Часть первая

Глава 1

Панцирь одной из тварей хрустнул под копытами Слейпнира, густая буро-зеленая кровь брызнула на траву и его ноги. Но конь будто бы не замечал, как едкая дрянь оставляет дымящиеся отметины на белоснежных лодыжках, как расцветают язвы на плечах. Язвы тотчас затягивались. Слейпнир летел снежной звенящей стрелой. И стрела эта вонзалась в самую гущу боя, и мощные копыта вновь обрушивались на широкие чешуйчатые лбы и панцири врагов.

Сокрушало смрадную волну чудовищ тяжелое копыто божественного коня, мелькал, рисуя в воздухе мерцающие полукружья, золотой меч. И страх на лицах воинов сменялся отчаянной надеждой. Надеждой, что заставляла поверженных подниматься с земли, невзирая на боль от ран и ожогов, и, отшвырнув изъеденный буро-зеленой кровью врага щит, бросаться в бой. Потому что всадник на белом стремительном жеребце – сам Отец Дружин – спустился с высоких небес, чтобы биться с ними плечом к плечу, чтобы защитить их землю и семьи от тех, кому не стало места в Упорядоченном.

Твари, люди и нелюди, все, кто врывался в чужие миры, спасаясь от Неназываемого или гибельных отзвуков божественной битвы, встречали на своем пути Его – могущественного хозяина волшебного коня и золотого меча. И имя ему было Один. И ныне он был богом. И те, кто обращал к нему свои мольбы о спасении и помощи, всегда были услышаны.

Покуда Новые Боги пытались возвратить вверенному им мирозданию покой и благословенную тишину, покуда они – Хедин и Ракот – силой магии и воли удерживали в относительном равновесии чаши мировых весов, он – теперь уже не старик Хрофт, а Великий Один – мчался на не знающем усталости Слейпнире сквозь бесконечную череду миров, каждый раз вихрем врываясь в самое сердце битвы. Туда, где как последнее средство, когда бессильны меч и волшба, раненые полумертвыми губами произносили древнюю как мир молитву Родителю Ратей.

Хедин и Ракот стали богами Упорядоченного. Этот жребий был не по сердцу Одину. Он был богом людей. Будучи Хрофтом, заключенным как в подземелье в тесную и темную клетку своего одиночества и бессилия, он достаточно насиделся без дела, лелея свою месть. Теперь, когда само Упорядоченное вернуло ему силы и былое величие, когда старые враги повержены или бежали, Древний Бог не желал тратить ни единого мгновения. Жадно упиваясь вновь обретенной мощью, бросался он из битвы в битву, щедро поя меч кровью тех, чье сердце отравило страшное время сражения богов. Вставал на пути тех, кто надеялся урвать свой кусок с края покачнувшейся чаши Упорядоченного.

Благословенный удел Древних Богов – яростные битвы и щедрые пиры. Вот то, к чему вернулся он, к чему стремился. Сбылось то, чего желал он долгие годы, запершись от мира в своем горном обиталище, – все стало как прежде.

Ковш замер в руках Одина. Пламя костров плясало под кипящими котлами, весело подмигивая победителям. Один скользнул взглядом по усталым лицам тех, с кем пришлось нынче разделить битву и трапезу. Это были большей частью люди. Поодаль, у другого костра, в вечернем полумраке виднелась громоздкая фигура гоблина. К костру, у которого сидел Один, приблизилась пятерка суровых гномов. Люди тотчас расступились, пропуская к огню верных союзников Отца Дружин.

Один молча поднял ковш, сперва лишь коснулся его губами, намочив вином усы. И тут же, бросив из-под бровей быстрый веселый взгляд, приник к ковшу, осушая его до самого дна, оставив лишь пару глотков – чтоб не быть этой земле пустой. И плеснул остатнее в огонь, который радостно принял божественное подношение, вспыхнув снопом золотых искр.

И тотчас суровое молчание лопнуло, окатив Отца Дружин гомоном голосов. Словно расступилась тягостная пелена, и вместе с вином из ковша выплеснуто было горе, сгорела беда в желтом пламени. Радость победы заговорила, запела у костров, стерла следы страдания и усталости с лиц воинов.

И в этот миг озаренные отблесками пламени люди и гномы напомнили Одину других, Древних, Великих. С которыми пивал и смеялся он давным-давно, когда весь мир принадлежал им. Он видел лица сыновей и друзей. И что-то горячее и тяжелое сдавило горло невидимым обручем, заставив снова припасть к кубку, наполненному чьей-то дружеской рукой. Долгие века бушевала в груди ярость и жажда мести. И теперь, стоило ей угаснуть, бездна, клубящаяся серая пустота, сродни той, что составляет сущность Неназываемого, пожирала изнутри Отца Дружин, заставляя его вновь и вновь искать кровавой сечи, в которой он только и мог забыться, рубя Золотым мечом врагов и чудищ, а с ними – свою отравленную память.

Великий Один мотнул головой, отгоняя видения прошлого, и они покорно отступили, дожидаясь своего часа. Рассеялось серое марево перед божественным взором, и из него появились радостные, раскрасневшиеся от вина и спора лица воинов, пестрые лоскуты пламени, жадно лизавшего дерево, крупные капли на стенках котлов, в которых клокотала похлебка. И пристальный взгляд от другого костра.

Один вгляделся в сумрак, но различил лишь рогатый шлем и варварский доспех. Лицо сидящего было скрыто темнотой. И все же Отец Дружин чувствовал на себе цепкий и горячий взор. Смотревший и двое или трое его воинов поднялись и, снимая шлемы, шагнули к костру, возле которого среди новых товарищей сидел Отец Дружин. По наплечным пластинам рассыпались растрепанные светлые косы. Воительницы одна за другой принимали чаши из рук соратников. Пили. Хмелели. И вот уже, оставив у костра оружие и сняв все, вплоть до длинных нижних рубах, неслись в неверных отблесках костра в диком танце победы. И горячее дыхание этого танца застилало глаза жаркой пеленой. Оно, это дыхание, да цепкий жадный взгляд повели Одина в темную, дышащую кровью и цветами степь. Вдали шумели у костров пирующие, где-то рядом стонали раненые. Высокие стебли сухих трав нещадно рвали светлые пряди из разметавшихся девичьих кос, царапали покрытые шрамами плечи и бедра. И совсем ненадолго Отцу Дружин удалось заставить призраков убраться, оставив лишь приторный запах пота и смятой травы да предвкушение новой битвы, которую принесет забрезживший над дальним лесом день.

Один ушел до наступления утра. Не прощаясь с хмельными товарищами на час, не пытаясь вспомнить, которая из светлокосых дев была с ним минувшей ночью. Что-то вновь звало его, влекло куда-то. Отчаянный крик о помощи. Хьёрвард?!

Неужели кому-то могла понадобиться его помощь там, в Хьёрварде? Месте, куда он и стремился и не хотел возвращаться. Там, где были единственные близкие ему люди, те, кого он, пожалуй, назвал бы друзьями. Там, где все напоминало о бессилии и многовековом заточении, об утоленной жажде мести и мучительной тоске по былому.

Один уже готов был взлететь на коня. Слейпнир тоже почувствовал зов и теперь рвал копытами землю, готовый в любое мгновение на него откликнуться.

Но слышный лишь богам крик оборвался. Затих в глубинах эфира, оставив только смутное тревожное эхо.

Один прислушался. Ответом ему была тишина. Отзвуки нескольких битв в двух или трех сопредельных мирах поглотили высокой волной ту легкую рябь, что осталась после оборвавшегося зова. И Один уже решился броситься туда, где кипела самая жаркая битва, где он мог бы вновь дать волю золотому мечу. Но что-то заставило его помедлить.

Не шел из головы оборвавшийся зов. Память участливо подсовывала видения хорошо знакомых мест. Хьёрвард.

Десять лет – смешной для бога срок – он не был в Хьёрварде, предпочитая тешить божественную волю там, где находилась работа мечу. За десять лет Хедин и Ракот изменились едва ли. Но Хаген, Ильвинг… Даже мальчишка Хагена наверняка уже подрос… Сыновья растут быстро.

Из лабиринта мыслей Одина вывел Слейпнир. Белоснежный божественный жеребец переступил ногами и фыркнул, словно насмехаясь над неуместной для воина задумчивостью хозяина. В черном глазу коня горело желание снова пуститься в галоп, проницая пространства и миры. И не столь важно, кто или что ждет их впереди. И Слейпнир торопил седока, нетерпеливо танцуя на месте.

Один склонился к уху коня и шепнул одно лишь слово: «Хьёрвард».

И пусть найти того, кто послал в Межреальность так внезапно оборвавшийся крик о помощи, едва ли удастся, можно будет хоть повидать друзей, вспомнить былое, насладиться теплом чужого очага. Чтобы потом вновь окунуться в водоворот очередной битвы.

Отец Дружин не торопился спешиваться. Он медленно подъехал к дому, стараясь отыскать у сарая коновязь, скрытую разросшимся подлеском и высокими розовыми свечками кипрея. Все было по-прежнему, и ничто не говорило о том, что за время отсутствия хозяина в доме побывала хоть одна живая душа.

Зато природа, жадно захватывающая все зеленая сила жизни, свободно хозяйничала в долине, не различая богов и людей. И старый дом Хрофта не стал исключением. Изумрудное море молодой зелени, расплескавшееся по подножиям скал, наступало на него со всех сторон, подбираясь под самые стены. Дерзкая тонкая березка, белая, как грива Слейпнира, из последних сил держалась на скате крыши. Травы и цветы переплелись так, что конь вынужден был высоко поднимать ноги.

Настороженно прощупав все вокруг заклятьем Видения и поняв, что во всей долине и на склонах гор нет и отзвука какой-либо магии, Хрофт спешился и повел Слейпнира к сараю.

Солнце клонилось к закату, заливая котловину янтарным светом, густым и горячим, как мед. Живые скалы уже начинали перешептываться на своем таинственном, неслышимом языке. И Один различил в их шепоте скрытую радость. Он был дома.

Он не спеша устроил Слейпнира на ночь и только тогда отправился к Дому, на ходу срубив мечом тонкое деревце, выросшее прямо на давно скрывшейся в траве тропинке. Рывком открыл рассохшуюся дверь.

– Здравствуй, Старый Хрофт…

И тотчас острый наконечник арбалетного болта уперся Отцу Дружин едва ли не в переносицу. Хотя незнакомец в плаще с капюшоном был на две головы ниже ростом, дерзости ему оказалось не занимать. Крепкие маленькие руки не выпустили арбалет, даже когда Один одним движением левой руки отломил наконечник стрелы, а правой выхватил Золотой меч.

От одного вида этого меча и ярости на лице Древнего Бога любой другой в испуге бросил бы оружие и уже валялся на полу, умоляя оставить ему жизнь. Но не гость, пришедший в дом раньше хозяина.

Незнакомец ловко увернулся от сверкнувшего в воздухе меча, отбросил арбалет и выхватил свой клинок. Конечно, не чета Золотому. Но это был меч славной гномьей работы. Так что Отец Дружин даже удивился, откуда он у наглеца. Неужели верные гномы теперь куют такое оружие первому встречному, скажем, тому, кто способен бросить вызов Старому Хрофту?

И в тот же миг гномий клинок чиркнул о нагрудник из змеиной кожи и скользнул по руке Одина. Еще мгновение спустя Золотой меч разрубил его надвое, заставив человека в капюшоне попятиться и отступить в глубь дома.

– Кто ты? – глухим от гнева голосом спросил Древний Бог, стараясь увидеть скрытое капюшоном лицо противника. – Как ты прошел Каменных Стражей, если в тебе нет магии? Почему ты зовешь меня Хрофтом?

Ответа не было.

– Хрофта здесь нет и больше не будет! – взревел Отец Дружин, наступая на незваного гостя. – Есть только Один! И ты умрешь от руки Одина!

– Один мне не нужен, – наконец отозвался гость высоким, почти мальчишеским голосом. И на последнем слове, несмотря на дерзко поднятую голову и расправленные плечи говорившего, этот голос дрогнул, выдав неумело скрываемый юным гостем страх. – Один не поймет. Хрофт бы понял. А этот напыщенный старый дурак Один – едва ли. Раз Хрофта нет, мне здесь делать нечего.

Скороговоркой бросив в лицо Владыке Асгарда свою наглую отповедь, мальчишка – а под капюшоном определенно скрывался не взрослый воин, а отчаянный, глупый юнец – схватил отброшенный арбалет и метнул его куда-то за голову Одина, разбив единственное в доме окно. Дерзкий щенок! Он тотчас подпрыгнул, зацепился пальцами за потолочную балку, оттолкнулся от стены и, упав на корточки за спиной Одина, вскочил и бросился к выходу.

Но и Отцу Дружин было не занимать силы и скорости. Он вырос на пути юнца как скала. И парнишка на лету ударился плечом о каменные мышцы груди Отца Дружин и отскочил с криком отчаяния и боли. Наглец остановился, выставив перед собой что-то, замотанное в тряпицу. С головы наглеца медленно сполз капюшон. И Один с удивлением увидел лицо того, кто пробрался в его дом и посмел бросить ему вызов.

Это была девушка. Почти девочка, с короткими, кое-как остриженными темно-русыми волосами, выгоревшими на солнце. Бледная от испуга, но не спускавшая с противника цепкого и жесткого взгляда. И то, что она держала в руках, казалось, придавало ей сил.

Девчонка сорвала тряпицу. И выставила перед собой то, на что возлагала, по-видимому, последние надежды на спасение. Это был огарок восковой свечи. Небольшой, в ладонь или чуть короче. Такие свечи дороги. Но девушка, видимо, предполагала в этом огарке какую-то особую ценность.

Так или иначе, расчет ее оправдался.

– Так чего не сумеет понять Один? – едва сдерживая рвущийся наружу гнев, пророкотал Отец Дружин, не сводя взгляда со свечи. – Для чего тебе понадобился жалкий старик Хрофт? Выпить с ним эля? Поболтать о тех временах, когда никто и не слышал о Молодых Богах? Или о самих Великих, которые не придумали для побежденного лучшей кары, чем бессильная жажда мести?

Голос Одина креп и эхом отдавался от стен, заполнив собой все пространство хижины. И девочка с трудом сдерживала дрожь в руке.

– Хрофт, – наконец начала она так тихо, что первые слова потонули в громовых раскатах голоса Родителя Ратей, – Хрофт понял бы, чего я хочу.

– Чего же ты… хочешь? – насмешливо проговорил Один.

– Хочу, чтобы все было как раньше! – с вызовом, брезгливо скривив губы, выкрикнула девчонка. – А если не получится – отомстить.

– Кому? – Один сделал шаг навстречу гостье, но та отступила, почти к самому очагу. Перешагнула через лавку, словно полагая, что это смехотворное препятствие между нею и хозяином хижины может дать хоть полмгновения лишних, чтобы ответить на внезапный удар.

– Хедину, – едва слышно прошептала она, – твоему другу Хедину. Я хочу заставить богов все исправить. Хедин обещал – и должен выполнить свое обещание. А если нет – я попробую отомстить. И ты, Хрофт ли, Один, поможешь мне.

Отец Дружин нехорошо усмехнулся в густые усы и перешагнул разделявшую их скамью.

– Зачем МНЕ помогать тебе? Из сверхчеловеческих сил у тебя, я вижу, есть лишь глупость и дерзость. Но я достаточно видел наглых девок… – проговорил он, и от того, как звучал его голос, страх, казалось, парализовал все вокруг. Затих ветер, и само время замедлило бег, сгустившись в плотную завесу безмолвия.

И в этой вязкой тишине прозвучал ответ. Прозвучал не сразу, словно девчонка не была простой смертной. Словно была неуязвимой для магии и силы. Словно не ее в любое мгновение одним движением пальца мог уничтожить стоящий перед нею Древний Бог.

– В детстве… – начала она, словно припоминая старую, известную всем легенду, – дедушка любил рассказывать мне разные истории. О магах, героях, даже о богах. И была одна сказка. Сказка о новорожденном боге. К его колыбели пришли три старухи, древние как мир. И две из них, любуясь младенцем, предрекли ему счастье. И только третья усмехнулась и сказала: младенец не проживет дольше свечи, что горит в изголовье его кровати. И тогда родители погасили и спрятали эту свечу. А после сам бог, возмужавший и вошедший в силу, укрыл Свечу своей жизни. Укрыл там, где, казалось, никто не сможет ее найти. В горе, у верных друзей, гномов. Он не стал ставить вокруг нее магических ловушек, чтобы ее нельзя было отыскать по следу магии. Он попросил гномов изготовить тысячу тысяч таких же в точности свечей и спрятал свою жизнь между ними… Тебе нравится сказка, Хрофт? – внезапно спросила девушка, тотчас отпрыгнув в сторону. И выброшенная вперед рука Одина схватила лишь пустоту.

Отец Дружин зарычал и кинулся на девчонку, но та в одно мгновение вцепилась в свечу двумя руками, собираясь переломить.

– Стой, Древний! – крикнула она. – Я не хочу твоей смерти. Я хочу лишь помощи. Не в мести. Месть у каждого своя. Просто дай мне достучаться до Хедина. Он не станет слушать смертную, не станет слушать девчонку, даже если эта девчонка приведет с собой целую армию. Но если рядом со мной будешь ты, Старый Хрофт… Он послушает.

– Можно подумать, тебе есть что сказать, – огрызнулся Отец Дружин. Не сводя с девушки взгляда, в котором сквозь пелену ярости мелькнуло удивление, а потом что-то еще. Неразличимое. Странное. Похожее на невысказанный вопрос и еще – на надежду. – И чего же ты хочешь от Хедина, девочка? – Хрофт, казалось, решил оставить попытки вырвать свечу у своей странной гостьи. Он повернулся к ней спиной и начал разводить огонь в очаге. Девчонка стояла все в той же позе, сжимая обеими руками свечной огарок.