– Да не в вещах дело. Не их ваша дочь просит. Она хочет, чтобы я позаботился о вашем благополучии и взаимной любви…

– Не может быть!

Врач цитирует Деолинду: “…я хочу, чтобы мои родители были счастливы, чтобы и дальше жили душа в душу и чтобы приехали в столицу благословить наш брак”.

– Деолинда бредит. Этот, ее папаша, никогда больше не выйдет из комнаты. Я одна поеду на свадьбу. Я всегда одна о ней заботилась…

– Нет-нет. Вы оба поедете, как положено, я уж постараюсь, чтобы все так и было.

– Можно мне взглянуть на письмо, доктор?

– Конечно, ведь я его уже прочел.

– А можно мне забрать его?

Сидониу уже готов спросить зачем, но сдерживается. Вместо этого напоминает об осторожности:

– Бартоломеу ни о чем не должен знать. Бедняга, он и представить себе не может, что происходит между мной и его дочерью.

Мать проводит пальцами по бумаге, как будто причесывает строчки. Указательный палец букву за буквой расшифровывает какой-то тайный код, маршрут, проложенный по карте ее сердца.

– Почерк, доктор, почерку нее все тот же, что и в детстве.

Она укачивает письмо на груди, словно младенца.

– Если вы отдадите мне его, я буду мысленно разговаривать с моей девочкой.

Португалец в нерешительности кусает губы. Мать пристально смотрит ему в глаза. Доктор разбирается в недугах. Ему ли не почувствовать, как болит сердце матери, когда ее дитя далеко.

– Я боюсь только, как бы это письмо не расстроило вас еще сильней.

– Не волнуйтесь, доктор. Платок у меня большой: сколько ни наплачу, все вытрет.

Он протягивает ей письмо. Она начинает притопывать и кружиться. Благодарность так велика, что ее можно выразить только всем телом. Дона Мунда танцует. Сидониу Роза не знает, что нынче же вечером, только загорятся звезды, она встанет у открытой двери веранды и будет беседовать с теми, кого нет. И надолго увязнет в сведении несводимых счетов с судьбой. Врач не знает, что во тьме во все стороны тянутся дороги. И по одной из этих дорог придет Деолинда. Придет об руку с богом, лишенным неба, и сядет на стул, на который с самого ее отъезда никто не садился.

Мунда целует и целует конверт. Потом складывает его, чтобы он поместился в лифчик.

– Вам везет, доктор. Мне моя дочь никогда не писала.

– Честно говоря, дона Мунда, мне кажется, тут что-то нечисто.

– В каком смысле нечисто?

– Деолинда не говорит мне всей правды. Приезд постоянно откладывается… И почему бы ей не написать, где она?

– Вы ничего не понимаете: дело не в вас. Дело в старике, в ее отце.

– В отце?

– Дочь откладывает приезд, боясь застать отца больным, немощным, одной ногой в могиле. Это от него она прячется.

– Не знаю, не знаю…

– Зато я знаю, я ведь ей мать. Деолинда слишком любит отца, чтобы вынести подобное зрелище…

– Так напишите, пусть возвращается: я позабочусь, чтобы к ее приезду отец стал кровь с молоком.

– Доктор, я не понимаю.

– Ну это просто такое образное выражение.

– Всякие такие выражения используют тогда, когда боятся сказать правду. Вы уж простите за откровенность, доктор Сидоню, но у меня что на уме, то и на языке.

В разговор врывается шум и крики с улицы. В первый момент всплывает мысль об уличных беспорядках. Потом становится ясно: это духовой оркестр с барабанами. Он марширует посреди улицы, за ним – колонна борцов за демократию, скандирующих лозунги и размахивающих флагами. Предвыборная агитация в разгаре.

– Опять эта свора жуликов, – ворчит Мунда.

– Бога ради, говорите потише.

Дона Мунда презрительно щелкает языком и продолжает так же громко.

– Впереди, ясное дело, патрон всех жуликов – господин Районный Администратор.

Врач кланяется проходящей процессии. Он приветствует Алфреду Уважайму, пожизненного Районного Администратора. Тот кивает ему в ответ и с улыбкой указывает на флаг, развевающийся на верхушке флагштока. Не далее как на прошлой неделе чиновник приходил к доктору на прием. Он вошел в кабинет, подволок поближе стул и сел на него, раскорячившись так сильно, как только власть имущие могут себе позволить. Не давая ни секунды передышки носовому платку, он беспрерывно елозил им то по лбу, то по шее. В тоне его неведомо как совмещались мольба и приказ:

– Мне нужно лекарство, доктор.

– Лекарство? Вы не могли бы выразиться поточнее?

Нет, он просил не афродизиака, как подумал сначала доктор. Ему требовалось средство, способное прекратить потоотделение. Не дезодорант, а абсолютный ликвидатор пота. Он хотел вообще избавиться от потовых желез.

– Потливость – недостаток, свойственный бедноте. А мы, дорогой мой доктор, боремся с бедностью, не так ли?

Так что пусть доктор освободит его от этой плебейской тенденции. А то он тут недавно по непростительному недосмотру утерся национальным флагом.

– Вы только подумайте: вытер пот со лба нашим священным знаменем!

Чиновник злоупотребляет эпитетами, как другие заикаются. Никогда не скажет “наш поселок”, а только “наш утопающий в садах поселок”, хотя обильной растительностью здешний пейзаж похвастаться не может. От него не услышишь простое слово “страна”, а только “наша горячо любимая дивная Родина”. Боясь показаться слишком лаконичным, доктор тоже стал уснащать свою речь эпитетами. Из тех же соображений он сейчас улыбается и радостно машет всем проходящим.

– Извините, доктор, – ворчит Мунда, – по-моему, вы ему слишком потакаете.

К примеру, Уважайму велит не допускать других посетителей в медпункт, когда сам прибегает к его услугам. А врач и рад стараться. Да к тому же закрывает глаза на то, что Уважайму умыкает с медицинского склада продукты, медикаменты, спирт, матрасы, простыни. Португалец признает, что действительно слишком уступчив. Но он не знает, как вести себя в мире, где у предпринимателей нет предприятий, а государственные служащие решают исключительно частные вопросы.

Но вот опять наступает покой, и поселок постепенно приходит в себя после шумного нашествия. Говорят, будто тишина внушает страх, потому что в пустоте никто ничему не хозяин. Возможно, по этой причине врач торопится вновь заговорить:

– Почему бы нам не рассказать вашему мужу?..

– О чем?

– Обо всем, о нас с Деолиндой…

– И думать нечего. Бартоломеу ни за что не согласится.

– Но почему? Потому что я белый?

– Не в этом дело. У моего мужа очень странные отношения с дочерью.

– Может быть, потому что она ваша единственная дочь?

– Все дети единственные.

Барабанщики бегом догоняют процессию. Они отстали: остановились помочиться на площади, под огромной акацией. Кивают врачу и торопятся вернуться в строй и попасть в такт.

– Знаете, доктор, я пойду, а то поздно уже.

– Я провожу вас.

– Не надо. Здесь не принято, чтобы мужчина провожал женщину, разве что виды на нее имеет.

– Я врач, да еще и иностранец.

Мунда упорно отнекивается, но врач берет ее под руку и ведет к дверям. Она делает несколько шагов, но внезапно рука ее выскальзывает из-под его руки, и она отступает в сторону.

– Только учтите: мне ничего не надо…

– Я знаю

– Я не хочу, чтобы вы дарили мне все эти вещи, которые Деолинде все никак не надоест заказывать.

– Знаю, дона Мунда.

– Если бы моей дочери – да другие мозги, если бы жизнь ее сложилась по-другому, то я бы попросила вас, господин доктор… Ну ладно, что уж теперь говорить…

– Говорите, дона Мунда, не смущайтесь, просите о чем угодно.

– Я бы попросила вас увезти ее, доктор, увезти мою дочь подальше отсюда.

Потому что здесь, считает Мунда, – все равно что на корабле в пожар: не утонешь, так сгоришь.

– Ваша дочь не хочет уезжать из страны.

– Моя дочь сама не знает, чего хочет. Потому она и просит чего-то все время: не знает, чего хочет…

Кто все время чего-то просит, ничего по-настоящему не хочет – так думает Мунда о дочери и обо всех, кто постоянно клянчит.

– Меня еще один вопрос тревожит, дона Мунда.

– О чем вы хотите спросить, доктор?

– Что это за загадочная оказия, которая доставляет письма от Деолинды? Кто эти люди, которых никто никогда не видел?

– Все бы вам знать, доктор. Просто родственники. Вы ж понимаете: мы тут в Африке все друг другу родня.

Она отводит глаза и, видимо, судорожно пытается придумать отмазку. Сидониу понимает: больше ничего не добьешься. Они прощаются. Врач никогда не позволял себе большего, чем рукопожатие: дона Мунда – будущая теща. Поэтому он удивляется, когда она, усмехнувшись, говорит:

– Можете попрощаться со мной, как попрощались бы с Деолиндой.

Врач, не сразу опомнившись от удивления, целует ее в щеку.

– Борода у вас колючая.

Он проводит рукой по подбородку, смутившись, как будто колючая борода – это крайне неучтиво.

– А что, доктор, Деолинда тоже жалуется?

Она уходит, и врачу кажется, что бедра ее чуть заметно, но вызывающе покачиваются. Он оборачивается и зовет ее:

– Дона Мунда!

Она возвращается, зрачки ее трепещут, будто в них колотится сердце.

– Что такое, доктор?!?!

– Насчет лекарства… Положитесь на меня.

Женщина бросается было целовать врачу руки, но, не решившись, поднимает голову. Они стоят, держась за руки, в ее глазах бесконечная благодарность:

– Благослови вас боже, доктор.

– Будет, дона Мунда, на нас же смотрят…

– Разрешите отблагодарить вас за доброту. Я могла бы, например, стирать вам белье.

– Мне его стирают в пансионе.

– Тогда я могла бы помогать вам в палатках, с этими больными, ну, которые сейчас появились.

– Не стоит, Мунда, вашему мужу это не понравится.

Речь идет об импровизированном лазарете на заднем дворе медпункта. В нескольких палатках лежат солдаты – жертвы странной эпидемии, превратившей их в малохоликов. Для врача – это полевой госпиталь, царство гигиены и асептики. Для жителей поселка лазарет – обиталище злых духов, нечистое место.