**[НАЧАЛО ВТОРОЙ НЕЗАКОНЧЕННОЙ РЕДАКЦИИ «ВОСКРЕСЕНИЯ»].

ВОСКРЕСЕНІЕ.

Іоанна XI. 25, 26.

Я есьмъ воскресеніе и жизнь..

Князю Аркадію Неклюдову было ужъ 28 лѣтъ, но все еще не установился, какъ говорили про него. Онъ нетолько не избралъ никакой дѣятельности, но хуже этаго: пробовалъ многое и ни на чемъ не останавливался. Онъ³⁷ вышелъ изъ университета не кончивъ курса, потому что рѣшилъ, что въ университетѣ ничему не научишься и что выучиваніе лекцій о предметахъ, которые не рѣшены, и пересказываніе этаго на экзаменахъ не только безполезно, но унизительно. Рѣшилъ онъ это при приготовленіи къ экзамену изъ политической экономіи. Предметы эти интересовали его, и онъ читалъ Прогресъ и бѣдность Джорджа и Рёскина Fors Clavigera и Grown of wild olive, и тутъ ему надо было, какъ несомнѣнныя истины, заучивать и пересказывать на экзаменахъ тѣ подраздѣленія и опредѣленія, которыя, по его мнѣнію, по крайней мѣрѣ были совершенно и несомнѣнно опровергнуты этими обоими писателями. Если онъ не имѣлъ такихъ несомнѣнныхъ доказательствъ произвольности и случайности тѣхъ опредѣленій и научныхъ подразделѣний, которыя преподавались ему подъ видомъ философіи теоріи права и самыхъ различныхъ правъ, то онъ чувствовалъ, что и въ этихъ областяхъ тоже самое: подъ видомъ непогрѣшимой науки передаются элукубраціи извѣстныхъ и большею частью очень недалекихъ господъ ученыхъ. Оставалась исторія этихъ наукъ и исторія права, но исторія безъ освѣщенія, безъ цѣли подтвержденія извѣстныхъ истинъ еще скучнѣе самыхъ элукубрацій посредственныхъ ученыхъ. Все это онъ почувствовалъ всѣмъ существомъ своимъ и вышелъ изъ 3-го курса затѣмъ, главное, чтобы не дѣлать то, что называется заниматься наукой, т. е. учить и твердитъ все то, что дѣлаютъ посредственные ученые извѣстной узкой спеціальности самаго послѣдняго времени, а образовать себя, т. е. понять все то, что поняли о законахъ міра и, главное, жизни человѣческой самые геніальные люди. Родителей у него не было. Отецъ умеръ, когда ему былъ годъ, мать умерла, когда онъ былъ на первомъ курсѣ. Смерть эта – мать умерла на его рукахъ, и они нѣжно любили другъ друга – была тѣмъ значительнымъ событіемъ его жизни, которое заставило его проникнуть на извѣстную глубину чувства и мысли, по которой онъ впослѣдствіи мѣрилъ все другое. Все, что не доходило до этой глубины, представлялось ему не важнымъ. И такой представлялась ему и университетская наука, и служба, и карьера, которой хотѣла для него его мать. Послѣ матери онъ остался одинъ съ среднимъ состояніемъ, которое увеличилось еще въ послѣднее время наслѣдствомъ, полученнымъ отъ тетки, сестры отца, которая его ласкала и любила и была единственнымъ близкимъ ему человѣкомъ. Послѣ выхода изъ университета онъ поѣхалъ въ деревню, занялся хозяйствомъ, но, увидавъ свое незнаніе, поступилъ было въ сельскохозяйственное высшее училище, но тотчасъ же вышелъ еще болѣе разочарованный, чѣмъ университетомъ. Потомъ онъ ѣздилъ заграницу, потомъ, по совѣту дяди, попробовалъ служить въ земствѣ, но тоже скоро вышелъ, потомъ занялся музыкой – скрипкой, которую онъ всегда страстно любилъ. Но и это не дало ему такого дѣла, которому бы онъ могъ отдаться.³⁸

Во всѣхъ дѣлахъ, которыя онъ дѣлалъ, онъ никакъ не совпадалъ съ большинствомъ. И это было ему тяжело. Онъ часто упрекалъ себя за это, но никакъ не могъ подогнуть себя подъ общія требованія. Въ университетѣ, напримѣръ, онъ занимался или слишкомъ много или совсѣмъ не занимался. Тоже было и въ хозяйствѣ, и въ земствѣ, и въ музыкѣ. Какъ будто на посредственность онъ не соглашался, а на особенное, выдающееся у него не хватало силы. Но и сказать, что у него не хватало силы, нельзя было сказать, потому что онъ ни на что еще не тратилъ всю свою силу, а какъ будто приберегалъ ее на случай, когда она ему понадобится или когда онъ захочетъ выпустить весь зарядъ энергіи, который былъ въ немъ.

Кромѣ того, ему трудно было и отдаться какому нибудь дѣлу, потому что онъ не укладывался въ существующія рамки жизни. Во всѣхъ дѣлахъ ему надо было прокладывать новыя пути жизни. А это было трудно, и онъ не былъ еще готовъ къ этому.

Такъ, занимаясь уголовнымъ правомъ, которымъ онъ увлекся, онъ, перечитавъ все, что могъ, пришелъ нетолько къ теоріи исправленія, а прямо къ отрицанію права употреблять насиліе послѣ преступленія. И началъ было писать объ этомъ сочиненіе, но бросилъ. Въ земствѣ онъ подалъ проэктъ совершенно неожиданный о расширеніи компетенціи, который опротестовалъ губернаторъ и, рѣшивъ, что этого нельзя, вышелъ. Въ хозяйствѣ онъ хотѣлъ устроить артель рабочихъ, участниковъ въ прибыли, и это началось только въ зародышѣ и оборвалось. Начиналъ онъ тоже писать – не романъ, но исторію своего душевнаго развитія и тоже не свелъ концы. Онъ былъ оригиналенъ во всемъ, какъ говорили про него. Онъ же думалъ про себя, что онъ во всемъ неудачникъ.

Въ вопросѣ половомъ онъ, пока не успѣлъ жениться, стремился къ чистотѣ, но не осиливалъ и падалъ: разъ это было съ товарищами въ дурномъ домѣ, разъ въ деревнѣ у тетки съ горничной,³⁹ потомъ опять нѣсколько разъ въ дурныхъ домахъ и въ случайныхъ встрѣчахъ.

Послѣ каждаго такого паденія онъ мучался раскаяніемъ и на долго укрѣплялся въ воздержной жизни. Въ религіозномъ отношеніи онъ былъ совершенно⁴⁰ равнодушенъ. Дѣтская вѣра его еще въ гимназіи разрушилась, и съ тѣхъ поръ онъ обходился безъ всякой вѣры, но не рѣшалъ вопроса ни въ ту, ни въ другую сторону, т. е. не отрицалъ Бога и отношенія человѣка къ Нему и не утверждалъ его. Онъ предоставлялъ себѣ какъ будто просторъ рѣшить этотъ вопросъ тогда, когда онъ наступитъ, наилучшимъ образомъ. Пока же онъ не касался этой области ни такъ, ни иначе. Мать его огорчалась его равнодушіемъ къ вѣрѣ – тѣмъ, что онъ не говѣлъ послѣдніе 8 лѣтъ, но даже и изъ любви къ матери онъ не могъ дѣлать для виду, не вѣря, то, что онъ считалъ выраженіемъ самой важной стороны человѣческой жизни.

Въ 76-мъ году Неклюдовъ зиму проводилъ въ Москвѣ. Онъ пріѣхалъ осенью по дѣламъ и отъ скуки и затѣялъ продолжать свое сочиненіе изъ уголовнаго права и вмѣстѣ съ тѣмъ смутно предчувствовалъ близость женитьбы и приглядывался къ знакомымъ дѣвушкамъ. Но ни то, ни другое не удавалось: сочиненіе запуталось и потеряло привлекательность, рѣшиться жениться онъ не могъ ни на одной изъ тѣхъ, съ кѣмъ онъ видѣлся. Но уѣзжать не зачѣмъ и некуда было изъ Москвы. Квартира была взята. И онъ жилъ не только скучая, но приходя понемногу въ отчаяніе отъ пустоты жизни. Изъ близкихъ людей у него въ Москвѣ было два человѣка: одинъ молодой профессоръ химіи, другой совершенно противуположный ему, кутила адъютантъ. Онъ друженъ былъ съ нимъ съ дѣтства и потому общался съ нимъ. Семейство было только одно: двоюродная сестра, замужемъ за богатымъ празднымъ дворяниномъ, охотникомъ и хозяиномъ.

28-го Ноября, вставъ утромъ, онъ нашелъ на своемъ столѣ письма и телеграммы и одну повѣстку о томъ, что онъ назначенъ присяжнымъ въ судъ на сессію отъ 3 до 22 Декабря. Такъ ему было скучно и пусто, что онъ обрадовался этой повѣсткѣ. По крайней мѣрѣ было дѣло, которое надо дѣлать и въ которомъ можно быть полезнымъ навѣрное.⁴¹

Въ послѣднее время, живя въ Москвѣ, онъ былъ въ самомъ дурномъ духѣ. Онъ переживалъ ту обычную, переживаемую такъ или иначе каждымъ человѣкомъ нашего времени и нашего круга внутреннюю борьбу: зачѣмъ я живу? Что мнѣ дѣлать? Какъ употребить мою жизнь? Отвѣтъ, даваемый исповѣдуемой всѣми его окружающими религіей, не удовлетворялъ его, своего отвѣта не было, и была тоска, и надо было какъ нибудь заглушить ее. Онъ пробовалъ это. Пріѣзжалъ его пріятель изъ Саратова – Предводитель. Они вмѣстѣ ужинали, пили и даже поехали къ женщинамъ. Но не только не стало легче, но было еще скучнѣе. Все было нелѣпо. И въ этой нелѣпости были виноваты всѣ, только не онъ. Онъ всего хотѣлъ хорошаго: хотѣлъ и равенства людей, и богатства всѣхъ, и нравственности всѣхъ, а все шло на выворотъ. И нельзя было ни сжиться съ этой нелѣпостью, нельзя было и жить среди нея.

Въ такомъ настроеніи онъ 3-го Апрѣля поѣхалъ въ Окружный судъ.

**[ПЕРВАЯ ЗАКОНЧЕННАЯ РЕДАКЦИЯ «ВОСКРЕСЕНИЯ».]

ВОСКРЕСЕНIЕ.

Іоанна XI 25—26

Я есмь воскресеніе и жизнь.

«Что это какая нынче кореспонденція», подумалъ Дмитрій Нехлюдовъ, выйдя изъ своей спальни въ столовую и разбирая письма и бумаги, лежавшія въ столовой на накрытомъ бѣлой скатертью столѣ рядомъ съ его приборомъ пахучаго кофея съ калачемъ, сухарями и кипячеными сливками.

– Заспалися, батюшка, тутъ человѣкъ дожидается, – сказала изъ другой двери вышедшая растолстѣвшая его нянюшка Прасковья Михайловна.

– Сейчасъ, няня, сейчасъ, – отвѣчалъ виновато Нехлюдовъ, поспѣшно разбирая письма – Отъ Кармалиныхъ человѣкъ? – сказалъ онъ, взявъ въ руки⁴² красивымъ знакомымъ почеркомъ надписанное письмо на толстой сѣрой бумагѣ, чуть пахнувшей чѣмъ то пріятнымъ. – Зачѣмъ же дожидается?

– Отвѣта ждутъ. Я уже ее чаемъ попоила,⁴³ – отвѣтила няня, покачивая головой и щуря глазъ.

Письмо было отъ Алины Кармалиной,⁴⁴ съ которой у Нехлюдова установились въ последнее время такія отношенія, при которыхъ недостаетъ только слова для того, чтобы только дружески знакомые вдругъ стали женихомъ и невѣстой и мужемъ и женою.

Знакомы и дружны были семьи Кармалиныхъ и Нехлюдовыхъ уже давно – дружны были матери и дѣти, когда-то были на ты и играли вмѣстѣ, т. е. такъ, какъ могли играть вмѣстѣ мальчикъ 14 лѣтъ съ 8-лѣтней дѣвочкой. Потомъ они жили въ различныхъ городахъ и рѣдко видѣлись. Только въ нынѣшнемъ 18..⁴⁵ году они опять сблизились. Кармалины, какъ всегда, жили въ Москвѣ, а Нехлюдова мать провела этотъ послѣдній годъ своей жизни тоже въ Москвѣ. Сынъ жилъ съ нею. Тутъ то во время болѣзни и смерти матери и послѣ нея и установились между Дмитріемъ Нехлюдовымъ и Алиной Кармалиной эти предшествующіе обыкновенно браку близкія и тонкія отношенія. Мать Нехлюдова желала этаго, также и Кармалины. Больше же всѣхъ желала этого Алина. Она говорила себѣ, что она никого такъ не любила, какъ Дмитрія Нехлюдова,⁴⁶ и, если бы была мущина, уже давно сдѣлала-бы ему предложеніе. Началось это для нея съ того, что она взялась за то, чтобы во что бы то ни стало ap[p]rivoiser, niveler,⁴⁷ какъ она выражалась, и исправить Нехлюдова, исправить не въ томъ смыслѣ, чтобы освободить его отъ пороковъ, – она, напротивъ, считала его слишкомъ добродѣтельнымъ, – но снять съ него его странности, наросты, крайности, удержавъ его хорошее, снять съ него лишнее, нарушающее изящество и гармонію. И она своей легкой рукой усердно принялась за это дѣло и не успѣла оглянуться, какъ въ процессѣ этаго занятія она влюбилась въ него такъ наивно и опредѣленно, что ей, дѣвушкѣ,⁴⁸ отказавшей 4 прекрасныя партіи и рѣшившей не выходить замужъ и вполнѣ отдаться искусству – музыкѣ, которую она дѣйствительно любила и въ которой была необыкновенно способной, – такъ влюбилась, что ей, 28 лѣтней дѣвушкѣ, страшно становилось за себя, страшно за то, что онъ не полюбитъ ее такъ, какъ она полюбила его.⁴⁹

Со времени смерти матери его прошло уже 3 мѣсяца. Потеря эта, которая для него была очень чувствительна, не могла быть причиной его молчанія. Онъ, очевидно, дорожилъ отношені[ями] съ нею, но не высказывалъ. И это мучало ее. Онъ же не высказывалъ по двумъ кажущимся противорѣчивымъ причинамъ. 1-я то, что онъ не настолько любилъ ее, чтобы рѣшиться связать свою свободу, 2-я то, что онъ, 34-лѣтній человѣкъ, съ далеко нечистымъ прошедшимъ, и человѣкъ, до этихъ лѣтъ ничѣмъ не проявившій себя, ничего не сдѣлавшій, считалъ себя вполнѣ недостойнымъ такой чистой, изящной и даровитой дѣвушки. Онъ не рѣшался сдѣлать предложенія и потому, что колебался еще въ душѣ, и потому, что боялся, что ему откажутъ.

– Сейчасъ, сейчасъ отвѣчу, няня, – сказалъ Нехлюдовъ, читая письмо.

В письмѣ было сказано: «Исполняя взятую на себя обязанность вашей памяти, напоминаю вамъ, что вы нынче, 22 Апрѣля, должны быть въ судѣ присяжнымъ и потому не можете никакъ ѣхать съ нами и Колосовымъ въ Третьяковскую галерею, какъ вы, съ свойственнымъ вамъ легкомысліемъ, вчера обѣщали; à moins que vous ne soyiez disposé à payer les 300 roubles, comme amende⁵⁰ за то, что не явитесь во время. Я вспомнила это вчера, какъ только вы ушли».

«Ахъ! и то правда. А я совсѣмъ забылъ», вспомнилъ Нехлюдовъ. И улыбаясь прочелъ еще разъ записку, вспоминая все то, о чемъ были въ ней намеки. «Точно, нынче 22, и надо ѣхать въ судъ. Какъ это я забылъ». Онъ всталъ, подошелъ къ письменному столу, вынулъ ящикъ, въ которомъ въ безпорядкѣ валялись бумаги, папиросные мундштуки, фотографіи, и, порывшись въ немъ, нашелъ повѣстку. Дѣйствительно, онъ былъ назначенъ присяжнымъ на 22, нынче. Онъ взглянулъ на бронзовые часы – было ¹/₄ 10. Въ повѣсткѣ же сказано, чтобы быть въ судѣ въ 10.

Вернувшись къ столу, на которомъ былъ накрытъ кофей, онъ налилъ себѣ полчашки кофе, добавилъ кипяченымъ молокомъ и, опустивъ калачъ, началъ читать другое письмо. Другое письмо было заграничное: изъ Афонского монастыря къ благодѣтелю съ просьбой пожертвовать. Онъ съ досадой бросилъ это письмо и взялся за третье. Третье было изъ Рязани, и почеркъ былъ незнакомый, писарскій и малограмотный. Письмо было отъ Рязанскаго купца, предлагавшего на слѣдующій срокъ взять въ аренду его землю, 800 десятинъ Раненбургскаго уѣзда, которая уже 5 лѣтъ находилась въ арендѣ у этого купца.

<Нехлюдовъ жилъ въ Москвѣ и жилъ на большой роскошной квартирѣ съ нянюшкой⁵¹ и двумя прислугами: поваромъ и буфетнымъ мужикомъ, только потому, что онъ жилъ такъ при матери. Но роскошная и праздная жизнь эта въ Москвѣ была совсѣмъ не по его вкусамъ. Но въ первое время послѣ смерти матери онъ ничего не предпринимал, а потомъ онъ не успѣлъ оглянуться, какъ жизнь эта стала ему привычной, и у него установились съ семействомъ Кармалиныхъ тѣ тонкія и напряженныя отношенія, которыя удерживали его теперь въ Москвѣ. Сначала Кармалины утѣшали его. Ему даже пріятно было, какъ они преувеличивали представленіе о его горѣ, но ему нельзя было отказываться отъ тѣхъ чувствъ, которыя ему приписывали. Потомъ эти утѣшенія такъ сблизили его съ ними,⁵²