6.⁸¹

<Произошло это въ одинъ изъ тѣхъ періодовъ его жизни, когда онъ уставалъ жить одинъ своими мыслями и чувствами противъ общаго теченія и, отдаваясь этому теченію, надѣвалъ какъ будто нравственныя шоры на свою совѣсть и жилъ уже не своими мыслями, чувствами и, главное, совѣстью, а не спрашивая себя о томъ, что хорошо, что дурно, а, впередъ уже рѣшивъ, что хорошо жить такъ, какъ живутъ всѣ, жилъ, какъ всѣ. Уставши перебивать теченіе, онъ отдавался ему.

Такой періодъ онъ переживалъ теперь, вернувшись изъ за границы. Онъ жилъ въ Петербургѣ съ своими аристократическими друзьями и, спокойно чувствуя за собой одобреніе или хотя снисходительное, любовное прощеніе матери, отдавался всѣмъ увеселеніямъ, тщеславію и похотямъ свѣтской жизни. И когда онъ предавался такой жизни, онъ предавался ей вполнѣ, совсѣмъ забывая то, что онъ желалъ и думалъ прежде, какъ будто то былъ другой человѣкъ. Въ такомъ настроеніи онъ былъ теперь, и въ такомъ настроеніи онъ поступалъ теперь въ военную службу на войну. Всѣ дѣлали это, и это считалось очень хорошо, и вотъ онъ поступалъ также.>⁸²

Онъ ѣхалъ въ полкъ и по дорогѣ къ своему полку заѣхалъ въ деревню къ своимъ двумъ теткамъ по отцу, изъ которыхъ старшая, Катерина Ивановна, была его крестной матерью. Передъ этимъ онъ былъ у нихъ годъ тому назадъ передъ своимъ отъѣздомъ заграницу, совсѣмъ въ другомъ, въ самомъ свѣтломъ своемъ настроеніи. Въ тотъ первый періодъ пребыванія у нихъ онъ былъ полонъ самыми высокими и казавшимися всѣмъ, кромѣ него, неисполнимыми мечтами. Это было тотчасъ же по выходѣ его изъ университета, когда онъ даже нѣсколько поссорился съ своей матерью, объявивъ ей, что онъ не хочетъ жить произведеніями труда, отнимаемыми у народа за незаконное наше владѣніе землей. Пріѣхавъ къ тетушкамъ въ деревню, онъ, наблюдая жизнь господъ и крестьянъ въ деревнѣ, не только теоретически, но практически до очевидности убѣдился въ справедливости того, что землевладѣніе есть владѣніе рабами, но только не извѣстными лицами, какъ это было прежде, а всѣми тѣми, кто лишенъ земли. Въ городѣ не видно, почему работаетъ на меня портной, извощикъ, булочникъ, но въ деревнѣ ясно, почему поденные идутъ чистить⁸³ дорожки въ садъ, убираютъ хлѣбъ или луга, половину сработаннаго отдавая землевладѣльцу. Тогда мысли эти были такъ новы, такъ ярки, такъ возможно казалось ихъ сдѣлатъ общими, что Нехлюдовъ все это время, особенно во время пребыванія у тетокъ, находился въ постоянномъ восторгѣ. Тетушекъ своихъ онъ считалъ людьми стараго вѣка и не пытался уже обращать ихъ къ своимъ мыслямъ, а занимался тѣмъ, что, написавъ объ этомъ предметѣ письмо Генри Джорджу, самъ занялся изложеніемъ его ученія по русски и своимъ сочиненіемъ по этому предмету. Это было радостное, свѣтлое, чистое время.

Была весна. Онъ вставалъ рано, шелъ купаться, потомъ садился за свое сочиненіе. Обѣдалъ съ тетушками, ходилъ гулять или ѣздилъ верхомъ, потомъ учился по итальянски, читалъ и писалъ свои записки. Это было одно изъ лучшихъ временъ его жизни, которое онъ всегда вспоминалъ съ умиленіемъ.

Нѣкоторую особенную прелесть его этому предпослѣднему пребыванію у тетушекъ придавало еще присутствіе у тетушекъ ихъ воспитанницы Катюши, брошенной матерью дѣвочки сиротки, которую подобрали тетушки.

Въ это послѣднее пребываніе у нихъ у него какъ то нечаянно, незамѣтно между имъ и Катюшей завязались полушутливыя, полулюбовныя отношенiя.

Катюша была⁸⁴ тоненькая 17 лѣтняя быстроногая дѣвочка⁸⁵ съ агатово черными глазами, занимавшая въ домѣ тетушекъ неопредѣленное положеніе не то воспитанницы, не то горничной. Особенныя отношенія между Дмитріемъ Нехлюдовымъ и Катюшей установились въ этотъ пріѣздъ слѣдующимъ образомъ. Въ вознесеніе къ тетушкамъ пріѣхала ихъ сосѣдка съ дѣтьми – двумя барышнями, гимназистомъ и съ гостившимъ у нихъ молодымъ живописцемъ.

Молодежь затѣяла играть въ горѣлки. Быстроногая Катюша играла съ ними и не долго горѣла, потому что тотчасъ ловила того, за кѣмъ гналась. Но Нехлюдовъ былъ еще рѣзвѣе ея и, чтобы показать свою ловкость, хотя и не безъ труда, но поймалъ ее.

– Ну, теперь этихъ не поймаешь ни за что, – говорилъ горѣвшій художникъ, отлично бѣгавшій, – нечто споткнутся.

– Вы да не поймаете! Разъ, два, три.

Ударили три раза въ ладоши, Нехлюдовъ пустилъ Катюшину жесткую рабочую, но красивую и энергичную руку, пожавшую его крѣпко прежде, чѣмъ бѣжать. Загремѣли крахмальныя юбки подъ розовымъ ситцевымъ платьемъ, быстро пустились ноги сильной ловкой дѣвушки, и также энергично, сильно побѣжалъ Нехлюдовъ, минуя падающаго на передъ, отчаянно наддававшаго за нимъ художника. Не замѣчая того, что художникъ уже остановился, Нехлюдовъ, радуясь своей молодости и быстротѣ бѣга, летѣлъ по скошенному лугу, не спуская глазъ съ такой же быстротой бѣжавшей въ розовомъ платьѣ, быстро мелькавшей ногами Катюши. Она подала ему головой знакъ, чтобы соединяться за сиреневымъ кустомъ; онъ понялъ и, вмѣсто того чтобы соединяться тутъ же, пустился за кустъ. И не замѣчая того, что за ними не гонятся, они бѣжали все дальше и дальше, радуясь легкости и быстротѣ своего бѣга, и только за вторымъ сиреневымъ кустомъ поворотили другъ къ другу, по малѣйшимъ намекамъ понимая намѣренія другъ друга, и быстро сбѣжались и подали другъ другу руки. Они были далеко отъ всѣхъ, и никто не видалъ ихъ. Она подала правую руку, a лѣвой подправляла сбившуюся большую косу и, тяжело дыша, улыбалась, блестя своими ярко черными глазами. Онъ крѣпко сжалъ ея руку и, самъ не зная, какъ это случилось, потянулся къ ней лицомъ. Она не отстранилась отъ него, напротивъ – придвинулась къ нему, также улыбаясь, и они поцѣловались.

– Вотъ тебѣ разъ! – проговорила она, и раскраснѣвшееся, вспотѣвшее милое лицо ея еще болѣе покраснѣло, и она быстрымъ движеніемъ вырвала свою руку и побѣжала прочь отъ него.

Подбѣжавъ къ кусту сирени, она сорвала двѣ вѣтки бѣлой сирени и, хлопая себя ими по лицу и оглядываясь на него, побѣжала назадъ къ играющимъ.

Вотъ это то и было началомъ новыхъ особенныхъ отношеній между Нехлюдовымъ и Катюшей. Съ тѣхъ поръ они чувствовали, что между ними установилось что то особенное. Съ тѣхъ поръ они стали чувствовать присутствіе другъ друга. Какъ только онъ или она входили въ одну и ту же комнату, становилось для нихъ обоихъ вдругъ все другое. Когда онъ или она могли видѣть другъ друга хоть издалека, изъ окна, они смотрѣли другъ на друга, и имъ было отъ этого весело. Но когда они одинъ на одинъ случайно встрѣчались другъ съ другомъ, имъ становилось мучительно, не столько стыдно, сколько жутко: они оба краснѣли и когда говорили между собой, то путались въ словахъ и не понимали хорошенько другъ друга. То, что говорили ихъ взгляды, заглушало то, что говорили уста. Но всетаки они говорили. Нехлюдовъ⁸⁶ увидалъ разъ, что она читаетъ [и] спросилъ, что это было. Это былъ Тургеневъ – разсказы. Нехлюдовъ, любившій тогда особенно Достоевскаго, далъ ей «Преступленіе и наказаніе». Одинъ разъ, по случаю того, что мужикъ пришелъ къ тетушкѣ Марьѣ Ивановнѣ просить отпустить загнанную въ саду скотину и Катюша докладывала объ этомъ, Нехлюдовъ разсказалъ ей и свои мысли о грѣхѣ землевладѣнія, но, какъ ему показалось, Катюша не оцѣнила значенія этихъ мыслей и была въ этомъ вопросѣ на сторонѣ тетушекъ. Можетъ быть, не оцѣнила Катюша этихъ мыслей и потому, что Нехлюдовъ, излагая ей, все время краснѣлъ, глаза его не могли быть спокойны, и нужныя слова не находились.

Нехлюдовъ уже давно самъ съ собою рѣшилъ, что онъ женится на той дѣвушкѣ, которую полюбитъ.⁸⁷ И теперь ему казалось, что онъ любитъ Катюшу, и его нетолько не пугала, но радовала мысль жениться на ней. Разумѣется, не только мать, но и тетушки будутъ въ отчаяніи. Но что же дѣлать. Это вопросъ жизни. И если я ее полюблю совсѣмъ и она полюбитъ меня, то отчего же мнѣ не жениться на ней? Правда, не теперь. Теперь еще рано, надо ѣхать за границу, кончить тамъ сочиненіе и издать. А потомъ… Такъ онъ, ничего не рѣшивъ и ничего не сказавъ Катюшѣ, уѣхалъ заграницу и не видалъ Катюшу полтора года, послѣ которыхъ онъ уже изъ Петербурга, по пути въ армію, заѣхалъ на одинъ день къ тетушкамъ. Тутъ то, въ этотъ пріѣздъ, и случилось съ нимъ это страшное дѣло.

Тетушки, и всегда любившія Нехлюдова, еще радостнѣе, чѣмъ обыкновенно, встрѣтили Митю. Во первыхъ, потому что если былъ недостатокъ у Мити, то только одинъ – то, что онъ болтался и не служилъ. Теперь же онъ поступилъ на службу, и на службу въ самый аристократическій полкъ; а во вторыхъ, онъ ѣхалъ на войну, онъ могъ быть раненъ, убитъ. Какъ ни страшно было за него, но это было хорошо.⁸⁸ И тетушки особенно радостно встрѣтили его и упросили остаться у нихъ Святую. Нехлюдовъ тоже былъ радъ увидать тетокъ⁸⁹ и радъ пожить въ этомъ миломъ пріютѣ, который оставилъ въ немъ такія свѣтлыя воспоминанія. Но Нехлюдовъ въ этотъ пріѣздъ былъ уже совсѣмъ не тотъ, что прежде. За эти полтора года, во время которыхъ онъ не видалъ ее, онъ страшно измѣнился.

Мысли его о землевладѣніи не то что были оставлены имъ, но отошли на задній планъ и подверглись житейскимъ соображенiямъ. Главное было то, что онъ жилъ роскошно, надѣлалъ долговъ, и, вмѣсто того чтобы отдать землю отцовскую, 300 десятинъ, крестьянамъ, онъ продалъ ее. A нѣтъ болѣе убѣдительныхъ доказательствъ несостоятельности извѣстныхъ мыслей или необходимости поправки ихъ, какъ поступокъ, совершенный противно извѣстнымъ мыслямъ. Онъ не отказывался отъ основныхъ принциповъ Генри Джорджа, но теперь считалъ, что надо еще погодить прилагать ихъ къ дѣлу, что онъ самъ еще не годится для проведенія ихъ въ жизнь. Точно также измѣнились и его мысли объ отношеніяхъ къ женщинамъ. Разумѣется, было бы лучше жениться на той дѣвушкѣ, которую полюбилъ, но это невозможно (никто этого не дѣлаетъ), это повело бы только или къ погибели или къ раздору съ матерью, къ разрыву со всѣмъ обществомъ, и потому надо жить, какъ всѣ живутъ. И онъ жилъ такъ и за границей и въ Петербургѣ.

Въ такомъ настроеніи онъ пріѣхалъ теперь къ тетушкамъ и къ Катюшѣ, которая составляла не малую долю прелести пребыванія въ Пановѣ, такъ звали деревню тетушекъ. Не то чтобы онъ имѣлъ въ мысляхъ соблазнить Катюшу. Ему и въ голову не приходила эта мысль, но ему пріятно было видѣть ее, показаться ей такимъ, какимъ онъ сталъ теперь, щеголеватымъ, съ усиками, въ мундирѣ. Уже подъѣзжая во дворѣ къ дому, онъ оглядывался по сторонамъ, не увидитъ ли гдѣ Катюши, но ни на парадномъ, ни на дѣвичьемъ крыльцѣ ея не было. Старый лакей встрѣтилъ его и проводилъ его въ его комнату, настаивая на томъ, чтобъ подавать ему на руки умываться. У тетушекъ Катюши тоже не было. И вдругъ Нехлюдову стало скучно и показалось глупымъ его посѣщеніе тетокъ.

Только теперь онъ замѣтилъ, какое важное значевіе она имѣла для него. Ему хотѣлось спросить, но совѣстно было, и потому онъ неохотно вяло отвѣчалъ на вопросы тетушекъ и все оглядывался на дверь, «Неужели ея нѣтъ? И что съ ней сдѣлалось? – думалъ онъ. – Какъ жаль».

Но вдругъ послышались поскрипывающіе башмачки и легкая молодая походка, и все просвѣтлѣло. Катюша вошла уже не въ розовомъ, а въ голубенькомъ полосатомъ платьецѣ и бѣломъ фартучкѣ, не выросшая, но⁹⁰ похорошѣвшая, все съ тѣмъ же прелестнымъ взглядомъ блестящихъ черныхъ глазъ.⁹¹ Она вспыхнула, увидавъ Нехлюдова, и поклонилась ему.

– Съ пріѣздомъ васъ, Дмитрій Ивановичъ.

– Здравствуй, Катюша, а ты какъ живешь?

– Слава Богу. Матушка приказала благодарить. Имъ лучше немного и приказали спросить нашатырнаго спирта, – обратилась она къ Марьѣ Ивановнѣ.

– Есть у насъ – такъ ты дай. Кажется, немного осталось. Что, кофе готовъ?

– Сейчасъ подамъ, – сказала она и, еще разъ взглянувъ на Нехлюдова и вспыхнувъ вся, вышла из комнаты.

Катюша говорила про нашатырный спиртъ, про матушку, про кофе, а Нехлюдовъ видѣлъ, что она говорила только одно: «рада, рада, что вы пріѣхали. Рада, люблю васъ».

Да, Катюша была прежняя, но Нехлюдовъ былъ уже не прежній. Во первыхъ, онъ уже не былъ тѣмъ невиннымъ мальчикомъ, которымъ онъ былъ 2 года тому назадъ, во 2-хъ, онъ былъ не въ томъ періодѣ нравственной жизни, самоусовершенствованія, когда онъ дѣлалъ все не такъ, какъ дѣлали всѣ, а такъ, какъ требовала отъ него его совѣсть.

Теперь для Нехлюдова Катюша въ его представленіи ужъ не была болѣе тѣмъ таинственнымъ женскимъ неизвѣстнымъ ему существомъ, къ которому онъ тогда относился съ трепетомъ и благоговѣніемъ, – теперь она уже была одною изъ тѣхъ существъ – женщинъ, которыхъ онъ зналъ ужъ.

Она была въ его представленіи хорошенькой горничной тетушекъ, съ которой всякому племяннику свойственно пошутить, поиграть, а можетъ быть, и больше этого, если только все это сдѣлать прилично.⁹² Разумѣется, это не хорошо, но вѣдь не святые же мы. Есть другія, болѣе важныя дѣла, отношенія людей, служба.⁹³ Но не смотря на эти мысли, онъ чувствовалъ, что между нимъ и Катюшей было что то большее, чѣмъ то, чтò онъ хотѣлъ, чтобы было.

Съ перваго же дня Нехлюдовъ почувствовалъ себя совсѣмъ влюбленнымъ въ нее. Голубенькое полосатое платьеце, повязанное чистенькимъ бѣлымъ фартучкомъ, обтягивающимъ стройный, уже развившійся станъ, гладко, гладко причесанные чернорусые волосы съ большой косой, румянецъ, безпрестанно затоплявшiй всю щеку, и эти прелестные ярко черные глаза, изъ которыхъ одинъ косилъ немножко и, странно, только придавалъ еще большую прелесть этому лицу, особенно когда оно улыбаясь открывало твердые бѣлые зубы, главное же – на всемъ существѣ печать чистоты, невинности, изъ за которой пробивалась охватывающая уже все существо ея любовь къ нему, – плѣняли его все больше. Съ перваго же дня онъ почувствовалъ себя совсѣмъ влюбленнымъ, но не такъ, какъ прежде, когда эта любовь должна была рѣшить для него вопросъ соединенія на всю жизнь, т. е. женитьбы, а⁹⁴ онъ былъ просто влюбленъ и отдавался этой любви, не зная, а можетъ быть, и смутно зная и скрывая отъ себя, что изъ этого выйдетъ. Онъ былъ въ томъ періодѣ, когда онъ самъ не разсуждалъ, a дѣлалъ какъ другіе.⁹⁵ И тотъ жизнерадостный, ничего не соображающій кромѣ своего счастья человѣкъ вдругъ поднялся въ немъ и совершенно задавилъ того жившаго въ немъ чистаго, робкаго, стремящагося къ совершенству, строгаго къ себѣ, нравственнаго юношу и хозяйничалъ въ душѣ одинъ.

Нехлюдовъ зналъ, что ему надо ѣхать и что незачѣмъ теперь оставаться на день, два, три, недѣлю даже у тетокъ, ничего изъ этого не могло выйти, но онъ не разсуждалъ и оставался,⁹⁶ для того, чтобы видѣть Катюшу и сблизиться съ ней. Вечеромъ въ субботу, наканунѣ Свѣтло-Христова воскресенья, священникъ пріѣхалъ къ тетушкамъ служить всенощную. Въ церковь же ѣхала одна Матрена Павловна, старшая горничная Маріи Ивановны, чтобы святить куличи, и съ нею ѣхала Катюша. Узнавъ, что Катюша ѣдетъ, Нехлюдовъ рѣшилъ, что и онъ поѣдетъ къ заутренѣ, и онъ попросилъ у тетушекъ верховую лошадь и поѣхалъ. Дорога была непроѣздная. Вода, снѣгъ и кое гдѣ оголившаяся земля и грязь. Нехлюдовъ пріѣхалъ къ началу заутрени и прошелъ впередъ, гдѣ стояли господа и среди нихъ Матрена Павловна и Катюша.

Только что кончился крестный ходъ, и начиналась обѣдня. Изъ алтаря вышелъ священникъ съ тройными свѣчами и запѣлъ Христосъ воскресе. Нарядные любители пѣвчіе запѣли съ причтомъ. Все было прекрасно, празднично, торжественно, весело – священникъ въ свѣтлыхъ ризахъ, и дьяконы, и дьячки въ стихаряхъ, и нарядные добровольцы пѣвчіе, и веселые напѣвы, и благословеніе священниковъ тройными, убранными цвѣтами свѣчами, и весь праздничный съ маслянными головами въ чистыхъ рубахахъ и новыхъ кафтанахъ и яркихъ кушакахъ праздничный народъ, прекрасны были и помѣщики, и помѣщицы, и старшина, и телеграфистъ, и купецъ, и становой, но лучше всего была Катюша въ бѣломъ платьѣ и голубомъ поясѣ съ розовымъ бантикомъ на черной головѣ. Она видѣла его, не оглядываясь на него. Онъ видѣлъ это, когда близко мимо нея проходилъ въ алтарь. Ему нечего было сказать ей, но онъ придумалъ и сказалъ, проходя мимо нея:

– Тетушка сказала, что она будетъ разгавливаться послѣ поздней обѣдни.

Молодая кровь, какъ всегда при взглядѣ на него, залила все милое лицо, и черные глаза, смѣясь и радуясь, остановились на Нехлюдовѣ.

– Слушаюсь, – только сказала она.

Въ это время дьячокъ въ стихарѣ, пробираясь черезъ народъ, прошелъ мимо Катюши и, не глядя на нее, задѣлъ ее подоломъ стихаря. Дьячокъ, очевидно изъ уваженія къ Нехлюдову, обходя его, потревожилъ Катюшу. Нехлюдову же было удивительно, какъ это онъ, этотъ дьячокъ, не понималъ того, что все, что здѣсь да и вездѣ на свѣтѣ дѣлается, дѣлается только для Катюши, потому что она важнѣе всего на свѣтѣ, она царица всего.

Послѣ ранней обѣдни, во время христосованія народа съ священникомъ, Нехлюдовъ пошелъ вонъ изъ церкви. Онъ шелъ къ священнику на промежутокъ между ранней и поздней; народъ разступался передъ нимъ и кланялся. Кто узнавалъ его, кто спрашивалъ: кто это? На выходѣ изъ церкви онъ остановился. Нищіе обступили его, и онъ далъ имъ денегъ, стараясь удовлетворить всѣхъ. Въ это время Катюша съ Матреной Павловной тоже вышли изъ церкви и прошли мимо него и остановились у крыльца, что то увязывая. Солнце уже встало и косыми лучами свѣтило по лужамъ и снѣгу. Пестрый народъ толпился у крыльца, христосовался и разсыпался по кладбищу на могилкахъ. Старикъ, кондитеръ Марьи Ивановны, остановилъ Нехлюдова, похристосовался, и его жена старушка, и дали ему яйцо. Тутъ же подошелъ молодой благовидный, улыбающійся въ зеленомъ кушакѣ мужикъ, тоже желая похристосоваться.

– Христосъ воскресе, – сказалъ онъ и, придвинувшись къ Нехлюдову и обдавъ его особеннымъ запахомъ сукна и дегтя, въ самую середину губъ три раза поцѣловалъ его своими крѣпкими свѣжими губами.

Въ то время, какъ онъ цѣловался съ этимъ мужикомъ и бралъ отъ него темновыкрашенное яйцо, Нехлюдовъ взглянулъ на Катюшу. Нищій съ краснымъ лицомъ и болячкой вмѣсто носа подошелъ къ Катюшѣ. Она достала изъ платка что-то, подала ему и потомъ приблизилась къ нему и три раза поцѣловалась. «Что это за милое существо», думалъ онъ, глядя на нее, и направился къ ней. Онъ не хотѣлъ христосоваться съ нею, но только хотѣлъ быть ближе къ ней.

– Христосъ воскресе! – сказала Матрена Павловна, обтирая ротъ платочкомъ.

– Во истину, – отвѣчалъ онъ, цѣлуя ее.

Онъ оглянулся на Катюшу. Она вспыхнула и въ ту же минуту приблизилась къ нему.

– Христосъ воскресе, Дмитрій Ивановичъ!

– Воистину воскресъ, – сказалъ онъ.

Они поцѣловались 2 раза и какъ будто задумались и потомъ, оба улыбнувшись, поцѣловались 3-ій разъ.

– Вы не пойдете къ священнику? – спросилъ Нехлюдовъ.

– Нѣтъ, мы здѣсь, Дмитрій Ивановичъ, посидимъ, – сказала она, тяжело, какъ будто послѣ радостнаго труда, вздыхая всею молодою грудью и глядя ему прямо, прямо въ глаза своими покорными, дѣвственными, любящими, косящими немного глазами.

Въ любви между мущиной и женщиной бываетъ всегда одна минута, когда любовь эта доходитъ до своего зенита, когда въ ней нѣтъ ничего сознательнаго, разсудочнаго и нѣтъ ничего чувственнаго. Такой минутой была для Нехлюдова эта ночь Свѣтлохристова воскресенья.

Когда онъ вспоминалъ Катюшу, то изъ всѣхъ положеній, въ которыхъ онъ видѣлъ ее, эта минута застилала всѣ другія.

Черная гладкая головка, бѣлое платье съ складками, девственно охватывающее ея стройный станъ, и эти нѣжные глаза, и этотъ румянецъ, и на всемъ ея существѣ двѣ главныя черты – чистота дѣвственности и любви не только къ нему, онъ зналъ это, но любви ко всѣмъ, ко всему хорошему, что только есть въ мірѣ. Онъ зналъ, что въ ней была эта любовь, потому что онъ въ себѣ въ эту ночь и это утро сознавалъ это же чувство. И въ этомъ чувствѣ они сливались въ одно.