* № 39 (рук. № 8).

Слѣдующее за этимъ дѣло было дѣло о сопротивленіи властямъ. Крестьяне, уже давно судившіеся съ помѣщикомъ о принадлежности имъ луга, скосили и убрали лугъ, который признанъ былъ въ одной инстанціи принадлежащимъ крестьянамъ, а въ другой – помѣщику, а въ третьей опять крестьяне были приговорены судомъ къ уплатѣ за скошенный лугъ и за судебныя издержки 385 рублей. Крестьяне не платили. Было рѣшено продать имущество крестьянъ, и для этого посланъ былъ судебный приставь. Судебнаго пристава крестьяне прогнали. Тогда пріѣхалъ исправникъ съ становымъ и урядниками и съ краю деревни приступилъ къ отбиранію скотины. Тогда теперь судившіеся мужики, 18 человѣкъ, въ числѣ которыхъ былъ сѣдой старикъ, всѣ подошли къ двору и оттерли плечами полицейскихъ, сказавъ, что они не дадутъ скотины. Подсудимые сидѣли въ этомъ дѣлѣ не на скамьѣ подсудимыхъ за рѣшеткой, такъ тамъ они бы не помѣстились, а тамъ, гдѣ сидятъ адвокаты. Подсудимыхъ всѣхъ было 18 человѣкъ домохозяевъ. Всѣ они вошли въ своихъ мужицкихъ одеждахъ, всѣ входя перекрестились на образъ, встряхнули волосами и скромно, но безъ всякой робости заняли свои мѣста, наполнивъ залу запахомъ кафтановъ и дегтя. Всѣ люди эти судились за то, что они, кормя своими трудами съ земли всѣхъ этихъ чиновниковъ, приведшихъ ихъ сюда и судившихъ ихъ, хотѣли пользоваться этой землей, тѣмъ болѣе что имъ сказали, что земля эта по бумагамъ ихняя.

Попытка механическимъ путемъ достигнуть подобія справедливости была особенно возмутительна по отношенію къ этимъ людямъ.

Товарищъ прокурора съ поднятыми плечами, очевидно, смотрѣлъ на это дѣло какъ на рѣшительное въ его карьерѣ, и бѣдняга и краснѣлъ и блѣднѣлъ, дѣлая вопросы обвиняемымъ и свидѣтелямъ, желая во что бы то ни стало утопить этихъ мужиковъ. Въ обвинительной рѣчи своей, которую онъ началъ говорить весь блѣдный и дрожащій, такъ онъ былъ взволнованъ присутствіемъ знаменитаго адвоката, защищавшаго крестьянъ, онъ прямо выдумывалъ, клеветалъ и лгалъ, такъ что если бы въ этомъ судѣ дѣло шло дѣйствительно о справедливости, то перваго судить надо было этого несчастнаго заблудшаго мальчика, который былъ вполнѣ увѣренъ, что, стараясь повредить сколь возможно тѣмъ людямъ, которые кормятъ его, онъ дѣлаетъ хорошее, заслуживающее всеобщаго одобренія дѣло. Дѣло это уже два раза слушалось и два раза откладывалось: одинъ разъ потому, что обвиненіе, т. е. товарищъ прокурора съ поднятыми плечами, счелъ составъ присяжныхъ для себя невыгоднымъ и подъ предлогомъ не явки какихъ то неважныхъ и ненужныхъ свидѣтелей настоялъ на томъ, чтобы дѣло было отложено; другой разъ потому, что адвокатъ, защищавшій мужиковъ по сдѣланному съ ними условію цѣною за 1500 рублей, не получилъ еще всѣхъ денегъ, а только половину, другую же половину крестьяне обѣщали отдать по окончаніи дѣла. Не довѣряя крестьянамъ, адвокатъ, тоже придравшись къ отсутствію какихъ то свидѣтелей, тоже отложилъ дѣло. Такъ что теперь мужиковъ таскали въ судъ зa 120 верстъ, а теперь, въ самый овсяный просѣвъ, уже въ 3-ій разъ. Дѣло все было съ самаго начала совершенно ясно. Кругомъ виноваты были помѣщикъ, отнявшій лугъ, принадлежавшій крестьянамъ, судебное учрежденіе, признавшее этот лугъ помѣщичьимъ и присудившее взысканіе издержекъ съ крестьянъ, виноваты полицейскіе чины, виноваты теперь эти судьи съ танцоромъ во главѣ и съ своимъ товарищемъ прокурора и Судебнымъ приставомъ за то, что они позволяли себѣ издѣваться не только надъ людьми, но надъ правдой. Но тутъ на судѣ выходило, что виноваты мужики, и на вопросы, поставленные присяжнымъ, несмотря на все стараніе ловкаго защитника, защищавшаго не по существу дѣла, а по формальной сторонѣ, нельзя было иначе, какъ обвинить крестьянъ.

Странно и совѣстно было смотрѣть на этихъ крестьянъ, нѣкоторыхъ изъ нихъ старцевъ, которые, не шевелясь и не измѣняя положенія, спокойно сидѣли, ожидая, когда это кончатъ господа тѣ глупости, которыя почему то они считаютъ нужнымъ продѣлывать надъ ними. Въ томъ, что они не виноваты въ томъ, что скосили принадлежащiй имъ и признанный за ними лугъ для того, чтобы имѣть сѣно и кормить имъ своихъ коровъ, овецъ и лошадей, для нихъ, очевидно, не могло быть никакого сомнѣнія, совершенно независимо отъ того, что скажутъ эти люди, разсѣвшіеся на разныхъ мѣстахъ въ шитыхъ воротникахъ и съ бумагами, въ которыхъ они что то читаютъ.

Дѣло продолжалось еще дольше вчерашняго, и только въ 7-мъ часу вечера кончились рѣчи, и предсѣдатель передалъ вопросы присяжнымъ.

Несмотря на усилія Нехлюдова совершенно оправдать мужиковъ и отвѣчать прямо – не виновны, несмотря на очевидность невиновности, старшина настоялъ на томъ, чтобы отвѣчать на вопросы точно, хотя и сколько возможно облегчая мужиковъ и давая имъ снисхожденіе.

Въ 8 часовъ все кончилось, мужиковъ приговорили къ наказанію, къ слабому, но всетаки наказанію, нѣкоторыхъ къ тюремному заключенію, и опять возложили на нихъ издержки.

* № 40 (рук. № 8).

Вѣдь если мы хотимъ оградить себя отъ такихъ людей, какова теперь Катюша, то надо, чтобъ она оставалась Катюшей, а не дѣлалась Любкой. И это можно. Можно было и Симона съ Евфимьей сдѣлать людьми, если бы ихъ учили добру, закону Христа, а не постановкѣ свѣчекъ, и дали бы имъ возможность жить на землѣ (какъ говорилъ извощикъ, вспомнилъ Нехлюдовъ), а не приставили ихъ на всю жизнь выносить наши нечистоты, какъ Евфимію и Симона. A Смѣл[ь]ковъ? Отчего жъ бы ему не быть человѣкомъ, если бы его учили чему нибудь кромѣ того, что питье и развратъ – это молодечество, а богатство – это добродѣтель. И неправда, чтобы это было невозможно. Не только не невозможно, но это въ сто разъ легче чѣмъ то, что дѣлается теперь, съ этими слѣдователями, частными секретарями, судьями, Сенатами и Синодами.

* № 41 (рук. № 8).

«Ну, у насъ нѣтъ ничего подобнаго. Есть церкви; въ нихъ звонятъ, служатъ въ ризахъ, продаютъ свѣчи, говѣютъ даже. Но развѣ кто нибудь говоритъ, что не хорошо пить водку, курить, пріобрѣтать деньги, ходить въ распутные дома? Никто не говоритъ. А если кто и говоритъ, то Ванька не вѣритъ и не можетъ повѣрить, потому что пьютъ вино господа, попы, царь, а водку отъ царя продаютъ, пріобрѣтаютъ деньги всѣ и не брезгаютъ ничѣмъ, а въ дома тоже ходятъ всѣ и смѣются, разсказываютъ, и за порядкомъ въ домахъ само начальство смотритъ, стало быть – хорошо. И воспитали такъ не одного, а мильоны людей, и потомъ поймаемъ одного и измываемся надъ нимъ.

* № 42 (рук. № 8).

<Развѣ кто нибудь говоритъ когда нибудь этому мальчику, что не хорошо пить водку, курить табакъ, не трудясь, а обманомъ и насиліемъ пріобрѣтать деньги, ходить въ распутные дома?> Ему говорили, что надо утромъ и вечеромъ и проходя мимо церкви креститься и кланяться, говорили, что надо разъ въ годъ ходить къ попу и, если онъ хочетъ особенно отличиться, дать свои гроши или пятаки на свѣчи. Но про то, что не надо курить, пить, обманомъ пріобрѣтать деньги, распутничать – ему не говорили никогда. А если кто и говорилъ, то Ванька не вѣрилъ и не могъ вѣрить. А не могъ онъ вѣрить потому, что видѣлъ, что тѣ самые, которые говорили ему про это, дѣлали то самое, что они ему запрещали: курили и пили водку <всѣ, водку даже отъ казны продавали, значитъ, пить хорошо> и деньги добывали всякимъ обманомъ и насиліемъ, и всѣ распутничали и даже распутство считали молодечествомъ. А когда онъ, 18-лѣтній мальчикъ, выпилъ того яда, который продается на всѣхъ перекресткахъ не только съ разрѣшенія правительства, но продажей котораго оплачивается большая часть начальства, когда онъ напился этого яда и сталъ привыкать къ этому, тогда всѣ его бросили, предоставивъ ему выбираться изъ своего положенія, какъ онъ знаетъ. <Вѣдь развѣ кто когда нибудь что нибудь сказалъ поучительнаго этому мальчику, кромѣ того, что надо кланяться и креститься передъ всякой иконой и читать какія то непонятныя слова утромъ и вечеромъ? Съ 11 лѣтъ онъ въ Москвѣ въ ученьи. Что онъ видѣлъ, что слышалъ, какой примѣръ видѣлъ? Неестественную, убивающую 14-часовую работу и потомъ по праздникамъ пьянство и развратъ и маханіе руками передъ иконами.> И вѣдь такихъ мальчиковъ сотни, тысячи, десятки тысячъ, уже готовыхъ и постоянно подбывающихъ изъ деревни и готовящихся въ такое состояніе, въ которомъ теперь этотъ несчастный. Десятокъ тысячъ мальчиковъ теперь въ Москвѣ точно столь же опасныхъ, какъ этотъ мальчикъ. Почему же этаго судятъ? Но положимъ, что судятъ его потому, что онъ попался. Ну, хорошо. Ну, попался. Къ какой дѣятельности можетъ побудить общество поимка такого мальчика? По здравому смыслу только къ одному, къ тому, чтобы употребить всѣ наши силы на то, чтобы уничтожить тѣ условія, при которыхъ воспитываются такіе мальчики: уничтожить учрежденія, гдѣ ихъ дѣлаютъ. Заведенія же, гдѣ ихъ дѣлаютъ, всѣ извѣстны: это всѣ фабрики, всѣ мастерскія, въ которыхъ кишмя кишатъ эти несчастныя дѣти, это трактиры, кабаки, табачныя лавочки, распутные дома.

Что же, уничтожаютъ такія заведенія или, по крайней мѣрѣ, ставятъ преграды ихъ увеличенію и распространенію? Напротивъ: поощряютъ, и все больше и больше людей гонитъ нужда въ города, все больше и больше распложается фабрикъ и всякихъ заведеній, гдѣ дѣлаютъ такихъ несчастныхъ.

«Воспитали такъ не одного, a милліоны людей, и потомъ поймали одного мальчика и измываются надъ нимъ», думалъ Нехлюдовъ, сидя на своемъ высокомъ стулѣ рядомъ съ полковникомъ, глядя на мальчика въ сѣромъ халатѣ и слушая различныя интонаціи голосовъ защитника, прокурора и предсѣдателя и глядя на ихъ кривлянья. Да и зачѣмъ онъ здѣсь, этотъ мальчикъ, т. е. здѣсь въ Москвѣ? Затѣмъ, что ему дома кормиться нечѣмъ, и отецъ отъ нужды бросилъ его въ этотъ вертепъ. А отчего ему кормиться нечѣмъ? Оттого, что земля эта у меня, у Колосова, у Кармалиныхъ, у француза, парикмахера и всѣхъ тѣхъ, которые набрали деньги и купили изъ подъ ногъ мужиковъ земли. Если бы вмѣсто всей этой ужасной комедіи были бы учители добра, были бы люди, заботящіеся о томъ, чтобы люди могли жить честнымъ трудомъ. Но если бы хоть не было бы, только бы не было этой лжи, которая ничего не сдѣлаетъ, а только развращаетъ.