Старинный романс

Эта мысль появилась сразу, как только он положил телефонную трубку. Сразу после разговора с Еленой Сергеевной. Она позвонила просто так. Пообщаться. Поскольку летом в санатории они двадцать четыре дня сидели за одним столом, общались три раза в день. А если встречались на улице или в здании санатория, то могли перекинуться ничего не значащими фразами.

– Вы, конечно, пойдете в кино?

– Нет-нет, – несколько напыщенно отвечала она, – ведь сегодня по телевидению вечер, посвященный Анне Герман. Я так люблю её пение!

Она так и говорила всё время на искусственном языке – «люблю её пение».

Ничего удивительного в этом не было. Елена Сергеевна когда-то работала актрисой в театре, потом певицей в Москонцерте, сейчас уже была на пенсии. Муж умер семь лет назад, она его всё время вспоминала:

– Его так любили все артисты, он приезжал на все мои концерты. Они мне говорили: «Зачем вы его мучаете – ответственный работник должен везти вас на концерт, сидеть и ждать». А он сам хотел этого. Я его не заставляла. Наоборот, я его просила не ездить. Но что вы, он всё равно меня сопровождал.

Как и все актёры, она любила вспоминать театры, в которых работала, любила вспоминать, как она была примой в одном из театров. А потом, когда пела в Москонцерте, ездила с самим Арнольдовым. Кто это такой, Платинский понятия не имел, но понимал, что Арнольдов – это величина и с кем попало работать бы не стал.

– А какая тогда была потрясающая поездка в Германию! Ну что вам говорить. У меня до сих пор стоит тот ещё мейсенский сервиз. Я ведь из-за этой поездки из театра ушла. Повод был, конечно, другой. Я на что-то обиделась, но я бы не ушла, если бы не эта поездка. Четыре месяца по Германии – это на всю жизнь!

Иногда над Еленой Сергеевной подтрунивали за столом. Однажды она вдруг сказала:

– Я читала книгу про волков. Вы не представляете, волки, оказывается, культурнее людей.

– Это интересно, – сказал Платинский, – меня давно уже интересовала культура их поведения.

Они переглянулись с отставным полковником и его женой.

– Да, они намного культурнее. Они, например, в качестве ухаживания дерутся за самку.

– Будем считать это первыми шагами на пути освоения культуры, – иронизировал полковник.

– Они бегают за едой с утра до вечера, пока волчица сидит с волчатами.

– Волчица в берлоге, а волк носится за питанием по молочным кухням, – невпопад сострил Платинский. Хотел смутиться от собственного остроумия, но все почему-то засмеялись, и смущаться не было нужды.

Как-то близко к вечеру Платинский проходил мимо кинозала, откуда неслись звуки, отдаленно напоминающие пение. Платинский подошёл ближе: Елена Сергеевна пела. Время было неконцертное – до ужина. В зрительном зале было человек пятьдесят, наверное, знакомые Елены Сергеевны или знакомые знакомых.

Платинскому показалось, что поёт она чудовищно. Голос был все ещё сильный, но, опять же, по мнению Платинского, достаточно неприятный. С таким металлическим оттенком. Репертуар стандартный: «Калитка», что-то из «Сильвы». Платинский не стал входить в зал, потом пришлось бы хвалить пение. Он постоял у двери, скрытый за портьерой. Концерт быстро закончился. Зрители бурно аплодировали.

«Как немного надо для успеха, – подумал Платинский, – петь хорошо известные песни и как можно громче».

А может быть, они специально аплодируют, поскольку они её знакомые и хотят сделать ей приятное. Не могут же им всерьез нравиться эти телодвижения немолодой уже женщины, играющей юную Сильву. Но выражения лиц были искренние, люди поздравляли Елену Сергеевну, говорили ей хорошие слова. И Платинский решил, что они ничего, просто ничего не смыслят в пении. «Пипл», – подумал Платинский и пошёл ужинать.

За ужином Елена Сергеевна сообщила Платин-скому о своем концерте, и Платинский «искренне» огорчился, что не был в зале.

– Что же вы меня не позвали? – говорил он, сокрушаясь. – Если бы я только знал! А вы больше не будете выступать? Жаль, жаль!

Она была возбуждена успехом. Говорила много.

– Меня попросили вон те знакомые. Они меня видели ещё в театре. Вы знаете, здесь много людей, которые видели меня ещё в театре.

– Простите, а когда вы ушли из театра?

– Вы имеете в виду драматический или оперетту?

– Вообще театр.

– Ну, это было лет двадцать восемь назад. Да, точно, двадцать восемь лет назад. Но некоторые помнят меня до сих пор.

«Незабываемое, видно, было зрелище», – подумал Платинский, но вслух сказал:

– Конечно, конечно.

Отношения у них с Еленой Сергеевной складывались взаимоприятные. Он был врач, и она, естественно, задавала ему массу вопросов о здоровье.

– Неужели подсолнечное масло помогает? Подумать только! – восхищалась она и даже обещала Платинскому пригласить его на просмотры в ВТО.

Как будто он сам, врач, у которого лечилось с десяток народных, не смог бы туда попасть. Он соглашался, они, как водится, обменялись телефонами и разъехались.

Она позвонила, когда он уже и думать о ней забыл, что-то говорила о каких-то фильмах, потом спросила, где он встречает Новый год. Затем они мило распрощались.

Эта мысль появилась сразу, как только он положил трубку. Сначала она ему не понравилась, эта мысль, но потом стала преследовать его. Новый год он встречал, как всегда, в своей компании. И как всегда, каждый час новогодней ночи был у них тщательно расписан. Все они должны были принести к столу что-нибудь особенное и, кроме того, приготовить какой-нибудь сюрприз.

К столу в этот раз он решил принести два килограмма фейхоа, а сюрприз пока что не вытанцовывался. Можно было написать на каждого гороскоп. Можно было всем подарить какие-нибудь безделушки, можно было подложить хлопушки. Но все это уже было. Однажды он принёс авторучку, привезённую из-за рубежа. Из этой авторучки он облил чернилами белую сорочку самого именитого гостя. Чернила должны были пропасть минут через пять. Эти пять минут пострадавший должен был расстраиваться напрасно. Об этом все знали, кроме именитого гостя. Гость на самом деле расстроился. На четвертой минуте ему, умирая со смеху, раскрыли секрет. Но через пять минут чернила не исчезли. И тогда Платинский сказал:

– Ой, извините, я перепутал авторучки.

И тогда у всех началась истерика. У всех, кроме гостя.

Через десять минут чернила всё же сошли. Шутка удалась. Такой у них в компании был стиль.

Вот и в этом году надо было что-то придумывать. Фейхоа должен был привезти приятель из Баку. А с сюрпризом пока не получалось. И вдруг она напомнила о себе. Она сама навела его на мысль своим вопросом о Новом годе. Платинский позвонил ей 20 декабря и пригласил встретить праздник с ними.

– Компания достаточно интеллигентная. Думаю, вам понравится.

Она не заставила себя долго уговаривать. Конечно, её звали в разные места, поскольку она ещё и поёт.

– Да нет, петь совсем необязательно, – говорил Платинский. – Петь совсем не обязательно. Если вам самой захочется, если будет настроение, но заставлять никто не станет. Да, рояль там есть. Да, кто-то вроде играет. Но, повторяю, это совсем не обязательно.

Числа двадцать пятого она позвонила и попросила разрешения взять с собой кавалера. Она так и сказала: «кавалера».

Он понял, что «кавалер» – аккомпаниатор.

– Конечно, конечно, – сказал он. – Ведь все будут парами.

Платинский положил трубку и задумался: «Это ж надо было разыскать такого аккомпаниатора, который согласился в новогоднюю ночь пойти к совершенно чужим людям».

То, что «кавалер» был действительно аккомпаниатором, стало ясно уже через минуту после двенадцати. Все, выпив шампанского, поцеловались, и лишь Елена Сергеевна, в вишнёвом панбархатном платье, и «кавалер», в блестящем от времени смокинге, посмотрели в глаза друг другу долгим взглядом, а потом отводили глаза от целующихся пар.

Фейхоа понравилось всем. Что ни говорите, а пахнущие земляникой плоды среди зимы всё же приятны. Но после фейхоа были ещё какие-то мудреные фрукты, привезённые дипломатом, как раз на это время приехавшим в отпуск. Старинный приятель Платинского. Плоды напоминали картошку, но вкуснее их были сыры, которыми удивил всех француз, непонятно как попавший на праздник. Ну, попал и попал. Кто-то, видно, его привёл. Потом, с трех часов, после танцев и подарков пошли сюрпризы.

Елена Сергеевна смотрела на «живые картинки» и шарады серьёзно, была сосредоточенна и, слыша общий смех, только улыбалась улыбкой дамы, которая знает, как себя вести в «светском обществе».

Платинский понимал, что она ждёт своего выхода. Ещё он видел, как она следит за «кавалером», не давая ему напиться раньше времени. «Кавалер» её побаивался и всё время половинил рюмки, видно, ему было обещано, что потом всё компенсируется.

На три тридцать был назначен «музыкальный антракт». Все знали, что будет смешно. Не зря же Платинский говорил, что это «конец света». И ему, Платинскому, очень хотелось, чтобы номер прошёл, поскольку фейхоа в списке ценностей было всё же на третьем месте, а Елена Сергеевна шла на первое.

Этот номер мог быть шлягером. Сюрпризом ночи, шуткой года. Пока что первенство держал Дашаянц. В прошлом году он привёз с гор своего дальнего родственника, долгожителя, который всерьёз танцевал лезгинку и пел. Компания просто икала от смеха, так это было уморительно.

В три тридцать «кавалер» сел за рояль и заиграл какую-то пьесу. Наигрывал что-то непонятно-грустное. Народ собрался. Кто сел напротив, кто стоял.

Елена Сергеевна подошла к роялю и хорошо поставленным голосом объявила:

– Старинный романс.

Платинский увидел, как «поплыли» гости. Кто-то, опустив голову, прыснул в руку, делая вид, что чихает. Платинский не выдержал. Он понял, что при его смешливости он не сможет слушать спокойно и начнёт смеяться в голос. Он вышел на кухню и там корчился от смеха, понимая, что сейчас сюда, на кухню, если не смогут смеяться в лицо певице, будут выбегать его друзья.

Елена Сергеевна пела не так громко, как тогда в санатории. Она чувствовала объём помещения и приспосабливала к нему силу звука. Платинский перестал смеяться, и, как в детстве, вдруг после сильного смеха захотелось плакать. Непонятно почему. Ведь всё было хорошо. Но почему-то жутко не хотелось, чтобы эта певица с её нелепым кавалером вызывала смех. И ещё не хотелось идти в комнату, не хотелось видеть эти смеющиеся лица. Никто в кухню не выбегал. Елена Сергеевна пела романс за романсом. А там, в комнате, было тихо. Певица звук не форсировала, пела спокойно, немножечко играя. Иногда было едва слышно, что она поёт. Пела она, конечно, странно. По-старому. Несовременно. Совсем не так, как тогда, в санатории, где Платинского поразила её аффектация. Но всё же что-то нелепое было в этом пении. Платинскому захотелось взглянуть, как она поёт. Он тихонько вернулся в комнату.

«Кавалер» наяривал на рояле, Елена Сергеевна делала неестественные, по мнению Платинского, движения. Громкости в её голосе прибавилось.

«Какая-то провинциальная филармония», – подумал Платинский, хотя ни разу не был на концерте в провинциальной филармонии.

Он слушал «Калитку» и удивился тому, что никто не смеётся. В сущности, они ничего не понимают ни в пении, ни в музыке. А может быть, что-то все-таки было в этом пении? Неестественность вокала, соединившись с неестественностью движений, дали общую естественность исполнения. Представлялись какие-то картинки: калитка, беседка, шаль, ветки во тьме, светлый силуэт. Друзья сидели тихо, хотя их трудно было обвинить в отсутствии здорового цинизма.

«Возраст, – подумал Платинский, – стареем».

Елена Сергеевна закончила свою «Калитку», и все стали аплодировать и благодарить её. Платинский с облегчением вздохнул. Дрожащими руками достал сигарету и с наслаждением затянулся.

– Слушай, – сказала жена, – она просто здорово поёт, хорошо, что ты её позвал.

– Отстань, – ни с того ни с сего нагрубил Платинский.

Потом он долго не мог подойти к Елене Сергеевне, прятался то в кухне, то в другой комнате, но она все-таки нашла его:

– Вам не понравилось?

– Ну что вы, – сказал он. – Замечательно, вы пели замечательно.

Она обняла его, сказала:

– Мне у вас хорошо, очень хорошо. У вас такие милые друзья. Я уже давно так не веселилась.

Потом подошёл Дашаянц и сказал:

– Знаешь, я иногда думаю, что ты лучше нас. Вот и сегодня ты всех нас умыл.

– И сам умылся, – сказал Платинский.

Когда они разъехались, Платинский предложил Елене Сергеевне отвезти её домой. Пытались поднять кавалера, но разбудить Арнольдова было невозможно.