Цитаты из книги «Самодержец пустыни. Барон Р.Ф.Унгерн-Штернберг и мир, в котором он жил»

По натуре в высшей степени добрый и отзывчивый, но бесхарактерный и безвольный”, – характеризовал его колчаковский генерал Ханжин.

Двадцати лет от роду, – напишет Семенов уже в эмиграции, преувеличивая, как всегда, масштаб собственных деяний, – мне пришлось впервые встать на путь политической деятельности, вмешавшись в создание истории страны великого Чингисхана”. Это выразилось в том, что ему поручили перевести на монгольский язык устав казачьей строевой службы и дали помощника-монгола. Видимо, через него Семенов быстро обзавелся влиятельными знакомыми. “Намсарай-гун, кандидат на пост военного министра Монголии, изучал у меня современное военное дело”, – хвастает он в мемуарах. Вчерашний юнкер мог научить будущего министра лишь самым элементарным вещам, но других преподавателей, способных хоть что-то объяснить ему на родном языке, поблизости не нашлось.

Будущий атаман, как вся отцовская родня, с детства свободно говорил по-монгольски и по-бурятски. Мальчиком он много читал и в четырнадцать лет уговорил отца выписать ему какую-то газету, став “первым в Куранже подписчиком”.

Григорий Михайлович Семенов родился 13 (25) сентября 1890 года в забайкальской станице Дурулгуевской, точнее, в одном из ее “караулов” – Куранжинском, расположенном на правом берегу Онона. Его отец, Михаил Петрович, был местный уроженец, казак с сильной примесью бурятской и монгольской крови; мать, Евдокия Марковна, в девичестве Нижегородцева, происходила из крестьянской семьи.

Схожая легенда существовала в Монголии, где роль посвященного Богородице ассирийского храма исполнял огромный камень в степи возле Улясутая; вместо Великого Змия под ним, в подземной темнице, были заточены собранные отовсюду и заклятые неким ламой злые духи. Рассказывали, будто их выпустили на волю сами же унгерновцы. Не то из любопытства, не то из желания отомстить монголам, перешедшим на сторону красных, они сдвинули этот камень и освободили пригнетенное им мировое зло.

В годы Гражданской войны Унгерн поведет борьбу не просто с выскочками-большевиками, а с очередной реинкарнацией тех демонических сил, которые, по его словам, создали III Интернационал “три тысячи лет назад” в Вавилоне и окончательно восторжествовали после падения двух противостоявших им великих империй – Романовых и Цинов. Всё это не слишком отличалось от ассирийских и монгольских представлений о пребывающем в мире древнем зле и того же обостренного войной чувства близости хтонических чудовищ, рвущихся в мир, но удерживаемых какой-то сакральной преградой.

Оптимальной формой государственного устройства Унгерн впоследствии будет считать теократическую монархию, каковой была Монголия с 1911 года, но еще в Урмии он мог заметить, что на тех же основах строилось и самоуправление ассирийской общины. Духовная и светская власть в ней принадлежала патриарху; его сан передавался по наследству, правда, не от отца к сыну (патриархи давали обет безбрачия), а от дяди к племяннику. Родословную этой династии предание возводило к единоутробному брату Иисуса Христа, Симону, казненному в Риме при Траяне.

Васмус владел фарси и наречиями южноперсидских горцев, носил их платье, был женат на дочери племенного князя Ахрама. В его интерпретации этот брак символизировал союз двух древнейших ветвей арийской расы – иранской и германской. Под эгидой тестя Васмус начал собственную войну с британским львом.

такие лица, “дышащие свирепостью и дикой волей”, были у викингов, “рубившихся на кровавых тризнах”. Оссендовский, напротив, говорит о лице, “похожем на византийскую икону”. Спокойный наблюдатель находит в нем родовые черты: лицо “достаточно ординарно, с сильно выраженным тевтонизмом остзейского типа, но отнюдь не прусского”. Он же добавляет: “Походная жизнь и привычка повелевать, жизнь в условиях узковоенной среды, все это наложило на него отпечаток солдатчины, хотя и не очень заметный”.

На врага он бросался в классическом унгерновском стиле – сломя голову”.