее солнце…

Иногда самое интересное занятие на свете – просто поверить в судьбу и ждать того, что будет. И вот судьба уже собрала за него чемоданы. Мистер Лепвинг бежал по улице. Он спешил не домой, нет. Ему хотелось танцевать фокстрот с зонтиком и распевать что-нибудь веселое и скабрезное, точно футбольный болельщик³. Он спешил жить, торопился быть счастливым.

Но вдруг, вдруг и еще раз вдруг – чем ближе был день отплытия, тем меньше мистера Лепвинга радовала сбывшаяся мечта.

Ребята из управления обеспечения пользования канцелярскими аппаратами подарили ему на прощание настоящий пробковый шлем. Все улыбались, им было приятно, что подарок понравился, что мистер Лепвинг тронут до слез. Извините за каламбур, но слезы чиновника проистекали из другой причины. Жалко было все, что останется здесь, даже дырокол и чернильницу или каморку со швабрами. Барон Воул с парадного портрета смотрел ему вслед как строгий отец, который провожает сына на войну и боится разрыдаться. То же и конь.

Со стиснутым сердцем мистер Лепвинг ходил по улочкам, вчера еще набивавшим оскомину, и никуда не хотел уезжать. Там, наверное, и мостовых-то нет. Еще и плыть предстоит через два океана – это сколько же воды, в которой можно утонуть! Сидя в пабе, мистер Лепвинг топил в прощальной пинте пива свою предностальгию. Там, наверное, не пиво, а какая-то пряная дрянь.