23. Ингеборг Бахман – Паулю Целану

Письмо не отправлено.

Вена, 25 сентября 1951 года

Дорогой Пауль!

На днях верну тебе кольцо, которое ты дал мне в прошлом году; не знаю только, отправить ли его просто по почте или подождать, пока кто-нибудь поедет в Париж. Как только разузнаю все, сразу напишу тебе, выбрала ли я первый, более простой вариант.

Начну с того, что мне наконец удалось повидаться с Нани наедине; стало быть, удалось поговорить о разных вещах, о том, что мне было очень важно узнать.

Твое желание получить кольцо обратно удивило меня меньше, чем те воспоминания, которые ты с ним связываешь. Я бы наверняка поняла, что тебе очень важно сохранить его как память о твоей семье, и уже поэтому я бы не медлила ни секунды и вернула бы его тебе, я бы точно поняла все правильно и меня бы это нисколько не обидело.

А вот теперь из намеков Нани, впрочем, вполне тактичных, я делаю вывод, что память о ситуации, связанной с этим “подарком”, опечалила бы тебя или меня. Подозрение, которое живет в твоем сердце по отношению ко мне – и, пожалуй, по отношению к Нани тоже, – представляется мне столь чудовищным, что и теперь, через два дня, после того как я обо всем узнала, мне приходится собирать все силы, чтобы мыслить ясно и не дать хода горечи и отчаянию, на меня навалившимся.

Пауль, неужели ты и в самом деле думаешь, что это кольцо, про историю которого я знала (а что для меня эта история свята, ты понимаешь – какими упреками ни осыпал бы меня), – что это самое кольцо я взяла только потому, что увидела его у тебя и оно мне понравилось? Не хочу оправдываться перед тобой, не хочу отстаивать свою правоту, потому что речь здесь вовсе не о нас с тобой, во всяком случае я так считаю, – дело-то ведь в том, вправе ли существовать то, на чем стою я, перед лицом того, что олицетворяет это кольцо. И мне нечего сказать тебе, кроме того, что моя совесть чиста перед лицом тех умерших людей, которые когда-то это кольцо носили. Я приняла его от тебя как дар и носила или хранила, всегда сознавая его значение.

Сегодня я многое понимаю лучше: я знаю, что я тебе неприятна и что ты испытываешь ко мне сильнейшее недоверие, и мне жаль тебя – потому что мне непонятно твое недоверие, – мне жаль тебя, потому что ты, пытаясь справиться с разочарованием, не можешь не разрушать для себя и для других людей образ того, в ком ты разочаровался.

Я тебя люблю, но отныне это касается только меня одной. В любом случае я, в отличие от тебя, не буду делать попыток тем или иным способом, с помощью тех или иных упреков отгородиться от тебя, забыть тебя или вытеснить из своего сердца; мне сегодня ясно, что я, пожалуй, никогда не смогу перечеркнуть то, что было между нами, и все же я нисколько не поступлюсь своей гордостью, а вот ты когда-нибудь будешь гордиться тем, что перестанешь думать обо мне как о чем-то очень дурном.

Пожалуйста, не забывай писать мне о своих стихах; я не хотела бы, чтобы другие наши договоренности страдали из-за личных коллизий.

25. Пауль Целан – Ингеборг Бахман

31, Рю дез Эколь,

Париж, 30 октября 1951 года

Моя дорогая Инга!

Эта жизнь, кажется, сплошь состоит из упущений, и, наверное, лучшее, что тут можно сделать, – не искать слишком долго ее разгадку, иначе ни одно слово так и не сдвинется с места. Письма, которые ставили перед собой такую задачу, под моими пальцами, судорожно нащупывающими путь, снова возвращались в ту область, откуда я пытался их вытащить. А в результате я глубоко виноват перед тобой, и это посланьице из Лондона – единственное, что я могу противопоставить твоим письмам, подаркам, усилиям, – пока еще витает у меня в голове. Так что прости, и давай наконец поговорим.

Я бы хотел кое о чем рассказать, что-то сообщить – это, видимо, самая отчетливая моя потребность. В Лондоне: умиротворение, домашний уют, сады и книги, время от времени – прогулки по городу. Встреч никаких, кроме разве что встречи с Эрихом Фридом – освежающей, вернувшей мне жизнь благодаря его сердечности и теплоте. У него, бесспорно, ярко выраженное, сильное поэтическое дарование. Из других представителей “интеллектуальной Вены” я видел только Ханса Флеша, которого Э. Ф. – в тот вечер, когда я читал у него стихи, – пригласил к себе. С Хильдой Шпиль я, к сожалению, не повидался, она в тот момент была еще в Австрии. Я оставил у Эриха Фрида рукопись, и несколько дней назад, очевидно, она наконец попала к госпоже Шпиль. (Как я мог заключить по нескольким строчкам ее письма.)

Трудная встреча с Парижем: поиски комнаты и людей – и то и другое разочаровывает. Болтливые одиночества, растаявший снежный ландшафт, приватные тайны, нашептываемые всем и каждому. Короче, увеселительная игра с мрачными материями – поставленная, разумеется, на службу литературе. Иногда стихотворение кажется маской, существующей лишь потому, что другие порой нуждаются в какой-то штуковине, за которой они могут спрятать свою нежно любимую повседневную рожу.

Однако хватит ругаться – наша Земля не станет от этого круглее, а в Париже и этой осенью во второй раз цветут каштаны.

Дорогая Инга, я должен поблагодарить тебя и Клауса за публикацию двух моих стихотворений в “Ворт унд Вархайт”^[11]: может, они и таким путем доберутся до чьих-нибудь ушей, которые не законопачены наглухо. Тебя наверняка порадует, что теперь и берлинский журнал “Дас Лот” принял несколько моих стихотворений; они будут напечатаны в ближайшем, февральском, номере. Кроме того, кое-что из моего вот-вот должны перевести на шведский. Надеюсь, когда-нибудь переведут и на немецкий.

Видишь? Я еще держусь, обхожу окрестные дома, бегаю по пятам за самим собой… Знать бы мне только взаправду, который час пробил! Но взаправду ли он лежал перед моей дверью – тот камень, который я пытаюсь отвалить? Ах, слово приходит только по воздуху и приходит – я опять этого боюсь – во сне.

Не знаю, Инга, показывал ли тебе Клаус те два стихотворения, которые я ему послал в последний раз. Но вот одно новое, “последнее”, – надеюсь, не самое последнее. (Боже, не будь таким скаредным на слова!)

А ты, Инга? Ты работаешь? Расскажешь мне немного об этом, да? И о своих планах? Я замучил себя угрызениями совести, потому что в письме из Леваллуа отговаривал тебя от запланированного путешествия через океан – беру свои слова обратно, мое суждение было тогда очень поверхностным.

Давай мне знать обо всем, о чем можно сообщить, и сверх того посылай иногда какое-нибудь тихое слово – из тех, которые всплывают, когда человек одинок и может говорить только с далями. Я тоже буду так делать.

Что легче легкого в такой час!

Пауль.

Приложение. Стихотворение “Вода и огонь”

Вода и огонь

 
Ведь бросил же в башню тебя и тисам я слово сказал,
и вырвалось пламя оттуда,
    и мерку на платье сняло тебе, платье невесты:
 
 
Ясная ночь,
ясная ночь, что придумала нам сердца,
ясная ночь!
 
 
И за морем светит далёко,
и будит луны в проливе Зунд
                          и кладет их на пенящиеся столы,
омывая от времени:
мертвое, стань живым,
серебро, миской и плошкой стань, словно ракушки!
 
 
Стол бушует, волнуется, час за часом,
ветер наполнил бокалы,
море катит нам пищу:
блуждающий глаз, грозовое ухо,
рыбу, змею —
 
 
Стол бушует, волнуется, ночь за ночью,
надо мной проплывают знамена народов,
рядом к суше гребет люд на гробах,
подо мной все небеснеет и звездйтся,
                                         как дома в Иванов день!
 
 
И я гляжу на тебя,
объятую пламенем солнца:
вспомни время,
     когда ночь вместе с нами на гору взбиралась,
вспомни то время,
вспомни, что был я тем, что я есмь:
мастер темниц и башен,
дуновение в тисах, пирующий в море,
слово, к которому ты упадешь, догорев^[12].
 

…из Лондона… – Пауль Целан регулярно навещал в Лондоне своих родственников, эмигрировавших туда из Румынии.

…с Эрихом Фридом… – Эрих Фрид (1921–1988) – австрийский поэт и переводчик, с 1938 года жил в Лондоне и был редактором на Би-би-си.

…Ханса Флеша… – Ханс (Иоганнес) Флеш-Бруннинген (1895–1981) – австрийский писатель-экспрессионист и переводчик, с 1934 года жил в Лондоне и работал на Би-би-си.

С Хильдой Шпиль… – Хильда Шпиль (1911–1990) – австрийская писательница и журналистка, в 1936—1963-м жила в Лондоне; она первой в немецкоязычном регионе написала рецензию на стихотворения Пауля Целана. Целан в письме от 19.09.1951 благодарил ее за эту рецензию так: “В немногом, сказавшемся мне, Вы разглядели то, что для меня самого отчетливо являлось лишь в редкие мгновения неуверенной надежды: контур и образ; я это воспринял как одно из тех удостоверяющих подтверждений, в непосредственной близости от которых раскрывается дверь, ведущая в бытие”.

Я оставил у Эриха Фрида рукопись… – Речь идет о рукописи первого поэтического сборника Целана “Песок из урн”, датированной 1950 годом и уже значительно дополненной по сравнению с опубликованным в 1948 году текстом.

…во второй раз цветут каштаны. – Аллюзия на стихотворение Пауля Целана “Темный глаз в сентябре”: “…Во второй раз цветет каштан…”

…в “Ворт унд Вархайт”* (и примечание Целана)… – Фридрих Хансен-Лёве (1919–1997) – датский публицист, член редакционной коллегии венского журнала “Слово и правда”.

…опубликовал, зажав скобками… – Пауль Целан имеет в виду, что стихотворения были напечатаны как “заполнение промежутка” между двумя статьями на социально-политические темы.

…теперь и берлинский журнал “Дас Лот”… – Три стихотворения Целана, в том числе “Вода и огонь”, были опубликованы в журнале “Лот” только в июне 1952 года.

…в письме из Леваллуа… – В северо-восточном пригороде Парижа Леваллуа-Перре Целан отдыхал летом 1951 года.

26. Ингеборг Бахман – Паулю Целану

Вена, 10 ноября 1951 года

Милый Пауль!

Твое письмо так обрадовало меня, ты и представить себе не можешь, я даже спрашиваю себя, был ли ты мне когда-либо более близок, чем в эти дни, – потому что ты, впервые в своих письмах, на самом деле пришел ко мне. Не пойми неправильно мою радость, ведь я почувствовала, как много горечи в твоих словах, – меня лишь радует, что ты в состоянии написать мне об этом.

Понимаю тебя, чувствую вместе с тобой, потому что нахожу в твоем письме подтверждение тому, что мне подсказывает собственное чувство. Ничтожность стремлений – а есть ли они вообще? – у окружающих нас людей, культурная жизнь, в которой я теперь тоже участвую, вся эта отвратительная суета, глупая и надменная болтовня, выставление себя напоказ, ходульная актуальность – все это день ото дня становится для меня более и более чуждым, я завязла в этом, и поэтому все вокруг выглядят в моих глазах как оживленный хоровод призраков.

Не знаю, чувствуешь ли ты, что у меня никого нет кроме тебя, кто бы укрепил мою веру в Иное, что мои мысли постоянно стремятся к тебе, не только к самому любимому человеку, который у меня есть, но и к тому, кто, будучи сам в безвыходном положении, удерживает позицию, которую мы вместе заняли.

Сначала я хочу ответить тебе: я рада публикации твоих стихотворений; тебе в самом деле не надо благодарить меня за “Слово и истину” – да, тебе вообще не надо меня благодарить ни за что и никогда, ведь в такие мгновения меня сильнее тяготит вина по отношению к тебе, я ее глубоко ощущаю, хотя и не могу точно определить, в чем ее суть. Было бы прекрасно, если бы ты установил контакт с Хильдой де Мендельсон; я ее очень люблю и до определенной степени ценю. – А теперь я хочу немного рассказать о себе, мой рассказ будет совсем банальным, но поверь мне, что мои мысли и дела не полностью исчерпываются тем, чем я занята вовне.

Тебе уже известно, что меня приняли на радиостанцию “Красный-белый-красный” в качестве “Script Writer Editor”^[13]; я сижу в комнате, где еще два сотрудника и две секретарши; я и эти двое сотрудников обрабатываем театральные пьесы для радио; кроме того, я должна время от времени сама писать радиопьесы, еженедельно готовить рецензии на фильмы, читать и оценивать неимоверное количество рукописей, в массе своей очень плохих. То, чем я занимаюсь, не всегда плохо, для Австрии даже довольно рискованно то, что мы предлагаем нашим слушателям – от Элиота до Ануя, – однако мы, как ни странно, даже имеем успех. Ты, возможно, не одобришь того, что я столь ужасающе “прилежна”, я добилась определенного успеха и смогла обеспечить себе очень хорошее положение за короткое время, и, хотя моя работа меня во многих отношениях не удовлетворяет, я делаю ее с удовольствием и радуюсь тому, что могу работать. Я решила для себя – хотя не знаю, удастся ли это осуществить, – что останусь здесь на год, а потом уеду в Германию, перейду на немецкую радиостанцию – если я когда-нибудь полностью освою ремесло. Я случайно попала на радио, и до сих пор мне не приходило в голову сделать эту работу своей профессией, но теперь, когда я вижу, что мне дается шанс – причем не самый худший, если вспомнить, что нынче очень трудно овладеть сколько-нибудь приличной профессией, – я почти готова его использовать. Хочу спросить тебя, как ты к этому относишься, поскольку, строя такие планы, я думаю – пусть тебе это и покажется странным – о “нас”.

Дорогой Пауль, я знаю, что ты теперь меня больше не любишь, что ты больше не думаешь о том, чтобы взять меня к себе, – и все же я не могу иначе, не могу не надеяться, не работать с надеждой подготовить тем самым почву для совместной жизни с тобой, что дало бы нам определенную материальную стабильность, позволило бы нам – здесь ли, там ли – начать все заново.

Я больше не могу и не хочу ничего обещать и ни в чем тебя заверять. Скорее, я ищу какое-то доказательство, и мне все равно, примешь ты его или нет; возможно, в твоих глазах это ложное и плохое доказательство. Но я уверилась в том, что могу “обеспечить” именно “эту” сторону жизни лучше, чем ты, и, если я претендую на то, что люблю тебя, я должна суметь ее обеспечить.

Тебя нет здесь со мной, и мне от этого и легче, и тяжелее. Я до боли тоскую по тебе и все же иногда радуюсь, что у меня сейчас нет возможности к тебе поехать; я должна обрести еще большую уверенность, я должна обрести уверенность ради тебя.

Не отвечай мне на эти строки – разве что у тебя самого возникнет такая потребность. Пиши мне вообще, пиши, чтобы я знала тебя и не была такой одинокой в суете мимолетных дней и событий, среди множества людей и многих дел.