Зоя боялась, что Тася будет мешать соседям. Собирала на лестничной площадке выпавшие клочки шерсти под бдительным оком тети Гали, прислушивалась – не скулит ли, не лает, когда приходилось уйти. Прижимала к себе собаку, когда Миша, умственно отсталый сын тети Гали, ковылял за хлебом. Но Тася не шумела, спала и только приоткрывала один глаз поглядеть, не берет ли Зоя поводок. Лишь единожды, придя в себя после стерилизации, собака застонала. Зоя понимала – от наркоза и полостной операции и не так заплачешь. Вместе с одеялом она переползла на кресло-мешок и укрылась с Тасей.

– Ш-ш… Скоро пройдет, моя девочка, скоро пройдет… – Зоя гладила собаку по голове и загривку, почесывала ухо.

Согревшись в человечьих объятиях, Тася уснула, а шов зажил без проблем.

В итоге дома собака помалкивала, и скулить хотелось только Зое. Она все думала: как там Тася одна? Страшно было первый раз оставлять ее на передержке, чтобы съездить в отпуск, – вдруг что? Так ли хорошо о ней заботятся? Не ругают ли? Гладят ли? Тогда Зое подумалось – а что если взять Тасю в следующий раз с собой? К машине она, кажется, привыкла. Сама запрыгивала на заднее сиденье. Топталась только беспокойно и слюнила салон, но к шерсти и слюне Зоя относилась стоически.

Так и начались их путешествия – с бесконечными полями и песчаными пляжами, сапами и великами, лесными тропами и маленькими подмосковными городками.

– Чего ты таскаешь ее везде? Она хоть понимает, что путешествует? Или просто какает в разных местах?

Зоя опять ленилась спорить. Ей все было ясно без слов. Когда внезапно – если широкое поле или просторный пляж – Тася вдруг срывалась и бежала, прыгая на четырех лапах, как барашек. Когда забегала в воду, поднимая брызги, и кусала волну. Когда каталась в песке или спала на ароматной хвое в лесу, Зоя почти физически чувствовала сполохи счастья. Тася вообще не скупилась на счастье, не дозировала любовь, боясь избаловать, как некоторые люди, или страшась надоесть. Все, что есть, – забирай. Год она предпочитала лежанку Зоиным объятиям, но потихоньку оттаивала. Теперь Тася охотно принимала приглашение поваляться вместе, почесать пузо или поиграть. Зоя впитывала эту любовь, как иссохший цветок воду.

Утром сонно потягивалась, и Тася приходила ткнуться влажным носом в Зоину ногу.

– Доброе утро!

Гуляли. Осенью шуршали листьями, зимой – валялись в снегу, весной – слушали птиц, а летом – уезжали из города.

После тяжелого дня Зоя зарывалась в Тасину шерсть и дышала ею. Тася не воняла. Она пахла молоком и ребенком, уютом, родной домашней пылью и в то же время уличным ветром, соломенным амбаром и нагретым на солнце деревом. Иногда, когда никто не видел, Зоя нюхала даже Тасину пасть, где сладковатый молочный запах ощущался явственнее всего. Зарываться в шерсть было тепло, и казалось, никакие опасности из внешнего мира не смогут до них дотянуться. Мама могла говорить что угодно, новостные дикторы – засалить самые страшные события, а тролли – разводить интернет-срачи. Но это теперь далеко.

– На водопад поедем, – шептала Зоя. – Поднакопим чуть-чуть. Может, даже на Байкал. Или на Камчатку… Спокойной ночи, Тасенька…

* * *

Тася доросла до Зоиной коленки. Слишком большие для щенка лапы вытянулись, и неуклюжий бутуз превратился в худющую лань, хотя Тася никогда не отказывалась от еды.

– Это ничего, – говорили на собачьей площадке. – Моя такая же была, скоро отъестся!

Зоя наблюдала, как растут Тасины мышцы, и расчесывала бородку, которая иногда склеивалась. Подшерсток уличной жизни выпал – Тася линяла страшно, покрывая все поверхности густым слоем шерсти. Пришлось купить дорогую расческу и беспроводной пылесос, чтобы тетя Галя не поджимала на площадке губы. Хотя соседи давно привыкли, даже Миша перестал шарахаться и иной раз порывался отломить собаке батон, за которым тетя Галя исправно посылала его через день.

Несмотря на расчесывание, Тася все равно линяла так, что было не по себе: никак, облысеет собака! Даже завиток на конце хвоста отпал – теперь хвост как хвост, без излишеств. Но Тася не облысела, оставив ровно столько шерсти, сколько нужно для городской квартиры с батареей и кондиционером.

– Красавица! – говорили иной раз, любуясь лощеной шерсткой с синеватым вороновым отливом. – За сколько взяли немца?

Вместе с шерстью отпали и воспоминания. Тасины сны стали спокойнее, огромные контейнеры с кормом внушали ей безопасность. Зоя тоже забылась: Лешка канул – ну и черт с ним! Есть где жить, есть обед, есть работа, поездки эти и Тася есть. Конечно, полно забот. А у кого их мало?

– Не хлопотно? – спрашивала тетя Галя, кивая на собаку.

– Жить вообще хлопотно, – отвечала Зоя, но в глубине души, сокрытом ее уголке, улыбалась собственному счастью.

Пищали датчики. Зоя гладила Тасю и изо всех сил держалась, иначе выпроводят. Только истеричек в кабинете интенсивной терапии не хватало. Но мысли остановить не получалось:

– Шесть лет. Всего шесть лет… – повторялось в голове по кругу. – Шесть. Вполовину меньше, чем могла бы. Вполовину. Шесть лет. И ведь здорова была! Здорова…

Как бы Зоя ни убеждала себя, какая-то злая часть души, словно святая инквизиция, твердила:

– Проморгала, пропустила! Ты виновата. Надо было сдавать кровь каждый год. УЗИ. А ты что?

Напутешествовалась? Довольна? Теперь-то тебе никто мешать не будет.

От этих слов Зоя холодела и сжималась. Казалось, мир несется с непомерной скоростью и она за ним не поспевает. Ее собственное время остановилось на том дне, когда Тася, понюхав миску с кормом, отвернулась и свалилась на лежанку.

– Ты чего, Тасюш? Может, хоть водички попьешь?

Собака сделала два глотка, а после выворачивала желудок. Когда стало понятно, что это не просто отравление, пошли в ветеринарку.

– Клеща не цепляли?

– Снимала, но, кажется, не впился.

Врач качала головой и брала кровь на анализ. Из катетера кровь по капле сочилась в пробирку. Тася не сопротивлялась. Зоя знала – она доверила жизнь, всю себя доверила.

– Если сами отвезете в лабораторию, будет быстрее.

Тася клевала носом на заднем сиденье, а Зоя неслась по вечерним улицам. Тяжелый металлический шлюз будто отгородил то, что было раньше, – шесть лет жизни. Зрение сузилось до узкой точки – дорога и Тася, Тася и дорога.

Ночью собаке стало хуже. Она хотела спать, но уснуть не могла. И вот уже третий день ничего не ела. Зоя разводила корм водой и давала Тасе в шприце, но та отворачивалась.

– Надо, Тася, надо кушать!

Зоя тоже не спала.

– Пожалуйста, сделайте анализ поскорее, если возможно, собаке очень плохо! – звонила в лабораторию.

С утра Тася шаталась и с трудом дошла до машины. Зоя все поняла не в тот момент, когда получила отрицательный анализ на клещевые инфекции, и даже не тогда, когда врач развел руками:

– Это может быть все что угодно, но лучше поезжайте к онкологу.

Зоя поняла, что Тася умрет, когда увидела темную, почти черную мочу тем утром. Цвета разложения, цвета смерти. Тася лежала под капельницей, а Зоя плакала, уткнувшись в меховой бок. Даже не плакала, изрыгала нутро, вцепившись в собаку.

«Нужно успокоиться, нужно собраться, нужно ехать», – уговаривала себя.

– Вы зачем ко мне пришли? Вам нужно к терапевту, – говорил онколог.

Зоя, борясь с туманом в голове, отвечала:

– Сказали к онкологу идти.

Онколог поглядела результаты анализов, поцокала. Зоя следила за ее лицом. Отстраненное, вялое, оно затвердело, как стальной лист, когда врач ощупала собаку.

– Подколенный лимфоузел увеличен. И здесь.

И паховые.

Дальше онколог делала все быстро. Она колола Тасю шприцом – брала пункцию. Собака терпела. Зоя спрашивала себя, чувствует ли Тася еще что-нибудь.

Анализ пришел через два часа. Врач говорила спокойно, но твердо, а Зоя не ощущала ни стула под собой, ни пола – ее крутило и вертело в пространстве.

– К сожалению, лимфома не лечится. Можно только попробовать продлить жизнь, но я сразу скажу, что, судя по анализам, шансов мало.

– На сколько продлить?

– На полгода. Максимум.

Зоя молча смотрела в одну точку. Руки ослабли, поводок лежал на коленях.

– Я не могу… ее…

– Что?

– Я не могу ее.

Врач вздохнула.

– Оба решения правильные.

– Будем лечиться.

– Хорошо, – кивнула онколог и что-то записала. – Химиотерапию начинаем сегодня вечером, времени у нас мало.

– Так. Курс химиотерапии, стационар, что еще у вас? Лекарство, гепатопротектор. Двадцать четыре тысячи.

Зоя сглотнула и несколько секунд смотрела на кассира, прежде чем достать кошелек.

– ПИН-код, пожалуйста.

– Я хочу посмотреть стационар.

Медсестра показала клетку.

– Вот.

Зоя постелила в ней домашнюю подстилку. Положила поводок. Подумав, сняла шарф и оставила в уголке.

– Я завтра приеду, поняла? Обязательно приеду.

Тебе пока дадут лекарство. Станет полегче, – уговаривала Зоя собаку и страшно врала – лучше Тасе не стало.

На следующий день ее перевели в интенсивную терапию. Органы «химии» не выдержали и отказывали – один за другим.

– Ну и зачем ты ее мучаешь? – спрашивала мама.

– Как я могу ее усыпить, если она живая? Она ходит!

Шатаясь, Тася все равно выходила гулять на полянку перед медцентром.

– Посмотри, какое солнце, Тася, как хорошо на улице! – шептала Зоя и обнимала собаку, которая не хотела умирать.

– Вот выздоровеешь, Тасюша, поедем с тобой на реку, палатку возьмем, – говорила, оттирая с Тасиной шерсти вонючее дерьмо. – Поедем? Будешь там мы-ышек копать, травку кушать. Как будет хорошо летом!

– Я тебя люблю. Я тебя люблю. Я тебя люблю.

– Двадцать одна тысяча. И залог не забудьте оставить.

В уме Зоя считала, на сколько дней интенсивной терапии хватит ее сбережений. Три-пять-семь? Когда накатывала паника, не могла дышать, только вдыхала прерывисто и вцеплялась в стул. «Займу. Я займу у кого-нибудь». Вдох. Вы-ыдох. «Надо как-то вести машину. Надо работать. Надо домой».

В один из дней Зоя уговорила себя сходить на тренировку, где едва шевелила руками и ногами, онемелыми и ватными. Когда она шла к машине, в подземном переходе, ей позвонили.

– Вас реаниматолог беспокоит. Ночью Тасе стало хуже. Сердце остановилось, но мы завели.

Зоя замерла на лестнице и вцепилась в поручень.

– Как она сейчас? – спросила далеким, не своим голосом.

– Без сознания.

– Я могу… – набрала побольше воздуха, – я могу с ней побыть?

– Да, но… есть ли смысл? Она не почувствует.

– Девушка! Девушка, вам помочь?

Зою кто-то пытался взять под локоть – она почти лежала на поручне, согнувшись. Помотала головой.

За руль не села, поехала в клинику на метро. Входили и выходили люди, мелькали остановки, как на ускоренном просмотре видео. Рядом с этим живым, полным движения миром Зоя ощущала себя чужой. Казалось, она и не дышала, и не шевелилась.

«Хорошо бы тоже умереть», – впервые подумала Зоя.

Тася лежала на полу. Ее вынесли из клетки и положили на непромокаемый матрас. В катетер был воткнут шприц с адреналином. Рядом в железной миске валялись такие же использованные. Зоя села на пол и прижалась к собаке.

– Тасюша, я здесь, я с тобой, моя девочка… – шептала.

К неаккуратно обритой коже были прилеплены датчики. Провода вели к монитору. Тасино сердце еще билось.

– Любовь, – говорила Зоя.

Тася знала это слово, и Зое показалось, собака шевельнулась и немного приоткрыла глаза.

– Она не слышит, – бросила медсестра, но Зоя все равно твердила, покачиваясь из стороны в сторону:

– Я тебя люблю. Я тебя люблю. Я тебя люблю.

– Наверное, вам пора уже.

– Что мне делать?

Медсестра выдохнула.

– Поезжайте домой. Выпейте сладкого чая с булкой.

Зоя послушно поплелась к метро. «Может, лучше было остаться в коридоре? Но все равно к ней не пустят больше…» – толклись мысли. В метро звонил телефон. Зоя лихорадочно искала его в сумке среди чеков и кучи Тасиных бумажек.

– Алло!

– Здравствуйте, это сеть клиник лазерной эпиляции «Ягодичка»! – начал задорный голос.

– Девушка, мне из реанимации должны позвонить.

А звоните вы!!! – не выдержала Зоя.

Рекламщиков не так просто сбить с толку, но на этот раз голос замялся и стал извиняться. Зоя раздраженно сбросила звонок. В висках пульсировало.

Второй раз позвонили, когда уже вышла из метро.

– Да, здравствуйте, это снова реаниматолог.

У Таси опять остановилось сердце. Реанимационные мероприятия мы провели в полном объеме, но, к сожалению, собака погибла.

Если бы слова могли нанести удар, то он пришелся бы по грудной клетке. Когда ищешь опоры и вдохнуть не получается. Остатки сил Зоя потратила на попытку ответить, уже не беспокоясь о том, как звучит ее голос:

– Я могу… – Не получилось. Вдох, еще раз. – Я могу с ней попрощаться?

– Да, можете. На стойке администратора скажите, вас проводят.

Снова карусель метро. И тошнит, и выворачивает уже, а ехать надо. Ноги двигались на автомате. Зоя смотрела на администратора. Администратор на Зою.

– Здравствуйте, что вы хотели?

Зоя открыла рот, но сказать не смогла.

– Не могу, – зашептала она, закрывая рот, будто боясь произнести слова: – С собакой попрощаться.

Ее проводили в конец коридора, где в маленькой комнате на железном столе уже без всякой подстилки лежала мертвая Тася. Глаза закатились, но бок ее, родной шерстяной бок был теплый.

– Еще теплая… теплая, – шептала Зоя, не веря, как смерть может быть такой ощутимой.

Какой-то тумблер внутри головы отключился, словно пробки выбило у счетчика, и Зоя взвыла, выкрикивая зверем раздирающую агонию. Крючило, корежило, гнуло. Зоя умирала, но не могла умереть до конца, как Тася.

На ступеньках курила медсестра и сквозь дым глядела на них в окно.

– Вам, может, водички? На стойке капли есть, вам нужно?

Зоя отупело крутила головой. Ей вынесли вещи: шарф, оставленный в клетке, шлейку – ужасно вонючую, ошейник с ромашками и гравировкой «Тася» на металлической бляшке. С ромашками соседствовали побуревшие пятна крови. Ошейник будто жег Зое руки, и она не сразу смогла встать.

– Забираете?

– Что?

– Тело забираете или кремируем?

* * *

– Хватит убиваться. Это просто собака.

Зоя сбросила звонок и добавила мамин номер в черный список. Она уже не чувствовала злости или раздражения – внутри что-то закончилось. Если точнее, закончилось все. Зоя лежала на кресле-мешке, и каждое движение приносило боль, поэтому тело скрючилось и застыло.

«Я хочу сдохнуть».

Когда болит голова или живот, пьешь таблетку. Но что делать, если болит каждая клетка, каждая молекула, каждый нейрон, Зоя не знала. Если бы душа была органом, она бы разодрала кожу и вынула его. Есть не хотелось. Спать не хотелось. Хотелось выключиться. Хотелось воткнуть себе нож в руку, чтобы почувствовать телесную боль. Чтобы наказать себя за то, что не смогла удержать единственное ценное. Если бы у Зои нашлись силы, она бы это сделала, но тело отказывалось жить.

– Как ты могла? – упрекал внутренний голос. —

Анализ крови, вообще-то, каждый год надо делать. Просто чтобы ты знала. И УЗИ. Тогда бы онкология-то и выявилась. Тогда бы ее успели вылечить. А теперь не успели. Ты не успела.

– Заткнись… Заткнись! Не я Тосю убила, а лимфома!

Наглотавшись транквилизаторов, Зоя лежала в отупении на кровати и думала про лимфому. Люди тоже умирают от этого. В таких случаях говорят: сгорают. Она никак не могла понять: как получается, что тело само себя убивает? Зачем и с чего вдруг лимфоциты начинают расти и делиться, уничтожая все вокруг? Зоя видела картинки в интернете – лимфоцит похож на шарик с ворсинками. Он плавает в крови и поглощает бактерии. И раковые клетки. Зоя представляла, как шарик начинает расти, распирать сосуды и пожирать все, что видит на своем пути, а потом заглатывает Тасю целиком. Мысли вызывали жгучую, бессильную злость на тело и того, кто его придумал. Эти сплетения кишок, желтый жир, торчащие волосы, вонючий пот, желеобразные мозги, слизь – как и зачем душа, если она есть, помещается в омерзительной оболочке? И почему умерла именно Тася, а не убийцы, насильники, педофилы? На остановке сидят алкаши. Зачем им жизнь, думала Зоя. Чтобы пропивать ее? Почему они не умирают? Сквозь ватные, тяжелые, густые мысли плыл лимфоцит. Он обтекал их, как слизень. Затем выплыл и, причмокивая, пожрал алкашей. Те послушно тромбовались в лимфоцитовое нутро. Зоя лежала и ждала, пока он не подомнет под себя и ее безвольное тело.

* * *

Тасина миска врезалась в пространство. Не в силах видеть ее, Зоя затолкала Тасины вещи поглубже в шкаф. Но все равно вздрагивала вечером – забыла покормить! После вялых попыток работы Зоя вышла на улицу и отправилась на пустырь. Руки были непривычно свободны, и Зоя с раздражением затолкала их в карманы. Оглядывалась с недоумением: зачем деревья? Зачем что-то растет? Зачем теперь эта тропинка?

– Ничего, другого заведешь! – махнула рукой тетя Галя, увидев Зою без Таси.

– Не заводи больше животных, раз такая нервная, – пробилась мама в каком-то мессенджере.

– Если бы вы любили ее больше, чем были ей недовольны, то угрызений совести не было бы, – писали на форуме.

– Почему забирают лучших? Ведь даже невозможно вспомнить, что он в жизни сделал что-то не так. Как он всех любил!!!

– Это же не человек, а животное, прикормленный хищник. Пусть и дрессированный вами, но все же.

– Это не обесценивание, разумный подход к делу.

Как бы кощунственно ни звучало, но никакой ужасной трагедии нет. Это жизнь… Если вы каждый раз будете рвать себе сердце, то ничего хорошего из этого не выйдет. Относитесь по-философски.

– Эта боль на всю жизнь, только она трансформируется со временем, вот и все. И ни хрена время не лечит…

– Ты лучше мужика найди себе! Женщины вконец с ума сошли! Ей легче переспать с кобелем, чем с мужиком!

– Когда хожу по нашим местам, всегда смотрю на небо и говорю с ней.