Глава 15

Монотонные гудки электрокардиографа привели в сознание. Раньше мне часто удавалось наблюдать за папой через окно реанимационной палаты. Мой отец был анестезиологом-реаниматологом. В детстве я любила показывать значимость его профессии: часто произносила это слово перед друзьями, выразительно и тщательно выговаривая каждую букву.

– Папа?

– Да, дорогая, проснулась? Как себя чувствуешь?

Я мысленно пробежалась по телу. Пошевелила пальцами рук, ног, попробовала сесть, но коварная игла капельницы сорвала попытку.

– Вроде нормально. Я давно здесь?

– Двое суток. Рассказывай, что помнишь.

– Гуляла по льду, – неуверенно начала я, вспоминая ужасный день на Унгари, – и случайно провалилась. Как-то все само собой получилось…

– Так-так, значит, память не восстановилась, – отец смотрел на меня, будто следователь на допросе. – Может, Белов помог «случайно» провалиться?

– Нет, Юрка всего лишь шел рядом, – я попыталась успокоить отца, еле сдерживаясь от нецензурного слова в адрес Белова.

– Миланочка, ты проснулась! Как она? – Мама тихо вошла в палату и с волнением взглянула на нас.

– Показатели в норме. Утром сделаем пару анализов и, думаю, можем забрать домой. – Отец заботливо поправил мою подушку и посмотрел на часы. – Простите, девочки, у меня операция.

Я проводила папу взглядом и оказалась в маминых объятиях.

– Лапушка, что случилось? Как ты? Места себе не нахожу.

– Мам, прости, пожалуйста. Я такая глупая…

Волна слез не дала договорить. Я горько заплакала, прижав мамину ладонь к щеке и сотрясаясь каждой клеточкой тела. Мне так хотелось рассказать обо всем: о наивных чувствах, предательстве, унижении и о том, как я счастлива снова видеть ее. А мама, будто читая мысли, осторожно гладила мою голову и понимающе молчала.

Это со стороны казалось, что в палате тишина. На самом деле со мной разговаривало ее сердце. Любящее сердце матери – неиссякаемый источник сострадания, заботы и теплоты. Это не ладони вытирают слезы на щеках, не руки оберегают тело от боли, не губы целуют по утрам и перед сном – это мамино сердце. Оно такое сильное и в то же время чуткое… Когда на душе невыносимо тяжело и кажется, что мир вот-вот разрушится, подойди и прижмись к маминой груди. Послушай, поплачь, растворись в биении сердца. Мы всегда слышим его. С самого начала. Оно укачивало нас в колыбели, напевало космическую мелодию, которая вселяла надежду. Его можно слушать бесконечно. И сейчас оно окутало меня любовью, позволяя вырваться эмоциям наружу.

– Мама, ты простишь меня? – еле выговорила я и посмотрела на нее зареванными глазами.

– Лапушка, это ты должна нас простить. Давно надо было прекратить эти выезды…

– Мам, не надо. Не хочу, чтобы из-за меня…

– Потом все обсудим, – мама обняла, пытаясь успокоить. – Хочешь чего-нибудь вкусненького? Ты ведь два дня не ела. Ах да, возле палаты твой спаситель вторую ночь дежурит…

– А кто меня спас?

– Азаров. Ему что-нибудь передать?

– Нет! – выпалила я, но тут же смягчила тон. – Я хочу спать, давай утром договорим?

– Хорошо. Отдыхай, дорогая, и помни – мы рядом. – Мама поцеловала меня, выключила свет и скрылась за дверью.

Интересно, что ему нужно? До сих пор играет роль влюбленного? Бред. Больше не стану думать о нем. Я заново родилась, и теперь все позади. В те ужасные минуты на Унгари единственным желанием было провалиться сквозь землю – я и провалилась. Сейчас мне хочется жить. Больше никаких Беловых, Азаровых, позора… Больше никакой любви!

Но горькие мысли упорно не желали покидать голову. И все-таки что я им сделала?! Зачем они так унизили меня? В безумной жалости к себе я снова зарыдала.

* * *

Аромат куриного бульона разбудил, приглашая открыть глаза. Стены больничной палаты словно побелели за ночь, а воздух снова насытился кислородом.

– Доброе утро, доченька! Как прошла ночь? Удалось поспать?

Мой взгляд скользнул по маминой улыбке.

– Надо поесть, – тоном, не требующим возражений, добавил отец. – У тебя низкое давление. Если хочешь сменить обстановку и отправиться домой, без тарелки супа не обойтись.

Папа аккуратно снял с меня присоски электрокардиографа, вынул капельницу и вышел в коридор.

– Да, лапушка, поешь немного. – Мама села в изголовье и убрала с моего лица прядь волос.

Я не могла смотреть на еду. Всю ночь сознание находило спасение лишь в маленьких обрывках сна. Только там я могла расслабиться и забыться. Юркины слова сильно задели гордость, но в памяти постоянно всплывали карие глаза Алекса, голос…

Пытаясь скрыть свое подавленное состояние, я спросила:

– А где Кира?

– В коридоре. Хочешь, позову ее? Папа может устроить… – Мама взяла ложку куриного бульона и поднесла к моим губам.

В голове отчетливо, как на фотографии, проявились образы одноклассников. Их сочувствие, жалость. Наверное, им известно о моей собачьей преданности, аромате жасмина…

– Нет, не хочу никого видеть. Мне неудобно. Хочу уехать куда-нибудь, отсидеться, пока все не забудется.

Я с усилием проглотила бульон и спрятала лицо у мамы на коленях, ощущая, что слезы вот-вот хлынут потоком. Внезапно одна сумасшедшая идея пришла в голову, и она показалась единственным спасением.

– Можно я поеду к бабушке? – я с такой мольбой посмотрела на маму, что у нее не было шанса отказать в просьбе.

Она улыбнулась.

– Думаю, бабушке удастся хотя бы накормить нашу лапушку, – мама окинула взглядом полную тарелку с бульоном и засомневалась, – Только через два дня у меня конференция в областном центре, а папу до Нового года с работы не отпустят. Может, подождешь нас немного?

– Зачем ждать, давайте я поеду с Миланой! – В дверях палаты появилась Власова. Белый халат, накинутый на ярко-розовый костюм, открытая улыбка, горящий взгляд… Точно фея, поднимающая настроение. – Делов-то! Сели на поезд – и через трое суток на Байкале. Соглашайтесь, Вера Николаевна! Там мы поставим Милану на ноги и к Новому году вернемся домой.

– Но как же учеба? К тому же поездку надо обсудить с твоими родителями, – сопротивлялась мама.

Кира подошла, поставила стул напротив мамы, села и посмотрела ей в глаза. В этот момент зрачки подруги вдруг стали вертикальными, превратившись в черную, как у кошки полоску.

– С Миланой все будет хорошо, – бесчувственным тоном робота произнесла подруга. – Ей нужно к бабушке. Дядя Володя просит вас спуститься к нему в кабинет.

Я открыла рот и застыла в оцепенении: мама, словно под гипнозом, встала и вышла из палаты.

Через секунду глаза подруги снова приобрели естественный вид, и она бросилась мне на шею.

– Миланка, как я волновалась! Ну? Что болит? Почему так долго дрыхла?

Подруга задавала много вопросов, но мои уши отказывались их слышать. Я судорожно пыталась найти объяснение произошедшему, но ничего не приходило в голову. Наконец Кира отстранилась и, правильно истолковав мой изумленный взгляд, хлопнула ладонью себя по лбу.

– Ой, прости! Не бойся, я совсем недавно научилась так делать! Внушение неопасно, через пять минут Вера Николаевна снова придет в себя и ничего не вспомнит. Ну Милана… – Подруга щелкнула пальцами перед моими глазами. – Да очнись ты! – крикнула Власова и больно схватила меня за нос.

– Ай, с ума сошла? – взвизгнула я и принялась растирать опухший от рыданий кончик носа. – Но как? Где ты научилась?

– Ага, понравилось? Теперь наконец-то поверишь, что магия существует? – торжествовала она.

– Кира, а можешь со мной вот так же сделать, чтобы я ничего не помнила? – робко протянула я.

Она сочувственно вздохнула.

– Нет, с тобой такие фокусы не работают, уже пробовала. Зато… – Кира залезла в карман пиджака, достала медальон на тонкой кожаной веревке и поднесла его к моему лицу. – У тебя есть он. Не знаю, откуда взялся этот кулон, но ты держала его в руке, когда волчара достал тебя из воды. Я взяла на хранение. Носи и не снимай!

Надевая на меня серебряное украшение, в точности похожее на ее кулон, только с красным камнем посредине, подруга насвистывала мелодию, но я не могла вспомнить, откуда она была мне знакома.

– Кира, ты давно узнала про спор Азарова?

– Да. Жаль, не хватило духу сразу все рассказать. Возможно, тебе было бы легче. Не думала, что этот, – она презрительно фыркнула, – сумеет тебя околдовать.

– Алекс колдун?

– Вот еще, пусть завидует в сторонке! Это мы с тобой колдуньи, точнее, скоро станем ими! – Власова жестом изобразила кошку, выпускающую когти и, оскалившись, игриво прорычала.

Это вызвало улыбку. Подруга заметила ее и добавила, как бы подтверждая свою теорию:

– Вот видишь, медальон работает! А когда все узнаешь, то и думать забудешь о случившемся! Просто слушайся меня. Ладно. – Кира встала с кровати и потянулась. – Мне пора. Нужно успеть подготовиться, собрать вещи. Завидуйте все! Мы едем отдыхать!

Власова махнула на прощание и грациозно выскользнула из моего больничного убежища, оставив наедине с новостями, которые вызвали нескончаемый поток вопросов. Я опустилась на подушку и укрылась одеялом.

Стук в дверь отвлек от мыслей. В проеме показался букет белых лилий, а за ним появился Алекс.

– Стой там! – брякнула я и отвернулась к окну. – Если подойдешь ближе – закричу.

– Хорошо… – растерянный голос Азарова дрогнул. – Тебе плохо? Позвать врача?

– Чего тебе?

– Хотел увидеться.

– Увидел? Не забудь поставить плюсик в графу зачетов и всей школе рассказать. Убирайся!

– Милая, что случилось? Как ты себя чувствуешь? – ошарашенно спросил он.

– Хватит разыгрывать комедию! – я резко повернулась к нему, не выдержав очередной лжи. Пелена слез застилала глаза. – Иди принимай поздравления и цветочки не забудь.

– Какой плюсик?! Ты о чем?

– Предупреждаю, если подойдешь – вся больница будет здесь!

– Плевать! Что случилось? – Азаров бросил букет на пол, сел рядом и обхватил мое лицо ладонями. – Скажи…

В этот момент в палату вошли родители, не дав ему договорить.

– Алекс? – удивилась мама, окидывая нас взглядом. – Кто тебя впустил?

– Мы благодарны тебе за спасение, – добавил отец. – Но сейчас Милане нужен покой.

Какое-то время Азаров держал в ладонях мое лицо и смотрел в глаза.

Это же надо! Такой наглости я не ожидала. Прекрасный актеришка!

– Уходи и никогда не возвращайся, – холодно произнесла я, убирая его руки.

Казалось, он сомневался и ждал, что я изменю решение. Вот гад! Моему негодованию не было предела.

– Алекс, давай в следующий раз, – сказал отец, подошел к кровати и положил руку на его плечо.

Азаров не двигался. Вместо того чтобы послушать отца, он сжал край одеяла так крепко, словно его ладонь превратилась в сталь.