– Я найду ее и за то, что она тебя побеспокоила, Амир, продам в Бахрейн. В притон победнее, чтобы ее там пьяные нарки драли и окурки о сиськи тушили. Клянусь. Продам эту сучку в Бахрейн…

– Избавь меня от подробностей.

Озираясь, потираю заросшее щетиной лицо. За что мне это все?

– Надо только ее найти. Ты не видел, куда она пошла?

– Кто из нас сутенер, Рубенчик? – плюю ему под ноги и прощаюсь. – Давай.

Широкими шагами иду к машине. Сразу врубаю кондер и быстро добираюсь до отельной парковки.

Погипнотизировав бетонную стену, выхожу из машины. Горячий воздух обдает лицо. Одним движением вскрываю багажник.

Расставив широко ноги, скрещиваю руки на груди и разглядываю… трусы с кошками, прикрывающие худую задницу. Где только их берет, блядь?

Девка приоткрывает веки и слабо стонет. Мокрая, как кошка после дождя. Слава богу, не сварилась заживо у меня в тачке.

В отличие от сутенера, в ее глазах страха ни капли. Дура дурой! Еще и бессмертная. Моя природная брезгливость, кажется, куда-то девается, потому что я снова смотрю на ее сморщенные, несуразные коленки. Может, она и девственница, но по борделям уже потаскалась. И на кой хрен мне такая?

Глава 10. Злата

– Вы вырубили меня, – возмущенно выговариваю.

Чувствую, будто из меня всю воду отжали. А еще такая слабость, что даже шатает немного.

– Заткнись. Ты сама вырубилась, а я торопился. Пришлось взять с собой. Скажи спасибо, что рыбам не скормил.

Хаджаев кидает на меня презрительный взгляд. Желваки на скулах поигрывают. Выглядит он фантастически опасно, поэтому я замолкаю.

Нахмурившись, пытаюсь вспомнить события, которые при участии нас обоих произошли возле отеля.

Каждый раз, как господин Хаджаев видит меня, – всегда оскорбляет, а я не могу стерпеть жгучей обиды и хочу ответить ему. Все это похоже на сюжет «Тома и Джерри», только вот дырки в стене, как у Джерри, у меня нет. Спрятаться негде.

Вспоминаю про Рубена и девочек. Тут же пугаюсь, потому что я в мегаполисе, да и вообще – в чужой стране. Без знания английского и без денег.

И податься некуда. Совсем.

Морщусь от боли в ступне.

– Куда мы идем? – спрашиваю только сейчас.

Мы передвигаемся по холлу, а сотрудники отеля стараются не показать вида, что за нами наблюдают.

– Я просил тебя заткнуться, – на выдохе произносит Хаджаев.

Сжимаю зубы и захожу в просторный лифт.

В зеркало на себя не смотрю. Всегда так делаю, когда уверена, что выгляжу ужасно. Зачем расстраиваться?

– Сколько здесь этажей? – спрашиваю восхищенно.

– Сорок четыре, – на удивление отвечает грубиян.

– Вау, а мы на какой едем?

Лицо Амира вдруг становится вытянутым, будто он в шоке от моей глупости. Он переводит взгляд на панель с кнопками, и я замечаю горящий синим номер: «25».

Как только мы заходим в апартаменты, восхищенно осматриваюсь. Белоснежный мрамор, роскошная мебель в классическом стиле, повсюду расставлены живые цветы. Особенно меня привлекают окна в пол с видом на ночной Дубай.

– Я виделся с твоим сутенером.

Амир садится в кресло, снимает часы с запястья и кладет их на стеклянный столик.

– Рубик – мой менеджер, – исправляю его, внимательно разглядывая золотистую чашу на белой гипсовой подставке.

Красиво, конечно. Это «Луи Вюиттон». Я в журнале видела. Интерьерная коллекция из кожи, созданная с помощью техники оригами. Всегда было интересно, какой идиот покупает такую бесполезную ерунду за огромные деньги?

Украдкой поглядываю на Хаджаева. От него веет усталостью и раздражением, но на идиота он не похож.

– Рубен Кляйн – сутенер, – повторяет.

– Он – менеджер.

– Дура! – устало прикрывает глаза Амир. – Просто тупая идиотка, каких еще поискать…

– Почему вы все время обзываете меня? И зачем тогда сюда позвали?

– Потому что у тебя проблемы. А я хочу жрать, спать и …

Он замолкает на полуслове и снова странно на меня смотрит, а я, вспоминая его разговор в машине с той девушкой, пугаюсь.

Он же не будет меня трахать? Я сейчас умру от ужаса.

– Какие… мм… проблемы? – сглатываю ком в горле.

Хаджаев трудно вздыхает, резко поднимается. Быстро идет к окну и, опершись о металлическую перекладину, смотрит на ночной город.

– Какие проблемы? И зачем это вам? – повторяю, обнимая себя руками. – Вы хотите меня выкупить?

Мужской хохот разрезает пространство и обжигает брезгливостью.

– Еще я всяким пидарасам не платил, – уничижительно произносит Амир.

Дальше он, обернувшись, беглым взглядом проходится по моему телу и добавляет:

– И я не трахаюсь со вчерашними детьми.

– А как же Ая?

– Кто?

– Ая. Подруга моя, с которой вы ушли в тот вечер. Помните?

Амир поочередно снимает запонки. Небрежно кидает их к часам.

– Ты что-то путаешь. Твоя девочка в тот вечер уехала с моим израильским партнером. Если бы не он – меня бы на той вечеринке не было.

Вспоминаю мужчину с липким взглядом, который был с ними третьим.

– Но как? Вы же передали мне ремень, – киваю на сумку, которую притащила с собой из машины. – И цветы Ае отправили…

– Ты в уме? – Хаджаев злится. – Цветы? Шлюхе? Фильмов про «Красотку» пересмотрела, деревенщина?

Снова проглатываю оскорбление.

Ты сейчас не в том положении, Злата, чтобы отвечать такому, как он. Там, на улице, рядом были люди: прохожие, сотрудники отеля. Здесь – никого.

– Можешь помыться там, – кивает он вглубь небольшого коридора. – Потом обсудим, что с тобой делать.

Хочется дальше ему возражать, но помыться сейчас реально важнее. Колючая ткань больно впивается в грязную кожу.

Найдя ванную комнату, быстро скидываю вещи и прохожу в душ. Непроизвольно улыбаюсь тому, что в «Хилтоне», слава богу, хороший напор воды. Не то что в наших апартаментах. И снова расстраиваюсь.

О каких проблемах говорил Амир? Не будет же Рубен меня убивать из-за долга?

В настенном шкафу нахожу свернутый квадратом махровый халат, поэтому заворачиваюсь в него, а вещи свои стираю. Еще минут десять разглядываю миллион баночек и бутылочек, расставленных на тумбе рядом с умывальником.

Половина косметики корейская, но есть и селективная. Понимая, что шанса больше не будет, аккуратно втираю в кожу ночной крем «Живанши», ожидая мгновенного эффекта. Должны ведь как-то десять тысяч за него оправдываться?

Не дождавшись чуда, убираю на место банку с кремом и расчесываю волосы предварительно смоченной щеткой. Вообще, я чужим пользоваться не люблю, но от педикулеза еще никто не умирал, а вот нечесаной перед Хаджаевым ходить как-то неудобно.

Как только возвращаюсь в гостиную, замираю от страха.

Амир тоже принял душ. И он тоже в халате.

Разглядываю стройные ноги, покрытые короткими черными волосками.

– Если хочешь – ешь, – говорит он равнодушно.

Сам за стол усаживается. Я иду к стулу напротив.

– Паспорт у тебя с собой? – спрашивает Амир, пока я выбираю с чем бы сделать себе сэндвич.

– Да.

Мотаю головой и поправляю халат, соскальзывающий с одного плеча.

– Отправлю тебя в Россию, – произносит он. – Завтра.

В моей душе, с одной стороны, бесконечное облегчение, а с другой – колкое разочарование. Что я буду делать? Куда пойду?

Мне шмотки нужны. Без них я все та же Пьянковская Златка буду, а не инстаблогер, как мечтала.

– Зачем вам это надо? – удивляюсь.

Я понравилась ему, что ли?

– Не придумывай ерунды, – осекает он зло, будто бы читая мои мысли. – Я всегда мыслю наперед. Когда ты пропадешь, а ты пропадешь… еврейский шлюховоз не простит тебе твоих гастролей. Вот когда это случится, мамка с папкой наверняка будут тебя искать. Не хочу, чтобы ко мне пришла полиция. Отельные камеры зафиксировали, с кем именно ты отбыла.

– Спасибо… вам, – опускаю голову понуро. – Но меня никто искать не будет…

Произношу и думаю, что я, конечно, реально дура. Такое говорить человеку, от которого зависит моя жизнь и девственность. Еще пароль от «Госуслуг» ему назови, Златка.

Амиру, кажется, на мои дела вообще фиолетово. Он аппетитно уплетает стейк и запивает его вином. Я продолжаю тихонько жевать и рассматривать его поближе.

Татуировки, конечно, я бы свела. Особенно на руках. У нас в деревне с такими даже грузчиками не берут. В вырезе халата на груди тоже виднеется обильная растительность. Раньше мне казалось это ужасным, а сейчас не отталкивает.

Заметив, что Хаджаев смотрит на меня, резко опускаю взгляд и ем сэндвич.

В целом чувствую себя неплохо. От волос приятно пахнет дорогущим кондиционером, халат очень мягкий и удобный, еда вкусная.

Ладно уж. Домой поеду, там что-нибудь придумаю.

– В России тоже проституцией промышлять будешь? – спрашивает вдруг Амир строго.

Устало растирает глаза. Отставляет пустую тарелку и складывает руки на столе.

– Я не проститутка, – сжав зубы, выплевываю.

Реально достал. Думает, накормил и можно издеваться?

Хаджаев, будто бы не поверив, качает головой и ругается под нос на каком-то языке, далеком от русского. Слава богу, я такого не знаю.

– Тебе нужна помощь, девочка. Половина решения проблемы состоит в ее осознании. А ты не хочешь осознавать правды. Это чревато тем, что в Москве ты продолжишь этот путь.

– Какой правды? – закатываю глаза. – Ну сколько можно?

– Ты приехала сюда работать. Живешь в апартаментах со шлюхами, а твой менеджер – сутенер. Вот она – правда.

– Я ни с кем не спала!

– Вопрос времени и денег…

– Я бы ни за что не стала, – дышу часто. Обида изнутри режет. Аж слезы наворачиваются.

– Вопрос времени и денег…

Качаю головой и облизываю пересохшие губы.

– Мне три тысячи долларов Рубик предлагал, – сообщаю гордо. – Я отказалась.

– Он заработать на тебе хотел, безмозглая, – он снова злится. – И наебать. Реальная стоимость около десятки.

– Десять тысяч? – округляю глаза.

Я ведь не Карди Би какая-нибудь. За что столько?

– А что, если я предложу тебе двадцать?

Таращусь на Амира. Сначала возмущенно и воинственно, но потихоньку внутри меня колючей стеной вырастает сомнение.

Двадцать тысяч… Даже если учесть постоянно болтающийся туда-сюда курс, в рублях это почти миллион восемьсот.

Миллион. Восемьсот.

Твою мать. Почти два…

Мне даже сравнить эту сумму не с чем. Наш дом вместе со всем хозяйством в хлеву тысяч пятьсот всего стоит. Отцовская «семерка» даже на металлоломе больше десяти тысяч рублей не соберет.

А тут всего за ночь – один миллион восемьсот тысяч рублей. Хм…

– О чем ты сейчас думаешь? – грубо спрашивает Хаджаев, одним своим тоном заставляя поднять глаза на него.

– Я…?

– Ты, – кивает он.

В черных глазах улавливаю смех. И презрение. Снова презрение.

Вспыхиваю и, наверное, краснею, как вареный рак.

Он все понял. Понял, что я считала деньги…

Я ДУМАЛА, черт возьми. Реально думала, а не продаться ли ему за эти деньжищи?

– Уже не так уверена, Киса? Ну и ну… – усмехается он, поднимаясь и кидая на стол салфетку. Поправляет полы халата на мощном теле. – Вопрос времени и денег, я же тебе говорил. Можешь постелить себе здесь, в гостиной.

Глава 11. Злата

– Ну ты куда пропала, Корзинка? – спрашивает мама.

– Заработалась, мам…

Закусив губу, очень хочу не расплакаться и даже получается.

– Домой-то когда? Папка вчера сказал: погуляла и хватит. Он тебе место выбил у себя на фабрике, в охране. Работа непыльная. Сутки через двое. За смену тыщу восемьсот плотят.

Тысяча восемьсот. Рублей. Не долларов. В Пьянково доллары только в виде закладок для книг видели. И те из «Банка приколов».

Это ведь… всего восемнадцать тысяч в месяц. Здесь, в одном из самых фешенебельных отелей Дубая, эта сумма кажется насмешкой сильных мира сего над нами, бедными. Вчерашний ужин Хаджаева дороже стоил, ей-богу.

– У меня есть работа. Спасибо. Как у вас дела, ма? – пытаюсь перевести тему.

– Ты мне зубы не заговаривай, проныра. Езжай домой, говорю. Сдалась тебе эта Москва. Где родился, там и пригодился, слышала?

– Я в колледже с сентября учиться буду.

– Да кто тебя там учить-то будет, дура? Это ж деньги на все надо.

– Там общагу дают, – всхлипываю.

– А кушать что будешь? Глупости все это.

Топаю ногой в знак протеста.

– Как Зойка, мам?

– А че с ней будет. Получила вчера, сидит вон щас тише воды, ниже травы.

– А что она сделала?

– Так знамо че. Курили на остановке с девками, тетя Тася-то с магазина шла как раз. Сразу отцу рассказала. Вот визгу стояло!

Мама смеется, а я прикрываю глаза, сжимая свободную руку в кулак.

– Ладно, че это я с тобой. Мне ж на пасево надо, пусть Зойка полежит пока.

– С ней точно все нормально? – вдруг пугаюсь.

Страх все тело опоясывает. Чтобы мама сама пошла за коровами? Да никогда такого не было! Это наша с сестрой обязанность.

– Че с ней будет? С курякой твоей? – мама злится. – До свадьбы заживет, как грится.

– Он пьяный был? Да? – не сдерживаюсь.

– Да запил опять, скотина такая. Чтоб эта водка ему поперек горла встала! Дела надо делать, покос встал, картошку окучивать пора. В общем, работы полно, рук не хватает, а ты в Москве отсиживаешься.

– Я работаю, – уныло повторяю. – Пока, мам.

Закончив разговор, сразу же переключаюсь на сообщения от Тани, секретарши Хаджаева. Утром он продиктовал мне ее номер и сказал связаться, чтобы она оформила билет в Москву на ближайший рейс. Оказалось, что самолеты, как назло, летают в столицу с частотой маршруток. Почти каждый час.

«Сегодня на восемь вечера беру», – пишет Таня.

Окидываю взглядом просторную гостиную, залитую ярким дневным светом. Мягкий широкий диван со множеством подушек, удобные кресла, куча разнообразных светильников и стол, на котором так и остались стоять фрукты с завтрака.

«Лучше на утро, пожалуйста. Ночью из аэропорта я не смогу уехать».

«Ок. 8.30. Рейс U430. Шереметьево. Багаж нужен?»

«Нет, спасибо».

Усмехаюсь горько.

Все мои вещи остались в апартаментах. Все. Вплоть до трусов и лифчиков. В очередной раз мне придется начинать все сначала. Только вот сил на это уже нет. Я как батарейка, которая с каждым часом теряет свой заряд.

«Я оформила вам билет, Злата. В семь утра у отеля будет ожидать такси. Оно оплачено. Всего доброго».

С облегчением вздыхаю. Еще целый день в запасе.

Пропускаю все сообщения от Рубена и девочек и пишу Зойке. Она не отвечает, поэтому, придерживая халат, делаю пару селфи на фоне люкса и красивого вида из окна. Оформляю сторис, ставлю отметку и загружаю на свою страницу. Тут же сыпятся реакции подписчиков: огонечки и сердечки.

Одна из моих одноклассниц, Людка, кстати, сотрудница той же фабрики, на которой работает отец, видимо, собираясь переслать мою фотографию кому-то из общих знакомых, отправляет ее мне и подписывает: «Откуда у этой дуры деньги?»

Осознав ошибку, Людка сообщения удаляет, но я уже хохочу на весь номер от ее тупости и пишу: «Не захлебнись своим ядом, ненормальная».

Боже.

Да я лучше спать на Ярославском вокзале буду, чем вернусь в Пьянково. Клянусь. Я такой, как они все – злой, завистливой бабищей, пересылающей чужой успех, – никогда не стану.

Отключаю телефон и около получаса наслаждаюсь тропическим душем. Потом втираю в тело кремы с полки и делаю маску для волос. Промыв их заново, ищу фен и визжу от счастья, когда нахожу в одном из ящиков «Дайсон».

Раскрываю коробку и приступаю к укладке.

Разницу по сравнению с обычным феном вижу сразу. Волосы более воздушные, волны из них получаются шикарные. А еще и блестят, как в рекламе по телевизору. Не знаю уж, чья это заслуга – производителей фена и маски для волос или моих мамы с папой.

Убрав с полотенцесушителя высохшие вещи, забираю их с собой и в гостиной неожиданно сталкиваюсь с той самой брюнеткой, которая вечером садилась в машину к Амиру, и еще одной девушкой, которую никогда до этого не видела.

Чувствую себя неуютно. Я в отельном халате, а они – одеты в наряды из последних коллекций.

– Здравствуйте, – киваю им с достоинством.

Прохожу к дивану и сажусь на него по-турецки, поправив полы халата.

Девушка Хаджаева морщится с отвращением, а затем придерживает подбородок, чтобы не расплакаться.

Зырит на меня и ресницами хлопает. Сейчас взлетит.

– А… ты кто такая вообще? – недоуменно спрашивает ее подруга у меня.

– Злата, – легкомысленно пожимаю плечами.

Чтобы чем-то занять руки, хватаю со столика пульт и включаю плазму, висящую на стене напротив.

– И что ты здесь делаешь… Злата? – с отвращением продолжает «служба поддержки».

– Сижу…

– И давно ты тут… сидишь?

– Я здесь ночевала, – отвечаю невинно.

Но победу во взгляде и ехидство сдержать не могу. Уж сильно хочется!

– Какой пиздец, – прикрывает лицо ладонями брюнетка и плачет. – Какой лютый пиздец, Хаджаев! – кричит она на весь номер, будто он ее услышит. Затем, сбив на пол ту самую вазу от «Луи Вюиттон», с криками и воплями срывается в сторону комнаты Амира.

Пораженно продолжаю пялиться в телевизор, по которому передают новости на арабском.

Мне ее не жалко.

Я все слышала. Эта девка жила тут на всем готовом и в ус не дула. Даже не заботилась об Амире. Просто пользовалась, а нужно уметь быть благодарной.

Я – умею.

Жму кнопку на пульте, чтобы снизить громкость на телике, и прислушиваюсь к разговору, доносящемуся из спальни.

– Ренатик, мне кажется, ты рубишь с плеча.

– Я? – со слезами в голосе кричит брюнетка. – Ты сама слышала. Эта тварь здесь ночевала и уже ведет себя как дома. Мы просто поругались с ним, а он в дом бабу привел. И ладно бы нормальную, а то эту…

– Где ты еще найдешь такого, как твой Амир? – полушепотом вразумляет ее подружка. – Денег дает, шмотки покупает, по дому ты ничего не делаешь. Тебе надо быть умнее сейчас, Рен. Хозяйка здесь ты, а не она.

– Она. С ним. Спала. Я не буду это терпеть… У меня есть гордость. Пусть эта овца донашивает за мной и шмотки, и самого Хаджаева.

Злость внутри вскипает.

– Сама ты овца, – бурчу себе под нос. – Ну и вали.

Внезапно хочется, чтобы все, что она говорит, было правдой. Я такой, как Рената, точно не буду. Она, видимо, в Пьянково никогда не была и не знает, как люди в реале живут. А ценить умеет только тот, кто сам все это видел.

Вот только есть две проблемы.

Во-первых, с Амиром придется спать, а я даже не представляю, каково это – спать с таким мужчиной? Во-вторых, есть маленькая, но очень важная деталь: Хаджаев мне этого и не предлагал. Я вообще его мало интересую. Утром он почти не разговаривал. Вышел из комнаты в деловом костюме, сообщил телефон секретаря, сказал выбрать из меню что-нибудь себе на завтрак и уехал.

Из мыслей меня вырывает грубый голос Ренаты, нависающей надо мной. В лицо прилетает сумка. Для донашивания она оставляет мне дурацкую сумку из прошлогодней коллекции «Фенди». Совершенную безвкусицу.

– Учись сосать ему по первому зову, шлюха.

– Может, тогда посоветуете? – с достоинством отвечаю.

– Что-о?

– Курсы минета, конечно.

– Су-ка, – срывается она ко мне, но подруга вовремя хватает ее за руку.

Обращаю внимание на три объемных чемодана, собранных максимум за двадцать минут. Отворачиваюсь к окну и жду, пока они со своими криками и оскорблениями свалят.

План в голове созревает молниеносно. За окнами жизнь бьет ключом. Хочется продлить это состояние и внутри себя.