«Душа изнемогла от скорби…»

 
Душа изнемогла от скорби.
В моей гробнице скарабеи.
Отточены серые плиты –
И путь заказан в Египет.
 
 
Тяжёлый камень привален
К дверям забытого склепа,
И свет увидит едва ли,
Истлевший в гробу скелет.
 
 
Хотя бы вольные птицы
Донесли до меня вести
О том, как время мчится,
Какие народы в чести.
 
 
Мне скучно, давно я умер,
Забылся сладким сном смерти.
Надо мною вечные сумерки,
И от вечной тьмы не уйти.
 

1939 июль 5

Танка

 
Перед зеркалом
Ты заплела косы,
Звонко смеялась.
Сетью волос душистых
Я навеки опутан.
 

1939 август

«Белые голуби над маленьким домом…»

N.

 
Белые голуби над маленьким домом
Тонули в небе глубоком и голубом,
Вместе с дымом сизым столбом
Тянулись к высям от солнца весёлым –
 
 
И так золотиста была глубина,
Что не было сил отойти от края,
Выросли крылья, и хотелось, играя,
Кинуться в небо до самого дна.
 

1939 август 19

На полях книги В. Иванова «Cor Ardens»

 
В пылающем сердце твоём
Я вещие зовы прослышал,
Из дома родимого вышел
Сокрытый искать водоём.
 
 
И слово взлетело, как голубь,
И внятно для спящего слуха –
На воды сошествие Духа,
Когда всколебалася прорубь.
 

1939 сентябрь

«Видали как в клетке…»

Посвящается. В.М.

 
Видали
как в клетке
мечется лев,
Которому
быть довелося
пленником,
Он лапой
бьёт
брусья
и, дико взревев,
Бросает вызов –
бездельникам!
Тот зверь –
мой тёзка.
В лютой тоске,
С утра
полоумный
мечусь
по аллеям.
Кто мне скажет:
– Теперь
ты с кем?
Подарит улыбкой
и пожалеет.
В дни,
когда мир
забредил
войной,
Оскалила смерть
свои белые
челюсти,
Хочу, чтобы ты
была
со мной.
Дерзкий,
покуда
цел ещё!..
Звонкий смех
в моих
ушах
Звенит,
как сладкая
музыка,
Я ускоряю
невольно
шаг,
Мелькнула
твоя мне
блузка…
Легко растерять
от восторга
слова,
Что встали, как
иглы,
торчком,
Сегодня пошла
об заклад
голова –
Играю на
жизнь
в очко!
И только
с поля
сгребать трупы
Начнут
по братским
могилам,
Слова
этих братьев
станут
скупы,
Но
слишком дороги
милым.
Сегодня
готов просить,
как о милости:
Приди
не к мёртвому
в часы погребения!
Знаю,
мне пытки такой
не вынести,
Если
надежды
нет
на спасение.
Ещё в Египте,
в глубокой
древности,
Любовь
источила меня,
как ржа,
С тех пор
я теряюся
в повседневности,
Участьем и лаской
твоей
дорожа…
Быть может,
в сохранности
жёлтая мумия,
Которую тлен
пощадил
для вечности,
Готовы в музеях
поэты
в раздумии
Часами смотреть
на сухие
конечности.
И я открыл
для себя
однажды
Твоё лицо
под стеклом
в витрине,
Губы
иссохли
от вечной
жажды,
И я
целовать их
не смею
ныне.
Поверь,
что радостью
навек
вымучен,
Стихи слагающий
о любви.
Заново
египетский язык
выучи.
Разбей стекло!
И живи!..
 

1939

Монолог Петрушки

Ночь. Влюблённый Петрушка остался один.

Тусклое небо и матовая, круглая луна.

 
В такую бездонную глубину
Не хотелось бы мне упасть.
Но вот я снова вижу луну.
И в сердце вспыхнула страсть,
Такая бездонная, как луна,
Как матовый шар фонаря.
Душа, словно небо, не знает дна,
И я задыхаюсь, паря…
Я места себе не найду от тоски,
Синим пеплом покрылись мои виски.
В глазах поплыли тёмные мушки.
Любовью отравлено сердце Петрушки.
Деревянная голова
Падает с плеч.
Сегодня мне стали ясны слова:
«Игра не стоит свеч»!
 
 
Ночь задувает свои светильники,
Уже чадит не один фитиль.
Сыплется с неба млечная пыль,
Словно серебряные полтинники.
Блестит асфальтовая мостовая.
Ветер доносит звонки трамвая,
Ундиной предстала мне любимая,
В зелёном платье, в венке из кувшинок,
Когда с балаганом проехал мимо я
Давать спектакль на колхозный рынок.
Не многих тронет печаль Петрушки.
Девушка скрылась в ближней роще.
Долго кричали вослед лягушки…
И мне бы крикнуть! Было бы проще!
А я заломил нелепо руки
И произнёс монолог о разлуке.
 
 
Ночь, ты видишь унылого путника,
Который сбился и никнет у рампы.
Он больше не скажет ничего путного.
Повалится с ног и подавит лампы.
 

1939 октябрь 25

Виланель

 
Услада жизни в жёлтом, красном.
И славит разум чистый цвет
В их сочетании согласном.
 
 
Душевный жар в порыве страстном
Сумел отобразить поэт.
Услада жизни в жёлтом, красном.
 
 
Погибнет всяк в пути опасном,
Кому живого смысла нет
В их сочетании согласном.
 
 
На небе нестерпимо ясном
Оранжевый пылает свет –
Услада жизни в жёлтом, красном.
 
 
Мир плавится веленьем властным,
И тяготеет вещий бред
В их сочетании согласном,
 
 
Когда в неведенье всечасном
Вникаем в тысячи примет,
Услада жизни в жёлтом, красном,
В их сочетании согласном.
 

1939 ноябрь 9. (1940?)

1940

«Порой четырёхстопный ямб…»

 
Порой четырёхстопный ямб
Вселяет слабую надежду,
Что будут ясными стихи.
 
 
Но убежать от волчьих ям
Напрасно мыслю, только стражду
И в строках поверяю вздохи.
Провалы памяти моей
Бездонны…
 
 
И когда я сгину,
То будет кости мыть ручей,
Поспешно прядая в долину.
И хлебом будет Око мне,
И пивом будет Око мне,
И боги будут близки мне
В краю,
где нет земных страстей.
 
 
Когда поют матросы Ра,
Приветствовать богов пора.
И всплески вёсел ловит слух,
Встречая светлую ладью,
И громко торжествует дух
У тёмной бездны на краю.
 
 
Да будет мир в душе твоей!
В гробнице нет земных скорбей,
И если дни полны тоски,
Ты будешь видеть сны во сне.
 
 
И ямбы сыплются ко мне.
И камни сыплются ко мне
На грудь – и невозможно мне
Их стронуть – так они тяжки.
 

1940 февраль 2

«Луна двурога…»

«Луна двурога…»

А. Белый

 
Луна двурога.
У полубога на лбу два рога.
Побудь со мной!
Во мгле дорога,
Томит тревога,
Ещё немного – побудь со мной!
У тебя лик Каина,
И печаль твоя высока, высока…
Выше дома растёт раскаянье,
Поднимаясь под облака.
Но тяжёлые копыта
Ударяют по земле.
Но тяжёлые копыта,
Но тяжёлые копыта
Ударяют
по земле!
 

1940 февраль 4

«Рождён поэтом…»

 
Рождён поэтом
Скромную прозу презрел,
Стал петь союз Муз.
Мне девять босых сестёр
Гудок вложили в уста.
 

1940 март

«Так повелось…»

 
Так повелось, что не Гоген – Ван-Донген:
Три синих ветви, вскинутые к небу,
Весна над розовым квадратом дома.
 

1940 май

Три путника

 
Мы выбежали, словно дети,
Из дома душного на волю.
Тянули сок из стебля трав
И были радостны с утра.
Теряли весело рассудок.
По лугу он летал, как мячик.
Его не сдерживали сети
Покорно принятых запретов.
Там от очков метнулся зайчик,
Но был к земле прижат ладонью –
Уж не скакать ему по кочкам.
Тонули в топи незабудок,
А на воде темнела тина,
Осока попадала в стень,
Короткие ложились тени
У ног, и надвигался полдень.
Охотно каждый бредил сенью,
Когда катилось лето в Лету…
 
 
Те крылья – цвета спелой ржи.
И голубыми васильками
Расшиты белые одежды.
Три путника своей дорогой
Идут и кличут Авраама.
Кругом протоптаны межи,
К реке протянут скат пологий,
В низине тучные стада.
Пастух дудит вдали на дудке.
Мы собираем незабудки.
А в полдень тронется вода.
 
 
И снова ржавый купол храма
Встречает снятыми крестами,
И снова попраны надежды…
Вдали: три посоха, три ангела…
Три белых голубя: над нами.
 

1940 июль

День траура

 
В день траура уснет война,
Под голову положит руки.
Страну подавит тишина,
И неизбывной скорби звуки
Сорвутся с оркестровых труб.
Как будет горек голос меди,
Когда у смерти много снеди.
От сна воспрянет каждый труп
С тяжёлой думой о погосте.
А там, под грудою развалин,
Белеют молодые кости,
И череп весело оскален.
В глазницы понабилась пыль.
Но сраму мёртвые не имут,
Они ползут туда, где омут,
Где тиной зарастает быль.
Кусочки синего свинца
Лишь точки смертного конца.
Воронкой взрыты водоёмы,
Мосты разрушены, дома
Сошли от ужаса с ума,
Они друг другу незнакомы,
Стоят расколоты тоской.
Дверь бьётся в панике доской.
И окон впадины пустые
Роняют звонкое стекло
На вздыбленные мостовые,
Где столько близких полегло.
Всех беженцев, сирот в слезах
Земля чужая не приемлет.
Людей отчаянье объемлет,
За ними тенью ходит страх.
В окопах плач о матерях,
В домах стенание о сыне.
Удачен у войны покос,
Что не селенье – то погост.
И сладко ей дремать на Сене.
Твой траур Франция во мне,
Ты гибель обрела в войне,
Но не постыдна эта гибель.
 

1940 июль 26

«Смерть пришла согреть поцелуем…»

 
Смерть пришла согреть поцелуем
И сказала на ухо нежно:
– Пройден путь твой, конец неизбежно
Подступает, и гроб неминуем.
Так пойдём и закажем белый,
Самый прочный, самый просторный.
Я послушал и вышел покорный
В путь, где ждут меня Хлебников, Белый.
Смерть сама покупала цветы,
Вырастал одуряющий ворох,
Я томился в пустых разговорах,
И поблёкли, завяли мечты.
Жизнь упала могильной плитой
И мерещится жалким надгробьем.
Стал я серым и пыльным подобьем,
Весь источен дневной суетой.
Не по сердцу любимое дело,
Показались чужими тетради.
Смерть разгладила жидкие пряди
Кос и молча у зеркала села.
А потом мы открыли вино
И, как кровь, нацедили в стаканы.
Долго пили и не были пьяны,
Лишь туманы ползли к нам в окно.
Смерть с противным своим поцелуем
Не торопится, сводит с ума –
И уже позабыла сама,
Что мы целую вечность толкуем.
 

1940 октябрь 21

Святой Сисиний

 
Как на море-океане
Виден бел-горючий камень.
Встал на нём святой Сисиний,
Держит свод небесный, синий.
Плащ на нём, как в осень ясень,
Сам он, словно солнце, красен.
Зелена под ним пучина,
Глубока, черна кручина.
 
 
Всколебались гулко хляби,
Поползли из вод по зыби
Лихорадки, сыпи, ряби,
В чешуе горя, как рыбы.
Поднялись нагие сёстры:
Груди остры, локти остры,
Взгляды дики, злобны крики,
С воем тянут в тине руки.
Косы мокры, их не выжать.
Трудно будет нежить выжить.
Спали струи водяные,
Встали девы водяные,
 
 
Изметнулись, словно змеи,
И застыли, сёстры злые,
Видя, как святой Сисиний
Держит свод небесный синий.
На нём плащ, как в осень ясень,
Сам он, словно солнце, красен,
Зелена под ним пучина,
И плывёт со дна кручина…
Нарастает в сердце злоба.
Сына тянет мать от гроба.
Люди стынут, тяжко стонут,
Стоны к ночи громче станут.
 
 
Как огонь сжигает хворост,
Гнёт людей и ломит хворость.
Каждый, внемля трясовицам,
Словно тяжкий сноп валится.
И взывать к святому надо:
– Изгони исчадья ада,
Исцели, святой Сисиний,
Помоги, святой Сисиний!..
 
 
Тут на бел-горючий камень
С облак пал небесный пламень.
Облеченно плотью слово.
Над святым рука Христова.
Он упорен в чистой вере,
Свет вокруг него струится:
– Сгиньте, Иродовы дщери,
Дети мрака, трясовицы!
Уж не место на земле вам
Вечно зло творящим девам!
 
 
И сестёр, что злобы полны,
С торжеством пожрали волны,
Те, шипя в воде, как угли,
Шли ко дну черны и смуглы.
Как на море-океане
Виден бел-горючий камень.
 
 
Там стоит святой Сисиний,
Держит свод небесный синий,
Плащ на нём, как в осень ясень,
Сам он, словно солнце красен.
Зелена под ним пучина,
Полегла на дно кручина.
 

1940 октябрь 30