Глава 6

Андруша условно делил людей на четыре категории: человек-вода, человек-пиво, человек-вино и человек-водка.

Первый, самый скучный тип – человек-вода. Это такие люди-диктофоны. Молчат, не вызывают эмоций, но и не напрягают. Общаться с ними – как с самим собой: рассказываешь ему то да се, а он только подхмыкивает. Как и вода: сколько ни пей – не надоест, но и на торжестве вряд ли станет гвоздем бара.

Другая крайность – человек-водка. Провести в обществе такого час-другой – что книгу мудрости прочесть и в бездне откровений кануть. А на третий час блевать тянет. Передозировка.

Человек-вино – разговорчивый, но не утомляющий. Главное – вовремя остановиться. Так проведешь с подобным вечер, домой пришел – тепло, полно внутри. А встретишься с ним назавтра – уже через час тягостно, слушаешь его, а сам думаешь, с кем бы другим жизнь укоротить. Не с человеком ли водой? Он как раз свободен.

Ну и человек-пиво – это по Андрушиной шкале общения собеседник в меру молчаливый, долгоиграющий и такой, который что ни скажет – все по делу. Правильный, зараза. Не разговаривает, а только дразнится. Сразу еще кого-нибудь позвать хочется. Пожалуй, именно в обществе людей-пив и была придумана фраза «Вместе веселей». В эту постную категорию Андруша Вику и определил, поэтому изрядно обрадовался возвращению не таких привлекательных, но более пригодных для общения Яны и Ярослава.

Штопор бесед все глубже ввинчивался в пробку раута. Темы стали смелее, диалоги – честнее, а тосты необязательнее. Яна с Че зачастили пропадать на минуточку в недрах коридора, пока однажды не пропали без вести.

Томаш закусывал и тяжело дышал. У Андруши была аллергия на шерсть, но на гладкошерстного малыша Барни это не распространялось. Об этом он не знал, поэтому то и дело отхаркивал приступы удушья. Но постепенно тишину на кухне перестал нарушать даже кашель.

– Тут же две комнаты? – просипела Вика ломающимся голосом подростка.

– Ну, когда я тут в последний раз был – две было, – ответил Томаш.

– Чо?.. – девушка сглотнула и медленно слезла с колен спонтанно обрусевшего чеха.

Полминуты назад вопрос о количестве комнат, вытекающий из ситуации, как аминь из молитвы, благовестом прокатился в ушах Андруши. Молодой человек почувствовал себя господом, ибо настал этот момент, этот райский момент, о котором годами он грезил и в котором видел апогей блаженства от общения с противоположным ему полом не по поводу зарплаты. Это был момент, когда он разговаривал о всякой ерунде с очаровательной девушкой, постигал ее как личность, проникал в ее увлечения, по-дружески подшучивал, удивлялся общим мыслям и при этом точно знал, что вот-вот впервые воспользуется с ней одной из двух комнат. Такой флакон дружбы, влечения, предвкушения, интриги и уверенности дарил ему аромат самой жизни.

Но, будучи порядочным троллем, Андруша заткнул нос. Он так не мог, понимая: Викино либидо улыбается не Андруше, а Томашу. А сторонником побед любой ценой он не был. И разве это победа? Ни чести, ни удовольствия. Как выучить наизусть таблицу проверки зрения, называть буквы по памяти, не видя их, и радоваться, как ловко надул окулиста.

Ну и… Как быть после? Земля круглая, а Белгород еще круглее. Узнает же. Возьмет еще и отрежет что-нибудь… Да хотя бы и путь к себе. Эти мысли оседали в Андруше уже полвечера, поэтому он знал, на каком языке лучше ответить на вопрос Вики.

– Ты че, сучок, горя хочешь?! – произнесла заклинание Вика и превратилась в ведьму.

Из кроткой Гаечки полезли щупальца Урсулы. Доселе столько отборной брани, сказанной от души, от нее слышали лишь самые родные и близкие. Вика аффективно принялась стрелять глазами по кухне в поисках чего-нибудь побольнее, но не смертельного, пока не остановилась в выборе оружия на ладони, как следует впечатав ее в левую половину лица Андруши. Благо способность воспринимать женский ор он утратил еще в детстве, а резистентность к пощечинам приобрел в течение дня, заливаясь обезболивающим.

– Да что ты как эта? Я мог бы вообще не палиться, – отрешенно объяснился Андруша. На истерику он не обращал никакого внимания, а только сожалел об испорченной ночи, видя в себе мученика, пострадавшего за свое благородство.

– Янá! – сродни суслику, предупреждающему родичей об опасности, прокричала Вика, вытащив лицо из кухонного пролета. – Он ни хера не чех!

Но Яна была очень занята, потому расслышала только свое имя. И ей очень не понравилось, что ударение в нем было сделано на «а». Жизнь ее научила: это верный признак, что ее будут отчитывать или нагружать делом. Обычно, после того как человека звали, коверкая ударения, следовало примерно следующее: «Янá, а кто мне обещал еще вчера заплатить за квартиру?» – «Оля́, а ничего, что я себе банан покупала?!» – «Ааалег! Аааалег!.. Куда пошел? А мусор?!»

Когда таким образом зовут человека, то вроде и по имени, но одновременно давая понять: оно противно, под стать проступку его носителя. В данном случае Вика видела проступок подруги в том, что та мало того что тоже не разоблачила засранца, так еще и прохлаждается в поту с брутальным мужчиной. Кудрявой правдорубке срочно требовалось выручить Яну из атлетичных лап приспешника вероломного афериста.

– Этот хрен никакой не чех! – не унималась Вика, стараясь показать, что как бы никого отвлекать не хочет, но дать пищу для размышления обязана.

– Вот заело. Дятел по бетону, блин, – не отвлекаясь, прокомментировал Викины откровения Ярослав.

Сосредоточенная Яна же, чтобы отмахнуться от назойливой спасительницы, небрежно крикнула:

– Отстань! Я знаю!

Восприятие реальности Вики пошло по швам.

– Про что ты знаешь?! – на бегу по коридору завопила подруга и выхлопнула дверь в спальню.

Войдя, она в очередной раз убедилась: вопреки голливудским фильмам, одеяло для соития вовсе необязательно. Но строение и вид тел волновали ее не больше, чем медсестру в кожвене. Вика ворвалась, чтобы перед уходом свирепо посмотреть в глаза Яны, заставив ее чувствовать себя виноватой как можно глубже. Это открывало пострадавшей путь к таким преференциям, как, например, предпочтительное пользование общим душем, выбор следующего места проведения досуга или возложение на Яну обязанностей повара. Да и вообще, Вика редко чувствовала себя более могучей, чем когда была обижена на кого-то и провинившийся знал, за что.

Выросшая из-под Яны рука Ярослава нащупала плед.

– Зря ты это сказала, – догадываясь о причине Викиного шума, уже под покровом отметил Ярик. Клетчатая гора зашевелилась, осела и на свет показалась голова Яны.

– Да мне, когда он сказал, – моргнула в сторону Че блестящая на свету открытой двери Яна, – уже некогда было… Я б как только, так сразу. Тебе чи не пох, как его зовут?!

– Прикинь! Ну ты и решето. «Ты, Вик, дурой пока побудь, а мне срочно надо рогатку пристроить…» – вставила пьяная Вика и развернулась сбегать.

Вопреки чаяниям, останавливать ее никто не собирался. Андруша на кухне усердно таращил глаза, чтобы не тошнило, Ярику было все равно, а Яна, услышав в свой адрес самое оскорбительное для женщины определение, да еще и необоснованное, решила, что они квиты и никакой моральной обязанности отговаривать Вику от ухода у нее нет. Тем более, у нее с Че было в худшем случае одно незаконченное дело.

Одеваясь, Вика пришла в себя и к выводу, что преступление Лжетомаша не тянет на наказание такой истерикой, но ходу назад не дала.

– Я, если что, Андруша! – вычерчивая зубочисткой на лужице сока крестик, подал голос бывший чех.

– У каждого свои недостатки! – раздался голос из прихожей, и входная дверь хлопнула. Вика, вызывая такси, вильнула за угол к лифту.

– Зачем Андруша сказал? – поинтересовался брошенный у своего отражения в окне.

Он одиноко сидел на кухне в позе коряво написанного вопросительного знака после фразы «Где лечь спать?», из последних сил подергивал запястьем и бормотал: «Ян, я пьян. Вик, прекрасен твой лик. Ален, ты где, камон. Ярослав, Я-ро-слав…» Он уже подходил к апартаментам Морфея, но перед входом увидел шлагбаум с надписью «Алена» и поднял голову. Андруша удивился, почему так невнимательно пронесся мимо этого имени секундами до. Тотчас ожив, он, спотыкаясь о Барни, пошел на балкон за забытым во время перекура телефоном.

– Привет, Аленка, чем занимаешься? – Андруша звонил по делу, поэтому начал с напором.

– Доброй ночи, ты вообще в курсе, который сейчас час?! – причмокнул шершавый спросонья голос.

Андруша сбросил вызов, узнал точное время и перезвонил.

– Двадцать семь минут первого! – вежливо сообщил идиот.

– Это ты так издеваешься или нажрался? – риторически засомневалась Алена.

– Да вот тут часы висят, я серьезно. Приходи в гости! – почти по слогам, чтобы не выпячивать дефекты речи, предложил Андруша. – Я всех выгнал. Только тебя видеть хочу.

– Черт. Ты же шутишь? Я спать легла. И ты пьяный, – диагностировала уже сидящая на краю кровати девушка.

– Не настолько, чтобы ты об этом пожалела. Пивка кропаля попил. Давай, не думай. То есть, думай и давай. Давай, приезжай, в смысле… Короче, ты поняла. Приезжай. А то не позову больше, – пустил в ход алкоультимативные аргументы ночной абонент.

– Блин. Только я завтра днем же уезжаю, – дала слабину Алена и через минуту уговоров пошла собираться.

Ей повезло. Природа спонсировала ее лицом, не требующим большого количества косметики, и умом, позволяющим это понять. Сие сократило время подготовки к выходу до получаса.

Развернувшись с балкона, Андруша наткнулся на Ярослава. Сердобольный друг вошел в его положение и решил скрасить одиночество оставленного на произвол товарища. Ну или выпроводить домой. А Яна никуда не денется.

– Ну как, хороша? – следуя за Че на кухню, завистливо спросил Андруша.

Ярик выдержал паузу. Он раздумывал: сказать правду – значит, начать хвастаться (а есть чем) и дразнить обделенного, поэтому лучше промолчать. Да и не любил он обсуждать подобные вещи. Но раз уж журналист спросил…

– Так себе, бог увидит – лучше даст, – ответил Ярик, намекая на нежелание распространяться. – А ты нафига сказал, что русский?

– Да далеко зашло, как-то стремно потом было б. Еще и Алена есть такая… Третий месяц с ней воюю. Сейчас в гости ко мне приедет, – собирая по кухне пожитки, объяснил Андруша.

– Одну никак, вторую никак из-за той… Ни ртом, ни жопой! – рецензировал рассказ Че.