Чьи-то мягкие и заботливые руки в перчатках обхватили его за запястье, придерживая его, пока пальцы поправляли раздражающий острый предмет под его кожей. Недовольно прокряхтев, Александр все же разлепил сначала одно веко, тут же зажмурив его от яркой лампы прямо над головой, а затем и второе, на этот раз уже удерживая его открытым, несмотря на трещащую черепную коробку. Он помнил, как уехал с кладбища, – Амелия накричала на него, когда Александр отказался по-хорошему. Он помнил, как вернулся домой, стянул с себя душный могильный костюм и открыл семейный бар, выгребая из него первые попавшиеся под руку бутылки. Последним, что подкидывало его воспалённое от бессознательности состояние, был гранёный стакан, в который Александр ото всей своей широкой души плеснул текилу.

Алекс дёрнул головой, когда прямо перед его носом возник маленький и остро-яркий фонарик, которым ему тут же затыкали в глаза, оттягивая уверенным движением веки. Глаза задёргались, Александр пытался проморгаться, ощущая, как слизистая быстро сохнет под горячим искусственным светом, или хотя бы увернуться, от вездесущих лампочек.

– Что ж, вы пришли в сознание, это уже радует. – Наконец свет исчез, глухо щёлкнув выключателем и утонув в одном из карманов халата. – Вы что-нибудь помните, мистер Куэрво?

Что-нибудь было весьма обширным понятием. К своему сожалению, Александр помнил слишком многое. А о некоторых своих поступках предпочёл бы и вовсе забыть.

Взгляд через силу сфокусировался на замершем в ожидании ответа враче. Ему было не больше тридцати, а лицо казалось знакомым. Александр видел его, совсем недавно. Или же ему это просто казалось?

Еще раз повторив свой вопрос, мужчина обошёл койку, остановившись около надоедливо пиликающего экрана, и навис над Александром тучей неизбежного ответа.

– Не делайте вид, что вам есть дело до моего самочувствия, – слова надрывным хрипом вырвались из горла Алекса. – Вас волнует только счёт моих родителей и ваша зарплата.

– Как жаль, что вы такого обо мне мнения. Меня как раз-таки беспокоит ваше самочувствие. – Врач приложил руку ко лбу Александра и недовольно покачал головой, оставляя какие-то заметки на своём планшете. – Я хочу, чтобы вы побыстрее поправились и встали на ноги. Иначе я себе этого просто не прощу.

Простить можно было многое. И по отстранённому лицу мужчины было ясно, что Александр не первый, кому он это говорит. Врач продолжал делать записи, пока Алекс бесстыже его разглядывал во все глаза. Темные волосы, темно-синие глаза, искривлённый сломанный нос и аккуратно очерченные губы. Александр никогда не позволил бы себе так пристально рассматривать чужого человека, если бы не беспомощное положение, в котором он оказался. Вариантов, чем заняться, когда лежишь на больничной постели, оказалось не так много, как Александр себе предполагал. В этой палате даже не было телевизора. А ширма по соседству открыто кричала, что он оказался в приёмном покое, да еще и с соседом.

Александр попытался привстать, но вместо этого смог только с усталым выдохом повалиться обратно на койку, мысленно сгорая от стыда под насмешливо-понимающим взглядом доктора.

Бросив на мужчину взгляд, Алекс закатил глаза, нервно дёрнул рукой и снова поморщился, наконец заметив прозрачную трубку, отходящую от его кожи к висящему на штативе прозрачному пакету с размеренно капающей жидкостью.

– Советую не двигать слишком сильно рукой. Швы, которые мне придётся наложить, если вы поранитесь, – меньшее, с чем мы можем столкнуться. Не говоря уже о том, что пузырьки воздуха, попавшие в вашу кровь, приведут к медленной и мучительной смерти.

Врач говорил, глядя на Александра неморгающим взглядом, и все же он отвлёкся, заметив выглянувшую из-под его приоткрывшегося рукава намотанную на кожу плёнку. Интересно, какие татуировки набивают себе врачи? Наверняка что-то в духе «Здоровья Гиппократу» или «Юристов на мыло». Александр слабо ухмыльнулся сквозь боль: скоро он сам станет проблемой для всех сотрудников этой клиники. Нужно было просто сделать последний шаг к карьере адвоката – и можно было бы спокойно судиться за неправильно назначенные счета на лечение или не слишком хорошее отношение персонала.

И своего врача он уже хотел отправить на скамью за слишком ехидную ухмылку. Это было жестоко по отношению к страдающему от похмелья Алексу.

– Знаю я вас, – пробубнил Александр, отвернувшись. – Мой дед был таким же, как вы. Прикрывался заботой о человечестве, пока это было удобно.

– Не понял? – мужчина захрустел листами, шумно переворачивая их.

– Он был врачом. Вправлял людям мозги. – Александр посмотрел на доктора и взмахнул рукой, на этот раз здоровой, вычерчивая в воздухе круги около своего виска. – Какое тупое занятие. Людей нельзя исправить. Тем более тех, у которых вместо мозгов кашица. Разве что он находил это постоянным и устойчивым источником заработка. В конце концов, прийти к нему было дешевле, чем заказывать гроб и место на кладбище.

– Он был психиатром? – не отрываясь от записей, обронил врач.

– Что-то вроде того.

На несколько долгих секунд в палате повисла тишина, нарушаемая только шорохом царапающей бумагу ручки. Александр все так же морщился от яркого света больничных ламп, напрягал уши, словно это могло заставить его огородиться от стрёкота аппаратов, и хотел расчесать руку, сквозь которую в его организм вливалась спасительная жидкость, до крови, вырвав иглу вместе с куском мяса – лишь бы больше не чувствовать этого горения в вене.

Мужчина закончил свои записи через несколько минут, которые они провели в молчании. Врач то и дело хмурился, не обращая внимания на Алекса, покусывал нижнюю губу, рассматривая собственные заметки на жёлтых листах, и размашистыми росчерками оставлял новые пометки, иногда посматривая на подключённые к Александру аппараты. Когда же он закончил, опустив планшет, его тёмные глаза впервые за все это время показались светлыми и тёплыми.

– Поверьте мне, мистер Куэрво. Людей нельзя исправить, но можно помочь им быть лучше, оставаясь собой, – он говорил мягко и вкрадчиво, его тёплый голос укутывал Александра одеялом лучше больничной простыни и пятнистой пижамы, бывшей ему на несколько размеров больше. – Возможно, вам это покажется глупым, но без таких людей, как ваш дед, многие наверняка бы потеряли силы жить и двигаться дальше, предпочтя более простые методы решения своих проблем.

– Откуда вам знать?

– В конце концов, я тоже врач, мистер Куэрво, – уголки губ мужчины растянулись в мягкой улыбке. – Я знаю, зачем я живу и что делаю.

Он лгал? Александр этого не знал, но спорить с доктором у него просто не было сейчас сил. В другое время он наверняка бы вывел этого мужчину на открытые дебаты, растянув разговор на несколько часов, но сейчас все, чего он хотел, – это спать. Веки были тяжёлыми, глаза наверняка раскраснелись – ему все еще хотелось их чесать, но Александр держался, смахивая выступавшие в уголках песчинки слез. Врач смотрел на него еще несколько долгих секунд, а затем развернулся, чтобы уйти, но вместо этого замер.

Дверь в палату приоткрылась и из коридора внутрь просунулась взлохмаченная голова Амелии. Алекс скривился, словно от неспелого лимона, и поспешил отвернуться – встречаться с сестрой глазами он не хотел, но знал, что вскоре его оставят с ней один на один и разговора избежать не получится.

– Когда мы сможем его забрать? – Амелия нырнула в палату, щёлкнув замком, и нетерпеливо смотрела на доктора, ожидая от него ответа. – Родители не хотят, чтобы он слишком долго находился… здесь, – последнее слово она выделила с таким усердием, что было сложно не услышать за ее холодным сдержанным тоном истеричные нотки матери.

Оскалившись собственным мыслям, Александр даже позволил себе повернуться, чтобы посмотреть на схватку двух титанов. Увы, открывшаяся картина была более чем прозаична: возвышающийся над Амелией врач удивлённо вскинул бровь, глубоко вздохнул и, подняв исписанные мелким убористым почерком листы к глазам, пробежался по ним взглядом.

– Все его анализы в норме, – Александр только сейчас заметил, как он забавно говорит, растягивает звуки и, кажется, имитирует актёров старого кино, – так что думаю, мы понаблюдаем вашего брата еще несколько дней, а затем отправим его восвояси. Если бы мы держали тут каждого подростка, страдающего от несчастной любви, – врач оглянулся на Алекса с такой насмешливой ухмылкой, что захотелось подскочить на койке и бросить в него чем-нибудь тяжёлым, например, той странной металлической тарелкой, что стояла на тумбочке рядом, – больница была бы переполнена.

– Я не подросток, – обиженно просопел Алекс, складывая на груди руки и морщась, потому что игла в очередной раз дёрнула чувствительную раздражённую кожу. – И я не страдаю от несчастной любви, много вы понимаете.

– А ведёте себя, как подросток. Впрочем, – мужчина развёл руками, – не буду мешать. Наверняка вы хотите побыть с сестрой. Загляну чуть позже.

Врач аккуратно обошёл Амелию, бросая ручку в нагрудный карман, и уже нажал на ручку двери, как его снова позвали, обращая на себя внимание:

– Спасибо, доктор Белл. – Амелия остановилась в ногах Александра, глядя на замершего доктора.

Тот улыбнулся и уже хотел было уйти, но снова остановился, на этот раз глядя на приподнявшегося на кровати Алекса, чей голос показался чужим ему самому:

– Я вас знаю, – слова царапали горло, вырываясь сухим воздухом по сдавленным стенкам горла, и Александр зашёлся громким низким кашлем.

Он повалился на кровать, прикрывая рот кулаком, и раздражённо отмахнулся от протянутого бросившейся на помощь Амелией платка. Доктор Белл смотрел на Александра удивлённым взглядом, но, к счастью, его брови оставались на месте, не насмехаясь, несколько секунд, а затем все же сдвинулись к переносице, так что между ними пролегла глубокая складка.

– Прошу прощения?

– Я видел вас на похоронах. Вы… – Александр снова громко несколько раз кашлянул. – Вы все время были рядом с отцом Эйлин. Разговаривали с ним. Что-то обсуждали.

Держать веки открытыми становилось сложнее с каждой секундой, и Александр Куэрво мог бы поверить в то, что ему незаметно подсыпали в капельницу снотворное, если бы не тот факт, что он все время следил за суетящимся вокруг него доктором. Он видел, как врач переглянулся с Амелией, а затем, словно Александр был маленьким неразумным ребёнком, снова мягко улыбнулся и, прежде чем дверь и веки Алекса окончательно закрылись, выдохнул:

– Уверен, вы ошиблись, мистер Куэрво. Я вижу вас первый раз в своей жизни.