Кристина Гептинг

Родилась в 1989 году в Великом Новгороде. Лауреатка премии «Лицей», тексты номинировались на «Национальный бестселлер», «НОС», Премию имени Исаака Бабеля. Публиковалась в издательствах «Эксмо», «МИФ», «Самокат». Работает в школе писательского мастерства Band.

Радиомама

– Так. Ну, во-первых, тебе уже за тридцать, и пора перестать стесняться. Даже не стесняться – не то слово, хватит уже переживать на тему «А что обо мне подумают?». Ничего не подумают. Всем все равно, – настраивается в ней радио внутреннего голоса.

– Ну зачем обязательно на виду у всех? В девять утра? Почему не сесть вечером дома, спокойно, в одиночестве, – спорит соседняя радиостанция, эдакий внутренний голос номер два.

– Дома?! Серьезно? А когда у тебя дома спокойно-то было? В котором часу он спать ложится? То-то же. Поэтому когда, как не сейчас, где, как не здесь: витражные окна, лирическая музыка, ты наливаешь бокал игристого. Или тебе приносят коктейль… – убеждает первое радио. Все, надоело слушать мысли. То доброе радио включается, то злое, это почти невыносимо. Она толкает тяжелую прозрачную дверь и садится за свободный столик. Впрочем, в девять утра все столики свободные. Но она располагается в самом в темном уголке.

Официант летит мимо – кажется, он и не знает, что в зале кто-то есть, и даже вздрагивает, когда слышит:

– «Лимончелло-тоник» будьте добры.

– Хочу вас предупредить, что это алкогольный коктейль, – вскидывает брови официант.

Хорошо хоть не посмотрел как бы между прочим на часы – девять утра же. Она бы со стыда сдохла.

– Да что в этом такого, – продолжает внутреннее радио, которое доброе. – Там алкоголя-то градусов семь…

– Но все равно, с самого утра… – сомневается злое радио. – Одно дело вечером бокальчик выпить. Или хоть за обедом. Но не сейчас же.

– А психолог сказала, что надо радовать себя, – возражает доброе радио.

– Помнишь, сказала, подумайте, что вас радует, что восстанавливает ваши силы. Вы так много делаете для своего ребенка: возите его к специалистам, занимаетесь с ним дома, сопровождаете его в быту, и только вы знаете, как это сложно.

– Да что уж прям сложного, – отмахивается злое радио. – Многим еще труднее. Ну да, речь плохо понимает, поведение хромает, истерит, спит неважно. Зато кое-что говорит? Да, говорит: просит попить, на ручки, поиграть даже просит. Многие о таком и не мечтают даже с семилетками, а ему и четырех еще нет. В глаза смотрит, на имя отзывается… Даже части тела знает. И пазлы собирает. Не зря мама тебе что вчера по скайпу сказала? «Никакой он не аутист!» Нет, понятно, что диагноз у него есть. Но все не так плохо, как у многих. К тому же вряд ли психолог имела в виду, что тебе неплохо бы нажраться. Еще раз повторю – тебе грех жаловаться.

– Я не жалуюсь! – орет доброе радио. – Я просто хочу выпить этот чертов коктейль. Да, в девять утра. И пошло все к черту.

– Хорошо, – наконец сдается злое радио. – Но тебе через два часа забирать его с занятий. Как ты его пойдешь забирать опьяневшая? Ну ладно, может, с этого коктейля тебя и не развезет, но будет же пахнуть. Что о тебе подумают?

Все, это конец, это конец. Сердце прыгает, как мяч под ладонью баскетболиста. Вдохнуть она уже не может, значит, скоро следующий этап: затошнит, откуда-то снизу к горлу подступит горечь. Когда она несколько месяцев назад поняла, что у нее панические атаки, то прочитала в «Википедии»: Гиппократ называл их «разлитием черной желчи». Как же точно, поразилась она тогда. Именно это она и ощущает.

Неловко затолкав себя в туалет, умывшись и глотнув воды с осадком из-под крана, она понимает, что внутри все почти успокоилось. Теперь бы полежать. Никакого коктейля уже не хочется. Да и право злое радио: как же быть с запахом?.. Но и уйти неловко – заказ-то уже сделан.

– Ваш «Лимончелло-тоник», – улыбается официант. – Что-нибудь еще? Приятного ве… Приятного дня!

Коктейль напомнил желтые круглые конфетки из детства – как там они назывались, «Лимончик»? Вкусные были. Интересно, сейчас они продаются? Что-то она их с девяностых и не видела. Может, купить? Жаль, сын не оценит: он ест примерно пять продуктов и не пробует ничего нового, даже конфет…

– Пей быстрее, надо еще в магазин зайти! – зудит злое радио.

– Зачем в магазин? – удивляется доброе радио.

– Купишь жвачку, – безапелляционно рекомендует злое радио. – Еще можно дезодорант. Какой-нибудь дешевый – «Фа» или «Дуру». Они пахнут за километр, дай бог, никто не заметил твое «Лимончелло». И ведь не вкусно тебе! На хрена деньги тратила?

– Конечно, с тобой никакого удовольствия, – обижается доброе радио. – Ты же все всегда портишь. И всегда я у тебя плохая, и все будет плохо, и всего недостаточно, и вообще, остается только умереть.

– Да ты и сама знаешь, что я права! Хуже жить можно, но почти некуда… Хотя тебе грех жаловаться, конечно. Да ты пей, пей быстрее! А то опоздаешь…

Не опоздала, пришлось даже ждать, энергично пережевывая жвачку и принюхиваясь к своему дыханию. Черт, сумка маленькая, и дезодорант с кричащим ароматом «Бали» (интересно, как они поняли, что на Бали пахнет именно так?) положить некуда…

Кордебалет Большого театра, как она называла юных клиентов развивающего центра, наконец начал выходить к родителям в коридор. На цыпочках, взмахивая руками, артистично рыча, пища и вскрикивая…

– Занимался очень хорошо, – резюмирует терапистка, как тут называют педагогов. – Учились инструкциям из двух действий. Например, «Закрой дверь и выключи свет!». Вы дома повторяйте, пожалуйста. На горшок, конечно, не садится, но ручки моет теперь очень хорошо…

Она кивает и думает: заметит ли что-нибудь терапистка? А вдруг сделает выводы? Может, заранее оправдаться, что она вообще-то не пьет? Или это будет глупо?

– Ой! Вы только посмотрите! – вытаскивает ее голос терапистки из очередного прослушивания радио. – Он сам надел обувь! Впервые сам надел обувь. Дай пять! Маркуша, ты молодец!

– Пойдем! – велит матери Маркуша, не обратив внимания на похвалу.

А у нее выступили на глазах слезы, как, впрочем, бывает, если она выпьет.

Наталия Сумарокова

Родилась в 1984 году в Москве, живет в Королеве. По образованию математик-инженер, окончила факультет «Прикладная математика» в МАИ. Работает в ИТ-сфере. Читать любит с детства, а писать – с недавнего времени. Окончила курсы в Школе писательского мастерства Band.

Немузон

Написать…

Написать что-то…

Написать хоть что-то, слово за словом, не вдаваясь в смысл, чтобы расписаться и…

И ничего.

Антон резко потер лицо ладонями – спать хотелось жутко, глаза резал свет монитора, но до полуночи и сдачи текста осталось четыре часа пятьдесят восемь минут. Он вовсе не жаворонок и привык ложиться тогда, когда некоторые уже вставали, но пятый день подряд поднимал себя на рассвете, чтобы поймать музу до того, как релиз-менеджер поймает его самого.

Муза не любила рассветы.

Результатом героического поведения стал только недосып, туман в голове и ненависть к текстовому редактору.

А может, муза не любила Антона? Как и Рита…

Он вздохнул. Наивная мечта стать писателем была так приятна до того, как он предпринял реальные шаги к ее осуществлению. «Нет несбывающихся мечт, есть только ленивые жопы!» – с абсолютной уверенностью вещал популярный блогер-гуру-не-пойми-чего, на тренинг которого его затащила подруга. Мм… ладно, никакая не подруга, увы… Коллега. Рита. Которой, видимо, надоело в обеденный перерыв выслушивать нытье Антона о том, что в гробу он видал ваши кейсы и баги, все это скучно, пошло, то ли дело создавать росчерком пера новые волшебные миры…

Перо, что ли, купить?

После того тренинга Антон настолько поверил в себя, что записался на другой курс, профильный, узконаправленный, который должен был привести его к заветной цели – написать Великий Роман.

Антон был неглуп и самокритичен. И понимал, что начинать надо с малого, лучше с рассказов. Слов меньше. Всего-то восемь тысяч знаков. Да он себе техзадания длиннее писал!

Вот и писал бы дальше…

Мигающий курсор на белом экранном листе гипнотизировал… Куда делись полчаса? Антон с досадой отшвырнул мышку, случайно задев рукой один из проводов, воткнутых в пилот на столе: вспыхнула ярко-синяя искра и монитор, а с ним и комната – все погрузилось во тьму. Вместе с сознанием Антона.

* * *

– В ухо ему!

– В нос, нос, так смешнее.

– Отдай!

Ай! Антон вздрогнул от чувствительного укола в ухо и открыл глаза. Закрыл. Где-то он читал, что недостаток сна влияет на мозг так же, как и алкоголь. Не врали. Может, лучше позвонить в скорую и сдаться на милость психиатров самому, чем по принуждению?

Антон снова открыл глаза, переводя взгляд то на одну, то на другую мохнатую рожицу с торчащими изо лба рожками.

– Ну чо, здарова! – шмыгнула пятачком левая, бурая и потолще.

– Какое «здарова», если он… того! – Второй черт, худее и прилизанней, серой масти, отпихнул первого. – Пусти, я ему объясню.

– Не-не, мне все понятно. – Антон в миролюбивом жесте поднял руки, пытаясь хоть что-то рассмотреть в тумане. – Ребят, мне бы позвонить.

– Слышь, он, реально, не догоняет…

Антон сидел на полу неизвестно где, скрестив по-турецки ноги и держась за голову, пытаясь уложить в нее происходящее. Он умер. И не попал в рай. Нет, он никогда не считал себя праведником, но разве быть обычным неплохим человеком недостаточно?

– Почему ад? – спросил он у серой морды, та казалась ему чуть умнее и участливей.

– Ад! Слышь, во куда он собрался! – Бурый ткнул локтем напарника и заливисто захрюкал.

– Ад еще заслужить надо было, как и рай, – строго ответил серый. – Ты в серой зоне, как неопределившийся.

– И что мне теперь делать? – Антон привык сразу разбираться с непонятными условиями задачи.

– О, пошли правильные вопросы, – одобрительно кивнул серый. – Хорошие писатели после смерти становятся музами, а плохие – немузонами.

– Но я не писатель!

– А про яблоко ты написал? – вкрадчиво спросил серый.

Антон вспомнил один из немногих удавшихся ему рассказов и кивнул:

– Ну, я…

– Вот. А про кого ты там писал? – Серый поднял вверх брови и мохнатый кривоватый палец, задержав многозначительную паузу. – Ага, дошло, – довольно усмехнулся он.

– Но это же был просто… – Антон замялся, подбирая слово, – ретеллинг… Так часто делают.

– Часто, ага, а мы таких на карандаш берем. Вот этот, – поддакивая, кивнул бурый, показывая ему простой карандаш с ластиком на конце, которым его, похоже, разбудили.

Антон машинально потер ухо.

– И что теперь?

– Наряды получаю я как старший. – Серый указательным пальцем поправил очки без стекол, на что бурый закатил глаза. – И распределяю по группе. Первое время на задания будем ходить вместе.

* * *

«Роман Алексеевич Карташев. Врач-хирург. Начинающий писатель. Пишет сатирические рассказы о буднях военврача. Готовится к литературному конкурсу. Рекомендуемый тип воздействия – средний, с периодом два раза в месяц».

Похоже, у него появился постоянный клиент. Роман Алексеевич, что же тебе во врачах не сиделось? Там же адреналина через край, к чему дополнительные эмоциональные качели? Ладно. Антон шевельнул пальцами, и карточка наряда исчезла.

Сначала ему было жалко своих «клиентов». Он прекрасно помнил то выматывающее разум и нервы состояние бессилия, которое накатывало на него самого перед каждым текстом. Но помнил и другое.

Когда отчаяние доходило до предела, внутри будто щелкало. И в самый неподходящий момент начинали приходить идеи – посреди совещания или сдачи релиза, – и тогда он хватался за телефон, чтобы не забыть, не обидеть капризную музу. А все, что не давало немедленно сесть за текст, – ужасно раздражало. Как только появлялось время, бросался писать. Перечитывать. Переписывать. Выкидывать лишнее, будто отрезая по кусочку от себя самого.

И в какой-то момент наступало чувство легкой приятной пустоты в голове.

Ради этого писательского кайфа Антон был готов и к неуверенности в себе, и к приступам самобичевания – периоды ступора случались часто и были длиннее писательских. Но кайф того стоил. А более того – удивление и восторг, который он испытывал, когда кто-то читал его рассказ.

А теперь он немузон. И его задача гасить этот восторг.

Работа оказалась несложной. Шепнуть неприятных слов, отвлечь, навеять плохое воспоминание, напустить сонливости в глаза, вызвать перепад напряжения в сети, чтобы написанное исчезло, не сохранившись. Телефонный звонок не вовремя. Понос у собаки. Понос у ребенка. Вынеси мусор. Где обещанный отчет? Кран сорвать. Мелочь за мелочью расшатать нервы, добавить парочку демотиваторов – и вуаля!

Начинающий писатель, урвавший у реальной жизни полчаса-час, вместо того чтобы записать все, что целый день яркими образами мелькало у него в голове, грустным тушканчиком сидит перед пустым листом на мониторе. Чистая работа.

Антона даже пару раз похвалили: бестелесный голос, раздававшийся откуда-то сверху, из постоянно клубящегося тумана, в котором он находился между очередными заданиями.

В этот раз дело шло туго. Врач, привыкший к недосыпам и к напряженной работе в три смены, лупил по клавиатуре, вливая в себя кофе кружку за кружкой. Антон принюхался. Американо, тройной крепости. У неокрепшего ума вызовет приступ гипертонии, у непривычного сердца – тахикардию, а этот только раззадорился. И ведь текст получается даже совсем ничего. Антон на минутку отвлекся, зачитавшись. Если не мешать, а то и слегка помочь, получится вполне стоящая вещь. Не на уровне литературной премии, но достаточном, чтобы читатель улыбнулся и задумался и, на некоторое время вырвавшись из рутины, пережил кусочек иной жизни.

Антон вздохнул и щелкнул пальцами. Врач, отмахиваясь от комара, задел кружку с кофе, заливая системный блок. Не обращая внимания на вопли, Антон закрыл глаза, сосредоточился, подтер историю автосохранения, подумав, для верности еще и подогрел центральный процессор. Все.

Врач сидел, невидяще уставившись в погасший монитор.

– Выведен из строя на неделю, – прозвучал довольный голос за спиной Антона. Серый черт сделал пометку в карточке. – Ну что, следующего?

– Давай, – ответил Антон.

Чувство омерзения к себе уже стало привычным.

– Заскучал, ага, понимаю. – Серый почесал карандашом за ухом. – Сменим-ка профиль. Держи, тебе понравится. – Он, хихикая, растворился в воздухе.

Антон мельком взглянул на появившуюся в руке карточку. Потом вчитался.

«Иванова Маргарита Сергеевна. Аналитик. Талант к рукоделию. Хочет восстановить навыки. Рекомендуемый тип воздействия – интенсивный, однократный».

Рита?

* * *

Рита распутывала длинную нитку непослушными, отвыкшими пальцами. Как давно она не плела. Ну же, тихонечко… Все. Узел. Снова!

– Ничего не выйдет, – прошептала она, сдерживая слезы обиды. – Зря затеяла. К тому, что предано, не вернуться.

Лет двадцать назад плетение давалось ей легко. Она сама придумывала схемы, тщательно прорисовывая их в школьной тетрадке. Потом искала бисер – лучше чешский или японский, он равномерно прокрашен и откалиброван. Нить, тончайшую леску, за которой Рита ездила на другой конец города. И за тонкими иглами, которые надо было держать уверенно, но не слишком сжимая, чтобы не погнуть и не сломать.

Она хотела поступать в художку, на ремесла, но… «Это не работа! Сначала получи нормальную профессию, а потом делай что хочешь!» Слова матери были правильные, Рита и сама это понимала. Но отчего было так уныло и тошно внутри?

После того разговора иголка была сломана, нитка скатана в злой спутанный комок, а пакетики с бисером отправлены в коробку под кровать. При переезде Рита не решилась ее выкинуть и, не раскрывая, сунула в коробку побольше, с надписью «Разное».

И вот, достала. Перебрала пакетики с ярким, блестящим бисером. Расстелила рабочий коврик, прижав по углам, чтобы не скатывался. Разместила вокруг него инструменты: сверху лоточки для бисера, ножницы, нитку и иглы – справа, под рабочую руку. Немного поколебавшись, выложила на коврик колье, которое тогда бросила. Раскрыла слегка пожелтевшую от времени тетрадку, нашла нужную схему, насыпала в лоточки бисер, взяла неловкими пальцами иголку и задумалась, слегка поглаживая пальцами левой руки незаконченное украшение. Кивнула: делать с начала, и набрала на нить первую порцию бисерин…

* * *

– Все зря, – услышал Антон шепот Риты и подошел поближе.

Расстроена. Он тыльной стороной ладони легонько коснулся ее щеки. Конечно, она его не увидит, не почувствует, но кое-что он все-таки может.

Антон огляделся, взял второй стул и присел рядом. Положив руки ей на плечи, он легкими поглаживающими движениями снял напряжение, а потом стал вытаскивать из памяти застарелую обиду на мать. Девушка слегка откинулась назад и, закрыв глаза, тихо плакала.

– Это хорошо, – шептал ей приятный странно знакомый голос. – Выплачь, прости и себя, и ее, начни все сначала.

Рита вздохнула, вытерла слезы, немного подышала, успокаиваясь, прислушиваясь к ощущению трепещущей легкости в груди. Как давно она этого не испытывала – предчувствия, что все получится. Она потянулась за ножничками, отрезала спутанную нить, оставшийся короткий, неудобный для работы конец вдела в иголку и аккуратными движениями закрепила, отрезала лишнее, приладила новую нить и бисеринку за бисеринкой возобновила плетение.

Антон с мягкой улыбкой смотрел то на тонкие пальцы, сжимающие иглу, то на шепчущие губы и удивлялся возникающему в нем нежному чувству.

* * *

– Поздравляю с первым провалом, – съехидничал появившийся в комнате черт. – Исправлять будешь?

– Нет.

– Ладно, – махнул лапкой серый. – Отмечу, что больше не наш клиент. Можно разок и поблажку сделать. Но помни, ты – немузон, а не муза! Передохни, меня наверх вызывают, что-то у них там не срослось.

– Из-за Риты? – вскинулся Антон.