Наутро, на похмелье, лучше всего опять пить виски, предварительно зарыв его в песок и нагрев до +42°. Грамм 70 – и тут же солененьким запить: божий рассол тут же плещется. Постоять на солнце, подождать. Выкурить сигарету – и повторить. Всего три раза, с перерывом в десять минут. А потом – лечь где-нибудь поспать в ложбинке… А во сне увидеть, как у палитры мурлычет Мурильо. И Хуан Миро пишет перо и пьет с Лоркой вино с хлоркой. А кто там в пыли?.. Сальвадор Дали?.. На веранде ему постели!.. Эль-Греко отгрыз себе веко. Гойя лишился покоя. И наконец, Торквемады громада плывет, как армада…

На пляже никто никому на нервы не действует. Никто никого не клеит и не шьет. Все заняты общением с солнцем. Очевидно, бог был прав, создав вавилонский лингвохаос. Меньше контактов – меньше конфликтов. На пляже народ со всего мира, языково разобщен. И слава богу, ибо всем ясно, что совпадение симпатий, языка и ситуации если и желательно, то мало реально. Поэтому никто не спешит, все больше прислушиваются и присматриваются.

Все спокойно на священном берегу Медитерании. И если есть немного свободных денег, то лучше всего купить тут отель, пансионат или доходный дом. Никакой Черномырдин его не приватизирует. И трижды безрукий Геращенко не похитит. И ненавистный народам Чубайс на ваучеры не пустит. И никакой другой вор-государственник или народный шут, под шумок грабящий свою смеющуюся публику, этот дом не отнимет, если документы в порядке. Тут другие законы, хоть и испанские. А солнце людям всегда нужно. Оно, хоть и бесплатное и общее, но дорого стоит, если за ним с севера приезжать.

Ночью бог, вместо того чтобы убирать пляжи и солить моря, занимался разбоем и грабежом – полыхал молниями, бил громом, корчевал деревья и дебоширил в гавани, переворачивая невинные корабли, ломая хребты мачтам и срывая покровы парусов. Хватит, бог, успокойся, отдохни! Корабли ни в чем не виноваты! Они – только покорное дерево, глупое железо и простодушная ткань. А главные бунтовщики, которые рыскают по твоим владениям и разнюхивают твои секреты, – это люди, не корабли. С них и спрашивай. Их и карай, если надо. Но оставь жить! Даже генерал Франко не шурует спозаранку. И Лойола не пакует людишек в три слоя.

На пальмовой аллее познакомился с инженером из Москвы. Он, как и я, уже много лет работает в Германии по контракту, а раньше часто бывал по служебным делам в моем родном городе, о чем он с ходу стал вспоминать:

– Господи, как было хорошо в Тбилиси! Сказка! Помню, поехали мы контракт подписывать. После официальной части повели нас в ресторан на фуникулере, на горе Святого Давида. Сидим на веранде. Май, божественная погода. Весь город в дымке. Лежит, как на блюдечке. Справа, помню, замок на обрыве стоял и дома к скале прилеплены…

– Ортачала, – подсказал я.

– Вот-вот. Кто-то играет в зале на рояле. Ветер раздувает занавески. Стихи, тосты, глаза красавиц… Пение. Ощущение братства, покоя, гордости и правоты… Стол, конечно, ломится. Я выпил уже достаточно. Вдруг вижу: два повара выкатывают на веранду тележку с ящиком сливочного масла, примусом, котелком и горой сырых цыплят. Думаю – что такое? Дверью ошиблись? Ничего подобного! К нам пришли! Повара поприветствовали нас, выпили по рогу, разожгли примус, поставили на него котелок, развернули брикеты, покидали масло в котелок, растопили. Дождались, чтобы закипело – и начали окунать в это желтое варево цыплят! Берут за кончик крылышка, окунают на пару минут – и готово: шипит на тарелке!.. Такой вкуснятины я в жизни не ел, хотя и поездил по миру… Эх, да что говорить! Мне хотелось прямо с этой веранды взлететь в небо! Я не шучу!

Я знал, что он не шутит. Я даже был уверен в этом. Потому что вырос возле этой Святой горы. И знаю, как пахнет май. И как хорошо виден с фуникулера город, дом и двор. И какими обольстительно-тайными могут быть глаза гордых красавиц.

Поговорив о том о сем, сошлись на том, что людей сердечнее, дружественнее, талантливее и гостеприимнее, чем в свое время в Тбилиси, нам уже нигде не встретить. Однако обрывки цепей, разорванных при ломке советского мира, сейчас больно бьют по обществу, и жить одинаково тяжело как в Тбилиси, так и в Москве. И нет желания прозябать в рабстве, нищете и произволе. Да и после стольких лет в Европе вряд ли уже возможна дорога назад, в недостройку. Одной рукой за два места не ухватишься, надо выбирать.

Помолчали. Выпили «Столичной», произведенной в Мадриде. Инженер рассказал, что оформляет сейчас бумаги на развод: женился на немке, а жить не может – разные менталитеты. Жена по имени Армгильда живет своей жизнью, вопроса «где была и что делала» задавать не позволяет, ездит куда вздумает и ходит по кафе и ресторанам.

– А я в гробу видел эти немецкие рестораны! Чего туда ходить? Только деньги тратить! Немецкий ресторан – это же морг, где вокруг белых столов сидят мумии и молча жуют человечину! Когда я ем, я глух и нем! Спасибо за такое угощение! В столовой крематория обедать веселее!

Потом он недобро вспомнил, что недавно был по работе в Индии и познакомился там с интересным решением супружеских проблем. Если какая-нибудь из жен надоедает, стареет или болеет, то индус идет на угол, покупает банку бензина, обливает им жену и поджигает ее. А потом стремглав бежит в полицию и сообщает, что произошло несчастье – жена на себя керосинку перевернула и сгорела дотла. На кухне, особенно в Индии, чего не бывает!.. Полиция понимает (сами мужчины). Семьдесят процентов смертей – от керосинки, всем известно. Пара рупий снимает ступор. Жену – в хижину-морг, а для индуса – новый торг: жену искать и приданое считать. Следующую жену тоже ждет огненное перевоплощение. И так – сколько бензина хватит.

– Вот как люди устраиваются! – невесело пошутил инженер.

– Да, в Германии никого не сожжешь – смотри, как бы самого не запалили, – отозвался я.

– Тут вообще все права на стороне женщин. И развод – это катастрофа, – подытожил инженер.

Бог медитеран отходчив: энергично побушевав ночью, к утру он успокоился, впал в паралич ранней сиесты. Небесная баранта постояла-постояла да и побрела к другим лугам. А солнце с неодобрением нависло над пляжем, прикидывая, что можно еще высушить после ночных проделок излишне темпераментного ветра, родившегося этой ночью.

Южные идолы отходчивы, ленивы и щедры, не в пример сердитым северным богам – угрюмым, холодным, брезгливым, которые могут месяцами дуться на людей и завешиваться от них туманом. В отличие от своих безалаберных и незлобивых южных коллег, северные боги мстительны, мелочны и злопамятны. От них человеку всегда приходилось прятаться и спасаться. А как это сделать, если основательно не пораскинешь мозгами? Поэтому наука и техника пошли вперед на севере, в то время как юг остался на уровне рукоделия и ремесел. Прогресс не живет под пальмой с дармовым кокосом…

Пляж подсох. Ямки темны от влаги, а верхушки бугорков уже посерели. Песок принимает первый загар со скрипом, но покорно. Он знает, что это неизбежно. После ночного шторма море еще страдает одышкой. Пульс волн то замирает, то частит. И ни одна волна не похожа на другую, как и всякий акт творчества. Возле переодевалки, на песке, – какие-то странные овалы, похожие на отпечатки пальцев, будто их оставил бог перед тем, как уйти на дневной покой.

Под солнцем хорошо заниматься психоанализом с самим собой. И близкие избавлены от скулежа. И деньги на лечение экономятся. И время быстрее идет. Сам себе врач, сам себе пациент: «Больной, вы разве не знаете, что для счастья надо изъять из сознания все, мешающее счастью?!» – «Знаю. Уже изымаю…» Изыми – и будь счастлив. А что не изымается – забудь, сдай в утиль, оно и отомрет само собой, как ненужное, по злой теории Дарвина. Только не ошибись и объекты строго из сознания, а не из реальности, изымай.

Злые на непогоду и отсутствие голого рынка сбыта негры недовольно лаются под пальмой – то ли очки «Пако Раббан» не поделили, то ли насчет УНИТА во мнениях разошлись. Там у них в Африке несладко. По радио недавно передавали, что во время бесконечных войн голодные повстанцы умудрились съесть (в прямом смысле) все племя пигмеев: ловили сетями и жарили на вертелах, как поросят.

Нету теперь больше пигмеев. Некого показывать туристам.

Вот тебе на! А я думал, что в Африке до демократии – два шага, рукой подать, прыжок котенка! А тут такое! ООН, прежде чем демократию на Черном континенте вводить, пусть хотя бы каннибализм там искоренит, а то как-то неловко получается. Приведут, например, такого повстанца-людоеда в суд. Вуду-прокурор вопит с пальмы:

– Ты пигмея съел? Съел. Мы знаем, не отвертишься.

Две коровы видели и три овцы подтвердят. Значит, ты право пигмея на жизнь нарушил. И мы, демократы, этого не потерпим!

– А я голоден был. И у меня тоже есть право на пищу. И на жизнь. Если б не съел – сам бы умер голодной смертью, – отвечает повстанец, наученный шаманом-защитником.

И судья-колдун уже в растерянности: поди разбери, чье право выше: пигмея – жить или повстанца – не умереть с голоду?..

Вот такой рубик кубика.

На пляже люди впадают в детство: напялив панамки и трусики, роются в песке, копаются в грязи, кидают в море камешки, плюют в прибой, крутят обруч или бродят парами, поедая мороженое. Зачарованно глазеют по сторонам детскими глазами. Разевают рот на все, что идет, бежит, летит или плывет. Лапшу с ушей развешивают на общий плетень. Забыты все домашние проблемы. На первый бал выходит глобал. Где вкуснее мороженое: у этой толстой дуэньи или возле той паэльи? В каком ресторане рыба хрустит лучше? Где музыка визжит громче? Как найти туалет? Где наш билет? Панамки-бананки. Шлепанцы-халаты. В каком сервис-шопе доступней талон? Где телефон? Это какой район?.. Ночью мигает диско плафон. Утром – море и сон. Первородный бульон.

После ночного шторма урны перевернуты. И местные капричосы рассеянно и печально кружат вокруг павших рогов изобилия – сегодня явно предстоит разгрузочный день. Пикассо в кепке трет морщинистое лицо шкуркой от банана. Тощий Дон Кихот жует огрызок багета, тусклым оком заглядывает в купальные кабинки, ворошит рогатиной черные покойницкие мешки с мусором.

Небо неожиданно, как в кино, затянулось лиловой, похожей на раковую опухоль тучей. В зловещей тишине справа возникли черные точки птиц. Они летели по две, по три. Летели целеустремленно, молча, быстро. И от их молчания становилось жутко. Казалось, птицы покидают нашу землю навсегда. А за ними идет что-то неведомое, но страшное. Мрачные птицы на лиловом небе. Негры тоже с опаской косятся из-под пальмы наверх. Даже гном-капричос поднял к небу землистое больное лицо и со страхом смотрит на своих соперниц по раскурочиванию урн.

В зловещей тишине справа возникли черные точки птиц. Они летели по две, по три. Летели целеустремленно, молча, быстро. И от их молчания становилось жутко. Казалось, птицы покидают нашу землю навсегда. А за ними идет что-то неведомое, но страшное.

Странные вещи обнаруживаются на пляже. Пришел какой-то крепкий старик в панаме, усах и «семейных» трусах. С миноискателем, похожим на пылесос.