Луиджи Ремо Паренте

«Юность» публикует два рассказа от финалистов российско-итальянской литературной премии «Радуга» для молодых писателей и переводчиков. Это «Цена успеха» итальянского автора Луиджи Ремо Паренте и «Ковенский» – российской писательницы Ульяны Фроловой.

Родился в провинции Варезе в 1999 году. Окончил Лицей имени Леонардо да Винчи с углубленным изучением точных наук в Галларате, в настоящее время учится в Миланском государственном университете на факультете политологии и международных отношений. Начал свой творческий путь в лицейские годы с участия в литературных и журналистских конкурсах, благодаря которым его работы были опубликованы в нескольких сборниках.

Цена успеха

Неподалеку от деревенского дома стоял металлический блок-контейнер. Унылый в своей серости, проржавевший, с обшарпанными цементными панелями. В царящей тишине этого уединенного места даже на большом расстоянии был слышен непрекращающийся писк, который доносился изнутри. Вокруг сплошное месиво грязи, земля, которую не раз и не два вскапывал и поднимал трактор, проезжавший здесь по дороге в поля, которые окружали ферму. Бесконечное коричневое месиво, конечно, не только земля, резко выделялось на фоне зеленовато-золотистого кукурузного поля, видневшегося за постройкой. Чтобы добраться до нее, нужно надеть высоченные сапоги точно по ноге: так они не слетят в хляби и не останешься босым, неся десятикилограммовый мешок с кормом. Преодолев это препятствие и открыв покосившуюся, скрипучую дверцу, сразу же пытаешься преодолеть стойкое желание выскочить, глаза режет, хочется зажать нос и не дышать. Затаив дыхание и зажмурившись, пытаешься проскочить внутрь, чтобы побыстрее покончить с этим делом. Внутри все было красным: листы контейнера, конусные кормушки, пол: смесь сухой земли, помета и извести, и, конечно же, цыплята, вылупившиеся несколько дней назад, которые озираются и смотрят друг на друга, их днем и ночью ослепляет самый яркий красный свет – три инфракрасные лампы мощностью двести пятьдесят ватт, висящие на одинаковом расстоянии друг от друга, ровно между полом и потолком. Зайдя внутрь, ты моментально покрываешься потом из-за резкого перепада температур, при этом борешься с вонью, духотой, мраком, одежда так и липнет к телу. К счастью, чтобы высыпать содержимое мешка в кормушку, много времени не требуется, оставшееся высыпаешь на пол, и все, можно бежать, захлопнув за собой дверь, согнуться в три погибели и выдохнуть, чтобы прийти в себя после смрада. А цыплята останутся там, в жаре, но, как знать, возможно, они бы предпочли вдохнуть свежего воздуха вместе с человеком, который приносит им корм. Может, именно поэтому они все время пищат.

* * *

Однажды дверь контейнера открыл человек, у которого не было с собой мешка с кормом. На улице было темно. Цыплята, должно быть, посмотрели на него растерянно: незнакомец был не похож на того, кто всегда приносил еду, он был более худощавым, жилистым и выглядел неуверенным. На нем не было огромных сапог, за которыми глаз да глаз, иначе тебя раздавят, и, самое главное, на голове у него не было привычной кепки, козырек которой чем-то напоминал клюв. Вместо сапог – мокасины, все в грязи, а вместо кепки – копна кудрявых волос. Жаль, что инкубаторные птенцы – не вольные птицы из гнезда. Взволнованные, они запищали еще громче: оглушительный гам посреди ночи. Незнакомец несмело вошел в контейнер, не закрыв за собой дверь. С некоторым отвращением, насмерть перепуганный, он добрался до середины, тихо ступая на цыпочках. Протянул руку к красной лампе и, дотронувшись до нее, тут же отпрянул – настолько она была горячая. Снова дотронулся, на этот раз через несколько найденных в куртке бумажных носовых платков, чтобы не обжечь руку… И вышел по своим следам.

* * *

На следующий день по возвращении из школы Пьетро ожидало множество событий. Отец в рабочей одежде и грязных ботинках сидел за столом, еще – что было странно – не накрытым к обеду. Ему показалось, что отец ждал именно его, сжав кулаки и стиснув челюсти.

– Ну-ка, скажи, что ты делал вчера в курятнике!

– Я принес корм, как обычно.

– А потом?

– А что потом? – Пьетро не понимал, что случилось.

– А потом ты решил запустить камнями в лампу и убрал ее осколки, не думая, что за этим последует?

– О чем ты говоришь?

– На вот, посмотри, что ты натворил.

Он протянул Пьетро черный мусорный мешок. Тот взял его в руки, развязал узел и отпрянул, чувствуя, что его вот-вот стошнит. В мешке было полно мертвых цыплят – сотня, не меньше.

– Я ничего не понимаю… – сказал Пьетро отцу.

– Обувайся, я покажу.

Они вошли в контейнер. В центральном патроне была новая красная лампочка, на земле цыплята, как обычно, клевали корм и пищали.

– Вот, смотри, что произошло. В центре было холодно, цыплята сбились по краям, где было теплее, под две оставшиеся лампы. Они теснились в небольшом пространстве, но те, что были с краю, все равно мерзли, вчера ночью сильно похолодало. Знаешь, кто из них погиб? Те, что были у стен: их раздавили остальные, когда толкались, стараясь пробраться в тепло.

– Я тут ни при чем, папа.

* * *

Объявления, развешанные в коридорах школы, привлекли внимание Марко. На них были изображены пляж и фотоаппарат, а заголовок гласил: «Конкурс». Школа наградит автора лучшего снимка на пленку. В качестве приза поездка на неделю летом в Испанию для прохождения курса фотоискусства.

Ему с детства нравилось возиться со старым дедушкиным фотоаппаратом. Тот научил Марко обращаться с ним. А главное – тому, что доставляло мальчику наибольшее удовольствие: проявлять фотографии в темной комнате. Прошло много лет с тех пор, как они занимались этим вместе последний раз. Потом дедушки не стало, и Марко никогда не приходило в голову попробовать проявлять самому. А тут – прекрасная возможность вновь заняться тем, чему научил его дедушка.

Он отыскал в коробке, куда давно никто не заглядывал, тот пленочный фотоаппарат в кожаном футляре. Вставил новую пленку. Прокрутив по памяти колесики, он открыл окно и посмотрел наружу через объектив. Напротив стоял дом. Марко навел фотоаппарат на крышу – туда, где на антенне сидел голубь. Он увеличил изображение, щелкнул кнопкой, чтобы сделать кадр. Этот звук, этот короткий щелчок, словно повисающий в воздухе, нажатие кнопки, которая опускается и тут же давит обратно на палец. Он давно не был так взволнован. Марко закрыл объектив, не желая тратить пленку.

Всю следующую неделю он рыскал по городу в поисках идеального объекта для съемки. Марко показалось, что он нашел его только накануне последнего дня конкурса. В тот вечер он снова открыл дедушкину коробку и принялся проявлять пленку. Он перебрал все, что было внутри: три ванночки, щипцы, химикаты, листы бумаги, увеличитель и прочий инвентарь. Дедушка был большим педантом в этом вопросе. Марко отнес все в свою комнату и начал готовиться к проявке. Для этого в настольной лампе надо было заменить обычную лампочку на красную. Вкрутив ее, он щелкнул выключателем – ничего… Он пробовал раз за разом, теряя терпение, пока не понял, что она перегорела. Без лампочки Марко не мог приступить к делу, не мог проявить фотографии. Поборов чувство безнадежности и отчаяния, он попытался сосредоточиться, чтобы понять, как исправить ситуацию. Возможно, у дедушки где-то были запасные лампочки, возможно, Марко мог найти кусок красного стекла или пластмассы, чтобы заслонить им свет обычной лампочки. Он искал целый день по всему дому, в коробках, шкафах, ящиках, на полках… Но не нашел ничего подходящего. Было слишком поздно идти в магазин за новой лампочкой, а Марко не мог ждать до утра, иначе он бы не успел сдать фотографию в срок.

Вдруг его осенило. Он вспомнил о небольшой куриной ферме семьи Пьетро. Однажды из научного доклада Пьетро, с которым тот выступил перед классом, он узнал о рождении и выращивании цыплят. Рассказ был очень мудреным, Марко из него мало что понял, но он точно помнил одну важную деталь, именно то, что ему было нужно: красная лампочка, источник тепла для цыплят, в котором они так нуждаются, если нет наседки. Надо пойти туда и взять ее. Он оделся, убедился, что все спят, и бесшумно вышел из дома.

Вернувшись за полночь, во все еще возбужденном состоянии, Марко с помощью добытой красной лампочки проявил пленку. Первая фотография, с голубем на крыше, получилась почти идеально. Ему больше не о чем было беспокоиться.

Проявив все фотографии, он стал думать, какую выбрать для участия в конкурсе. Выбор пал на ту, которая на первый взгляд вышла плохо, все цвета получились с красноватым оттенком. На ней были изображены сотни цыплят в металлическом контейнере под тремя красными лампами. Эти милые создания в нездоровой и убогой обстановке навевали мысли о совсем других, теплых деревенских местах, поэтических и счастливых, тем самым вызывая у зрителя двойственные эмоции.

Марко очень гордился полученным результатом и был уверен, что этот снимок вызовет любопытство жюри и будет им высоко оценен. Он жаждал победы в конкурсе и признания собственного таланта, хотя и осознавал, что для этого ему пришлось проникнуть в чужое владение и совершить кражу. Но, в конце концов, это был всего лишь мелкий проступок, из-за которого никто не пострадал… Так думал он.

Перевод на русский язык Анны Перовой

Ульяна Фролова

Родилась в 2002 году в Калуге. Внештатный автор журнала «Фома». Студентка 4-го курса программы «Филология» Высшей школы экономики в Санкт-Петербурге. Исследователь творчества поэтессы Ольги Седаковой.

Ковенский

В середине октября Сонина мама легла спать, и спала до сих пор, хотя уже опали листья и прошел первый невесомый снег. Незадолго до этого она стала часто веселиться, но Соня не была за нее рада: ведь настроение мамы вскоре менялось, она ругалась и била Соню по рукам и спине длинным кожаным ремнем, оставшимся от дедушки.

Теперь мама спала в другой квартире, а Соня жила с одной только бабушкой. По утрам бабушка уходила, а внучку запирала дома, чтобы не сбежала и «не понарассказывала там всякого». Что такого она могла рассказать, Соня не знала, но больше всего на свете боялась «тетку из опеки», которая придет и заберет ее в детский дом, а бабушку лишит всех денег и сведет в могилу.

Но сидеть в душной и грязной комнате Соне не хотелось. Переступая через горы одежды, она пробиралась в прихожую, где, подтащив к двери стул, взбиралась на него и смотрела на лестничную площадку в глазок. Если бабушкиной тележки там не было, значит, она ушла надолго. Соня давно научилась отпирать заржавелый хлипкий замок, ковыряя его заколкой.

Стоял декабрь. Соня недавно выучила названия месяцев и очень этим гордилась, поэтому она знала точно – декабрь. Девочки со двора ей объяснили, что в декабре бывает Новый год и всем детям дарят подарки. Соне никогда ничего не дарили, поэтому вначале она девочкам не поверила, но, когда ее подняли на смех, согласилась. Может быть, в этом году бабушка купит ей куклу, которую она увидела в витрине детского магазина несколько дней назад?

Соня выскользнула из подъезда и стремглав побежала прочь со двора. Резко остановилась уже в переулке, где ее ждал единственный настоящий друг – старенький остроглавый храм. Соне нравилось сидеть под его сводами и слушать, как храм разговаривает: гулким эхом отвечает на каждый шаг или – пусть даже коротенькое – слово.

Здесь Соня могла ничего не бояться. Брала книжечку с молитвами и пыталась разобрать буквы, но в слова они складывались нехотя, и Соня вздыхала. Она мечтала научиться писать, чтобы послать письмо дедушке на небо. Хоть немножечко бы выучиться! Хватило бы и одной строчки: «Дедушка, приходи завтра в наш храм, а назад я хочу, чтобы мы вместе полетели».

Сегодня в храме было непривычно много людей, и все они казались Соне удивительно похожими. Женщины в длинных белых платьях с синими полосками по краю. У них добрые глаза, от которых лучиками расходятся мелкие морщинки, и теплые улыбки. Раньше они сюда не приходили.

Когда закончилась вечерняя служба и странные женщины-птицы устремились прочь, Соня пошла за ними. Ей очень хотелось узнать, кто они и где живут. На улице девочка огляделась, обернулась вокруг себя три раза, но стайки белых женщин не смогла различить в наступивших сумерках. Но вот впереди замаячила белая фигура. Она проплыла вдалеке и свернула направо, во двор. Соня прожила в Ковенском всю жизнь, а туда никогда не заглядывала.

Двор окутан мглистым утром, сероват и угрюм. Тут и там лежат жухлые листья, припорошенные ватными хлопьями снега. Женщины в белом платье и след простыл. Соня глубоко вздохнула. Уже было собралась пойти, как обычно, к площади Восстания и послушать уличных музыкантов, но рядом зашуршали листья, и тихий голос, тоже похожий на шелест или журчание ручейка, раздался за ее спиной:

– У тебя тоже умер кто-то?

Девочка, наверное, Сонина ровесница, внимательно ее разглядывала синими, как море, которое Соня видела в книжке, глазами. Укутанная несколькими шарфами, она напоминала матрешку. Замешкавшись, Соня не сразу нашлась что ответить:

– Нет, никто не умирал. – Соня покраснела и отвела взгляд. Она редко разговаривала с чужими, а этой девочки никогда раньше в переулке не видела.

– Ты так же плечами пожала, как моя мама, когда Катечка умерла, потому что я ее карточку потеряла.

– Это я у бабушки подсмотрела. Она так делает, когда говорит о маме. А какие карточки ты потеряла? Может, у меня есть? У меня разные, я из журналов вырезаю: и с Золушкой, и со Спящей Красавицей. Тебе какие?

– Ты что? – Удивленные глаза неестественно выделялись на худеньком личике. – Совсем не знаешь про карточки? А где же ты берешь хлеб?

– Дома беру, у нас там разный. – Какая странная попалась девочка! – Когда у бабушки есть деньги, даже булка бывает. А обычно черный, простой.

– А-а-а, поняла! Твоя бабушка на хлебной фабрике работает!

Она улыбнулась, но уголки губ отказались подчиниться хозяйке и вместо того, чтобы потянуться вверх, только чуть дернулись.

– Нет, она вообще не работает. Раньше, пока мама не заснула, они вместе куда-то ходили за деньгами, но они их все на взрослую воду меняли. Я попробовала как-то, так у меня потом внутри долго огонь горел!

Девочка недоверчиво поглядела на Соню и, подойдя поближе, дотронулась пальцем до ее синего пуховика. Тут же одернула руку и задумчиво сказала:

– Какая одежда у тебя красивая… Ни у кого такой нет… Знаешь, раньше, когда еще не так хотелось кушать, я мечтала, что блокада закончится и я куплю себе красивое платье, как у принцессы. А теперь думаю – платье! Его можно было бы продать за баланду.

– Что закончится?

– Странная ты… Когда наши прорвут блокаду и прогонят злых немцев. – Девочка оборвала себя и тут же спросила: – А зовут тебя как? А в школу ты ходишь?

– Соня. Не хожу еще… Мне уже восемь будет в апреле, а бабушка говорит, что не может меня в школу записать, потому что тогда меня у нее отнимут и в приют к детям всякой швали отдадут.

– А я Лена. Я здесь рядом учусь. У нас теперь в подвале школа. Я бы пошла в приют, но маму жалко. Мы с ней теперь вдвоем. Говорят, с детским домом можно эвакуироваться, представляешь? Вот было бы хорошо! Туда, где небо чистое и хлеб всегда есть.

– А у нас чистое. А вчера совсем синее было, ясное. – Соня показала пальчиком на небо. Вчера оно отливало лазурью. Как глаза необычной девочки.

– Ты и бомб не боишься, да?

– А что это? Я бабушку боюсь. Она меня колотит за все подряд. За порванную юбку, за тарелку, которая разбилась, а это даже не я была, она сама упала. Недавно она пришла веселая, а потом почему-то стала плакать, кричала на меня. Я ей говорю: «Бабочка, миленькая, я тебя люблю!» А она кричит и кричит. Потом молоток взяла, стала за мной бегать. Я в ванной закрылась, сидела на полу и плакала. Потом глаза красные-красные были. Всю ночь там просидела, а утром бабушка и забыла.

– Ты бедная. – Лена взяла Соню за руку. – Скажи бабушке, что так нельзя, мы должны друг друга беречь, чтобы выжить.

– А я мечтаю, чтобы дедушка забрал меня на небо. Он был хороший и никогда меня не бил.

У тебя есть дедушка?

– Умер осенью еще. Тогда мы непривычные еще были, а он старенький.

Снег прилетел внезапно. Еще сильнее посерело небо, и его тяжелая, тревожная тьма бросила тень на Ленино лицо. Соне показалось, что теперь на Лене маска страшной куклы с глубокими впадинами вместо глаз. Она отпрянула и, не удержавшись, рухнула в снег. Сердце бешено колотилось, Соня пятилась, стараясь не смотреть на эту ужасную девочку, которая вдруг напомнила о маме. Она всегда снилась Соне черной тенью или сломанной куклой.

– Не трогай меня! – закричала она, но Лена неподвижно стояла посредине двора и даже не пыталась протянуть Соне свою тоненькую руку.