Дмитрий Данилов

Родился в 1969 году. Московский прозаик, поэт, драматург. Лауреат премии «Ясная Поляна» (2022, за роман «Саша, привет!»), премии Андрея Белого (2019, за драматургию), премии «Золотая маска» в номинации «Лучшая работа драматурга» (2018, за пьесу «Человек из Подольска»).

ЛОТ ОГЛЯДЫВАЕТСЯ

Лот и жена его
Бредут подальше
От Содома
Сказано Лоту
Не оглядывайся
Не смотри
На проклятый город
Но ему трудно
Он то и дело
Делает движение головой
И жена Лота
Говорит Лоту
Нет! Не оборачивайся! Нельзя!
Сказали ведь тебе
Ну ладно, говорит Лот
И они идут, идут
И Лот не оборачивается
Но ему все время хочется
Обернуться
Жене его трудно идти
Она тяжело дышит
Пыхтит
Она такая, как бы сказать
Лишенная привлекательности
А Лот думает
Хороший ведь город
Хороший ведь был город
Хорошо в нем жили
Удобно так, хорошо, комфортно
Все услуги были
К нашим услугам
Все нормально работало
Хорошо все было, удобно
В нашем родном Содоме
Не хочется уходить
Лот делает
Движение головой
И жена его страшно орет
Нет, нет! Нельзя! Не оборачивайся!
И они бредут дальше
По этой страшной пустыне
Бредут, бредут
И Лот все-таки оборачивается
И смотрит на город
На сияющие небоскребы
Полные ясного света
На эстакады
На потоки машин
На мчащиеся сверкающие
Поезда
На уютные районы
Тихого центра
На новостройки делового квартала
На новые огромные дома
Спальных районов
Все это такое красивое
Светлое
Так жаль все это покидать
Реклама бежит
С крыши на крышу
Самолет заходит на посадку
И красивый закат
И гаснущее небо
И миллионы огней
И жена Лота говорит, бормочет
Ну, это, эх, э…
Лот смотрит на жену
И жена еще хочет сказать
Что-то
Хрипит, пытается сказать что-то
И медленно застывает
Она медленно застывает
Становится неподвижной
Твердой
И превращается
В соляной столб
А Лот подходит
Трогает ее
Тычет рукой
В ее твердость
Смотрит еще некоторое время
На сверкающий, сияющий Содом
На то, как светлая электричка
Останавливается на станции
Стоит некоторое время
Потом продолжает движение
И исчезает в туннеле
Лот тяжело вздыхает
И идет дальше
Туда, по пустыне
Ему еще долго идти
Лот идет по пустыне
А за его спиной
Сияет огнями
Красивый, прекрасный город
Славный, прекраснейший город
Лучший город Земли
Лучший город Земли
Лучший город Земли.

2024

АДАМ

Я помню
Почему-то я помню
Как Адам был в раю
Я помню
Как Адам был в раю
Как ему было легко
Не как нам
Как ему было легко
Свободно
Как он нарекал имена
Давал названия
Живым тварям
И мертвым предметам
Тоже живым
Это было легко, интересно
Рай сиял тихим светом
И было нормально
Это было нормально
Животные ластились
Подходили к руке
Реки спокойно текли
Без водоворотов и омутов
Не было наводнений, цунами
Не было печали и воздыхания
Не было болезней и смерти
Не было зла
Адаму было легко, интересно
Интересно жить, познавать
Нарекать имена
Материя была
Легкой, податливой
Все вещи сами все делали
Как было нужно Адаму
Не надо было ничего преодолевать
Адам не запутывался
Рукой в рукаве
Не скакал на одной ноге
Пытаясь попасть другой ногой
В штанину
Шнурки у него не развязывались
Не было у него шнурков
Штанин, рукавов
Не мучился он со всем этим
Еды – сколько нужно
Сколько нужно – всего остального
Как при коммунизме
Но не так, не так
Все хорошо было, нормально
А потом перестало
Стало плохо
Это другая история
Это уже другая, наша
История
Почему я помню все это
Почему же я помню все это
Это блаженное состояние
Эту божественную беззаботность
Это вот, когда все есть
И ничего не нужно
Когда ты легок, чист, светел
И нарекаешь имена
Всем вещам
Почему я все это помню
Это очень странно
Давно ведь все это было
Очень давно
А вот, вот
Почему, когда что-то роняю
Когда проливаю вино из стакана
Когда забываю кошелек и ключи
Когда спотыкаюсь и падаю
Почему каждый раз
Вспоминаю Адама
И говорю внутри себя
Зачем же ты так
Так-то оно все и ничего
Можно со всем этим жить
Привык уже
Но почему же я помню все это
Все это Адамово житие
Как легко ему было и славно
Как он двигался легко и свободно
Как у него ничего никогда
Не болело
Как вокруг его головы
Тонкое свечение мерцало
Как ему было легко, хорошо
Беззаботно, безболезненно, смело
Как ему было в кайф
Зачем я все это помню
Хрен его знает
Почему-то помню
И все время висит в голове
Этот вечный вопрос
Почему
Потому
Помни
Живи и помни
И мучайся
Этим воспоминанием
Пусть колом стоит
У тебя в голове
Этот вечный вопрос
Почему
И нет на него ответа
Но с этим можно жить
Вот и живи
И не задавай вопроса
Зачем, почему
Просто так
Все это просто так
Такая игра
Если хочешь
Живи с этим
Тебе же не так уж и плохо
Жить
Другим значительно хуже
Вот и ладно
Довольствуйся этим
А что будет дальше
Посмотрим
Поживешь – увидишь
Говорит Господь
И становится как-то спокойно
Не то чтобы хорошо
Но спокойно
Пусть так все и будет
Ну раз уж все так
Раз ничего нельзя сделать
Спокойно, говорит Господь
Спокойно, не парься так сильно
Не так уж все плохо
Правда ведь?
И, кажется, улыбается
И Адам неожиданно
Тоже улыбается
Неподвижной холодноватой
Вечной улыбкой
И мне на некоторое время
Становится
Действительно хорошо.

2024

Проза

Игорь Малышев

Родился в 1972 году в Приморском крае. Живет в Ногинске Московской области. Работает инженером на атомном предприятии. Автор книг «Лис», «Дом», «Там, откуда облака», «Корнюшон и Рылейка», «Маяк», «Номах». Дипломант премии «Хрустальная роза Виктора Розова» и фестиваля «Золотой Витязь». Финалист премий «Ясная Поляна», «Большая книга» и «Русский Букер».

Тяжело в театре без шокера

То, что Ившин был сволочью, каких поискать, знал каждый в театре.

– Сначала искусство, потом все остальное.

Жизнь – гумус, на котором произрастает искусство, – повторял он регулярно.

У него, к слову, не видел один глаз. Когда-то в юности он играл в ТЮЗе, над сценой взорвался фонарь, а юный Ившин имел несчастье посмотреть вверх… Актер с бельмом вместо глаза – не самая востребованная в искусстве фигура, и он переквалифицировался в режиссера. При этом очень любил на новогодних представлениях играть пиратов, а однажды даже снялся в роли Кутузова в историческом документальном сериале.

Премьера «Юрьева дня». У Терского и Алчевой сцена затяжной семейной ссоры. С битьем стаканов, рукоприкладством, прощаниями, прощением. «Юрьев день» – комедия, но сложная, по сути, трагикомическая. Терский и Алчева и в действительности, не по роли, муж и жена. Накануне они поссорились, на спектакль пришли выхолощенными и высушенными до состояния половых тряпок, неделю пролежавших на горячей батарее.

– …Юрий Григорьевич, я вам реально готова в рожу вцепиться.

– Я к вашим услугам. Только не забудьте, завтра совещание у зам. главы правления банка. Он не оценит кровавые полосы на моем лице. И вы можете остаться без обещанной собольей шубы на Новый год…

Ха-ха, хо-хо. Но нерва нет ни малейшего. Полное равнодушие и усталость друг от друга.

Ившин бесится.

В глубине сцены открытое окно, оттуда доносятся звуки города, смех, невнятный говор прохожих.

Ившин вспоминает, что у Терского аллергия на тополиный пух.

Я и сам присутствовал при той сцене, когда мы об этом узнали.

Договорились попить пива в кафе «Под зонтиками». Пришли. Видим Терского с распухшим, практически до величины банана, носом и красными кроличьими глазами.

– Что с тобой?

– Раньше бы сказали – «сенная лихорадка». Теперь – аллергия на цветение растений, – говорит он и обводит вокруг себя руками.

Всюду летают огромные хлопья. Начало июня – цветет тополь.

Мы берем пиво, пьем, стараемся не улыбаться, глядя на распухшее, ставшее похожим на верхний шар снеговика с бананом вместо носа, лицо Терского. Хорошо проводим время, шутим, немного издеваемся друг над другом и общими знакомыми. Терский, обычно душа любой компании, и тут стремится выйти на ведущие роли, но слезы и безбожно гундосый голос стреноживают его порыв. Терский раздражен, Терский закипает.

И тут из динамиков, висящих над нашими головами, раздается бодрое: «Тополиный пух, жара, июль…»

Терский не выдерживает, бьет с размаху кружкой о стол, так что расплескивается пиво.

– И песни-то какие-то паскудные!

Встает и уходит.

Мы больше не в силах сдерживаться, хохочем ему вслед…

Ившин проходит за сцену, включает на мобильнике «Тополиный пух» «Иванушек». Вроде как часть городского шума.

Терский узнает песню, даже проявляет подобие интереса, но реагирует вяло.

Ившин знает, что воздействовать надо именно на Терского, он здесь генератор эмоций, он обвиняет свою сценическую жену в неверности. По сценарию он носитель взрывчатого вещества.

Ившин – максималист. Для него лучше оглушительный провал, чем «никакой» спектакль. «О, если б ты был холоден или горяч! Но поскольку ты тепел, то изблюю тебя из уст моих, – не раз орал он на репетициях. – Вы читали Библию, дегенераты?»

Ившин не приемлет «теплого».

– Из-за чего ссорились вчера Терский и Алчева? – бросается Ившин к гардеробщице Зинаиде – нервному центру и концентратору сплетен нашего театра.

– Так, Герман Давидович, Терский думает, что у Алчевой роман со Скопцовым.

– А у них и вправду роман?

На Ившина страшно смотреть.

– Герман Давидович, только я вам ничего не говорила… – умоляет Зинаида, и ее знойно-хнойные волосы колышутся от страха, будто змеи медузы Горгоны.

– Говори, убью! – Даже незрячий глаз режиссера мечет молнии.

Ившин достает из кармана шокер и трещит разрядом перед лицом гардеробщицы.

– Там сложно все, – взвизгивает Зинаида, закрывая глаза и отворачиваясь от голубой змейки перед глазами.

– Но не без причины подозревает?

– Не без причины.

Ившин бросает несчастную гардеробщицу, бежит к охраннику Коле, сидящему возле «рамки» при входе.

Коле шестьдесят, Коля большой и вечно усталый, но Ившину с его кавказским темпераментом удается его взбодрить.

– Быстро в такси и Скопцова мне сюда!

– Я не знаю его адреса, – оправдывается Коля.

Герман Давидович трещит перед ним шокером.

– Хорошо, сейчас узнаю.

Коля звонит костюмеру Насте, которая тайно, хотя об этой тайне знает весь театр, вздыхает по Скопцову.

– Десять минут у тебя, иначе пойдешь стройку охранять! – кричит ему вслед Ившин.

Антракт вместо пятнадцати минут длится полчаса. Наконец Скопцова привозят, и спектакль продолжается.

Во втором акте продолжается сцена ссоры Терского с Алчевой. Продолжается так же вяло, как и начиналась.

Возможно, это самая долгая и скучная сцена семейного скандала в истории мирового театра.

Терский и Алчева вяло пикируются. А в это время Ившин вытаскивает за сцену Скопцова. Тот не понимает, в чем дело. Его прическа, только вчера из барбершопа, взлохмачена. Ившин чуть не пинками загоняет его в пространство меж кирпичной стеной и задником.

– Говори… Нет, пой: «Я люблю вас, Ольга».

Алчеву зовут Ольга.

– Я плохо пою, – сдавленным шепотом отнекивается Скопцов.

– Убью, гад! – может быть, даже излишне громко шепчет Ившин. – Пой!

Скопцов слышит голос Алчевой и начинает догадываться, в чем дело.

– Не буду. Я не в голосе, – протестует он.

– Уволю с волчьим билетом, бездарь, – шипит коброй Ившин.

– Увольняйте, – после паузы решительно заявляет Скопцов.

Ившин бьет его шокером.

– Пой, сволота!

Шокер совсем слабый, актер быстро приходит в себя, видит перед переносицей змейку разряда и слышит угрожающий треск.

– Я люблю вас, Ольга, – робко начинает он.