Мы знали, – говорит он, – о том, что украинская делегация имела целый ряд тайных совещаний с немецкой и австрийской делегациями, и мы заявили украинцам, что мы обязуемся вести все наши переговоры с делегациями Четверного Союза при участии украинской делегации, что мы обязуемся сообщать протоколы всех тех заседаний, на которых она, по тем или иным причинам, не присутствовала или не будет присутствовать, – но что мы требуем такого же отношения к нам и со стороны украинской делегации. Нам ответили, что сделают соответственный запрос у киевского правительства, но ответа мы до сих пор не получили, несмотря на наши многократные напоминания. Тактика украинской делегации и киевской Рады – это, в сущности, перевод на украинский язык тактики правительства Керенского. Слабость украинской Рады лишила ее возможности вести самостоятельную, честную и открытую политику, и история зло подшутила над теми, кто видел свою опору против «предательства» большевиков и левых эсеров в украинской Раде. Мы знаем, до чего цинична была поддержка, оказывавшаяся Раде со стороны посольств и миссий наших союзников; мы знаем, – в Украину шло и английское золото, и французское офицерство, и тяжелая артиллерия обоих этих стран, но Рада поступила с ними, как поступают при первой возможности все мелкобуржуазные правительства более слабых государств, как поступили Болгария и Румыния, как поступил черногорский король, одновременно получавший взятки у Австро-Венгрии и России. Альбер Тома высказывает надежду, что именно Украина спасет интересы французской биржи на Восточном фронте, а тем временем киевская Рада уже вступила в сепаратные и тайные переговоры с немцами, как вступила бы несомненно и та часть Учредительного Собрания, которая несколько дней тому назад добивалась здесь власти.

Свежие немецкие газеты дали нам возможность дать себе отчет в том, что делается теперь в Германии. Там существуют, по-видимому, судя по буржуазной прессе, три ориентации: первая представляет собою аннексионистов высшей марки, которые видят основную цель политики Германии в захватах по всем направлениям, опираясь на военную машину Гинденбурга; вторая ориентация представляет либеральную буржуазию и социал-патриотов, которые направляют все свое империалистическое внимание на борьбу против Англии, считая возможным и целесообразным заключить более или менее сносный мир с Россией, – для того, чтобы, создав новую континентальную коалицию, иметь тем больше шансов на победу над Англией; и, наконец, третья ориентация, к которой принадлежит и Кюльман, считает невозможным сломить Англию и пытается взять свой реванш на Восточном фронте. Эта ориентация имеет, по-видимому, самую широкую поддержку и в самой Англии, где также считают невозможным победить Германию и пытаются ее удовлетворить за счет России.^[53]

Этим объясняется вся позиция германской делегации и весь ход наших переговоров с нею. В пункте первом декларации Кюльмана признавалась обязанность воюющих стран очистить все оккупированные ими территории. Пункт второй делает из этого правила «изъятия» в пользу Германии, совокупность которых, в сущности, совершенно аннулирует действие первого пункта.^[54] Если мы переведем абстрактные названия подлежащих изъятию областей на язык цифр, то мы увидим следующее: на основании пункта первого и пункта второго, Германия обязана освободить территорию пространством в 12–15 тысяч квадратных верст, а во власти оккупации остаются области пространством около 200 тысяч квадратных верст. Пункт первый, как мы видим, в связи с пунктом вторым, является лишь попыткой замаскировать неслыханные хищнические аппетиты германских империалистов; и если германская делегация все же решилась вступить с нами в мирные переговоры, если Кюльман позволил себе предложить нам эти циничные условия, то только потому, что он надеялся, что мы пойдем ему навстречу в этом величайшем обмане широких народных масс. Это неудивительно: вся наша буржуазная и социал-предательская пресса в течение многих недель и месяцев убеждала империалистов всего мира в том, что мы являемся лишь наемниками германского кайзера и что мы решили заключить мир во что бы то ни стало. Это настолько вдохновило председателя германской делегации, что он смело предложил нам эти разбойничьи условия, быть может, с полной уверенностью, что мы сделаем все возможное для того, чтобы замаскировать истинный смысл этих требований.

Но Кюльман ошибся. Мы вступили с ним в переговоры, как вступают в переговоры со своими капиталистами или с их представителями рабочие-стачечники после стачки. Бывают случаи, когда стачка проиграна, – может случиться и такая несчастная политическая и социальная ситуация, при которой представители рабочих вынуждены будут подписать мир с представителями капиталистов на таких условиях, которые явно противоречат их интересам. Но истинные представители революционного пролетариата никогда не приложат своих рук к тому, чтобы покрыть обманом сущность подписанного ими договора. И мы с самого начала раскрыли скобки кюльмановской декларации, сорвали маску с представителей германского империализма. Казалось бы, после этого нам не о чем было разговаривать с германской делегацией. Но мы считали себя обязанными внести максимальную ясность в дело, для того чтобы у широких народных масс не оставалось никаких сомнений относительно целей обеих участвующих в переговорах сторон. Сами того не желая, представители противной стороны нам помогали в этом. Прежде всего, в вопросе о перемене места переговоров они нам поставили ультиматум.

Тов. Троцкий подробно излагает весь ход дискуссии о перемене места переговоров и то, как в процессе этой дискуссии выяснились истинные взгляды и намерения германской военщины.^[55]

Германские аннексионисты пытались дать хоть какую-нибудь почву для распространяемых их печатью взглядов на российскую делегацию. Если наша буржуазная и социал-предательская пресса, равно как и ее братья в странах союзного империализма, представляет нас своим читателям во образе германских наемников, силящихся похитрее предать интересы всех народов правительству Вильгельма, то и германские аннексионисты стараются изобразить нас в виде хитрых лазутчиков империализма стран Согласия, которые думают лишь о том, чтобы выведать все слабые стороны германской военной и хозяйственной машины и потом прервать переговоры для возобновления военных действий с большим успехом.

Принятием германского ультиматума о продолжении переговоров в Брест-Литовске мы нанесли удар этой злостной клевете. И мы воспользовались им для того, чтобы лишний раз доказать наше искреннее стремление к честному демократическому миру, точно так же, как и отсутствие серьезных намерений в этом направлении у наших противников, пытавшихся сорвать мирные переговоры на второстепенном вопросе о месте их ведения. Мы продолжали переговоры, которые вначале дали картину какой-то теоретической дискуссии о понятии права на самоопределение народов.^[56]

Германские империалисты всячески доказывали нам, что сущность второго (ограничительного) пункта их декларации имеет своим основанием то обстоятельство, что для нас война кончается тотчас же, когда мы подпишем с ними мир, в то время как они будут продолжать войну, и потому, с их стороны, было бы в высшей степени неосмотрительным очищение всех стратегических позиций, которые были ими заняты на том или ином фронте. Впрочем, – говорили они, – в оккупированных странах Восточного фронта ими будет оставлено очень немного войск, ровно столько, как мы понимаем, чтобы держать в узде литовских, польских и курляндских рабочих и крестьян, не позволяя им даже заикнуться о борьбе против социального гнета. Мы констатировали это на мирных переговорах, и мы определенно поставили вопрос о том, когда же будут войска выведены окончательно из оккупированных областей, в случае заключения общего мира. Германская делегация очень долго уклонялась от прямого ответа на этот вопрос и, наконец, вынуждена была осведомить через наше посредство широкие народные массы о том, что она отказывается дать какие бы то ни было гарантии исполнения ею обязательства очистить оккупированные территории, равно как и отказывается назначить вообще срок этого очищения. Маска была сорвана.

Тов. Троцкий говорит, однако, что Германия не питает, по-видимому, намерения аннексировать все занятые ее войсками территории. Это значило бы включить в состав Германии широкие массы «мятежников». С картой в руке товарищ Троцкий доказывает, что германцы преследуют прежде всего военные цели, и говорит, что наши военные специалисты утверждают, что намеченная германскими империалистами граница с Россией является для нас положительно гибельной. Германцы, очевидно, преследуют не только эту цель, но и хотят создать в оккупированных ими странах невыносимый переходный режим, который явился бы самым лучшим средством для подавления революции в столь близкой к пределам самой Германии территории.

Эти свои положения тов. Троцкий развивает в своей речи с исключительной убедительностью. Затем он переходит к вопросу об отказе от контрибуций. Он говорит, что германские империалисты на словах отказались от контрибуций, но они выставили целый ряд требований, удовлетворение которых, по нашему расчету, потребует от нас от 4 до 8 миллиардов. Шейлоковский счет германского империализма нам еще не представлен, но мы убеждены, что они не поскупятся при определении всех убытков от конфискаций, реквизиций и т. п. преступлений военного времени, которые совершены были царским правительством и правительством Керенского. Этот счет, как и все условия германских аннексионистов, по нашему глубокому убеждению, молчаливо одобрен в Лондоне: английский империализм ясно сознал, что победить Германию он не в состоянии, и вот за счет России предоставляется та компенсация, которую германскому империализму нужно дать для того, чтобы он стал сговорчивее в переговорах со своими великобританским и американским собратьями. Этот адский план обнаруживается при самом поверхностном анализе одной из речей Ллойд-Джорджа, который не сумел скрыть этого общего счета мирового империализма русской революции. К этому стремится и вся политика мирового империализма на Украине, в Румынии и во всех других областях, где империализм соприкасается с русской революцией.^[57]

Тов. Троцкий говорит, что как раз в этот момент румынские войска, содержащиеся на французские деньги и руководимые французскими инструкторами, расстреливают под Галацом две наши дивизии из тяжелой английской артиллерии. Мы ответили на это наложением запрета на весь золотой фонд Румынии, находящийся в Москве, в сумме от пятисот миллионов до одного миллиарда франков, и высылкой за пределы России всех агентов румынского посольства. Но, ведя самую энергичную борьбу со всеми попытками внешней или внутренней контрреволюции, мы никогда не забываем о том, что все ее фронты обязаны своим происхождением прямому участию одних и попустительству других наших «союзников». Мы знаем, что не одни те враги, с которыми мы уже вступили в непосредственную борьбу, являются нашими врагами. Мы знаем, что врагов у нас достаточно, и если бы на свете существовали исключительно они, то русская революция, быть может, была бы уже взята в смертельные тиски, ибо и Вильсон, и Кюльман, и Ллойд-Джордж, и Клемансо имеют одинаковые цели. Но, к счастью, это не так. У нас имеются и союзники, могущественные, честные и преданные союзники. Наш метод ведения переговоров выяснил уже широким народным массам все позиции и все цели. Мы имеем возможность сказать германской делегации, что не мы, а она затянула переговоры, определенно высказав лишь теперь то, что могла бы нам высказать в первые минуты переговоров. И то, что она нам сказала, мы уже передали рабочим, солдатам и крестьянам воюющих с нами стран; те десять дней перерыва, которых мы потребовали, прошли не бесследно.

Тов. Троцкий подробно останавливается на всех последних сообщениях из Австрии и Германии и говорит, что в обеих этих странах политический кризис достиг высокой точки, что в Германии реакция уже угрожает военной диктатурой и т. д. и т. д..^[58] Мы не можем, говорит тов. Троцкий, заниматься праздными пророчествами, но мы дали достаточную пищу для обострения классовой борьбы, для развития борьбы за мир в Западной Европе, и своими дальнейшими шагами мы будем стремиться к пробуждению западного пролетариата, к организации его сил, к обоснованию его политических стремлений, и параллельно с этим мы неуклонно будем проводить в жизнь две существеннейшие задачи момента: демобилизацию армии и продолжение мирных переговоров, в течение которых мы, во всяком случае, будем по-прежнему разоблачать все те предложения, которые противоречат основам демократического мира.^[59]

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ СЛОВО

Тов. Троцкий выступает для заключительного слова по своему докладу. Он говорит, что русская революция сделала попытку пробить заколдованный круг огня и крови, созданный этой войной, но никто ни на минуту не сомневался заранее в том, что это – задача исключительной трудности, что войной до исключительной глубины обострены противоречия существующего строя и что задача – устранить эти противоречия из круга социальной жизни – по своим размерам слишком грандиозна. Мы предсказывали, что подлинный демократический мир возможен лишь в том случае, если во всех странах вспыхнет социальная революция, и если эта революция одержит окончательную победу; и теперь ясно, как день, что дать обязательство заключить только подлинно демократический мир значило бы дать обязательство в том, что социальная революция, о которой все здесь говорили, вспыхнет немедленно, и что она будет в самом широком смысле этого слова победоносной. При таких условиях самое выражение «похабный мир»^[60] неуместно и недостойно, является кощунством в глазах и пред лицом окровавленной, задыхающейся в муках и бедствиях Европы. Оно является еще более кощунственным при мысли о тех мучениках, которые вот уже более трех с половиной лет гибнут в условиях, совершенно невыносимых для всякого живого организма, там, в траншеях, на фронте. Нет, «похабного мира» быть не может; может быть лишь несчастный мир. И когда в Германии был поднят вопрос о торговых договорах, одна газета, принадлежащая, приблизительно, к тому течению, какого у нас придерживается «Новая Жизнь», спрашивала: «сколько солдатских голов должно быть уложено, сколько человеческих жизней должно быть уничтожено для того, чтобы капиталисты той или иной страны имели возможность наживать лишний миллиард прибыли?» При таких условиях является подлинной буржуазной похабщиной, которую социал-предательские партии и газеты всегда готовы всячески поддерживать и теоретически освещать, всякое утверждение о том, что мир должен быть заключен лишь при наличности всей суммы демократических завоеваний и гарантий. Социал-предатели, являющиеся во всех вопросах социальной жизни крайними минималистами, в этом случае проявляют слишком явный и подозрительный крайний максимализм.^[61] Они как будто забывают, что для того, чтобы отстоять тот или иной торговый договор, приходится говорить о том или ином количестве человеческих жизней. Они как будто не понимают, что для того, чтобы дать тем или иным народам полное право на самоопределение, нужно преодолеть большое военное насилие.

Тов. Троцкий говорит, что он оттеняет позицию социал-предателей вовсе не для того, чтобы предлагать принять условия германского мира или хоть сколько-нибудь смягчить их хищническую сущность. Он считает нужным, однако, заявить: кто скажет, что есть возможность дать ручательство за заключение только общего и только демократического мира, тот – демагог и шарлатан. Это значило бы, что мы должны дать кому-то обязательство, что мы не заключим мира до тех пор, пока этого не захотят английские и американские империалисты. И это значило бы, что русская революция берет на себя обязательство одними своими силами опекать весь мир и устранить в нем в ближайшем будущем все насилия и несправедливости существующего строя.

Тов. Троцкий напоминает участникам Съезда о тех делегациях, которые еще до Октябрьской революции являлись от имени различных армий на заседания Петроградского Совета. Эти делегаты говорили, что солдаты не могут больше продолжать войну, что они будут в окопах лишь до 1 ноября и, самое крайнее, до первого снега. И если они этих окопов не покинули, и если в окопах в настоящее время остаются, продолжают оставаться еще миллионы солдат, то это потому, что у них есть твердая уверенность, что рабочее и крестьянское правительство заключит мир и не оставит их в этих страшных окопах ни одной секундой больше того, чем это будет продиктовано необходимостью. Взять на себя обязательство заключить только общий мир значило бы выдать мародерам французской и английской биржи такой вексель, который, по их произволу, пришлось бы оплачивать морями крови наших революционных солдат и их братьев по ту сторону окопов. Если бы мы были вынуждены отказаться от союза с этими мародерами и заключить сепаратный мир, то ни один английский или французский рабочий не поднимет камня и не бросит его в нас, ибо всему миру известно, что мы сделали все, что только было в человеческих силах, для того чтобы добиться общего мира.

Здесь говорили еще о том, что ошибочным шагом в этом направлении была наша тактика по отношению к Учредительному Собранию,^[62] которое придало бы особый авторитет нашим мирным призывам. Тов. Троцкий раскрывает алгебраическую формулу Учредительного Собрания и говорит, что оно является не чем иным, как совокупностью партий левых с.-р., большевиков, объединенцев, меньшевиков, правых с.-р. и кучки кадетов. Власть Учредительного Собрания означала бы лишь власть партии Керенского, Чернова и др., чуть-чуть дополненных Церетели. Мы слишком знаем их по их делам, для того чтобы у нас могли возникнуть в связи с передачею им власти какие бы то ни было надежды. Без всякого сомнения, они, не имея никакой опоры в рабочих Советах, без которых невозможна никакая война и никакая государственная деятельность, преследовали бы лишь одну цель – заручиться поддержкой солдат и потому заключить мир во что бы то ни стало.