И снова дорога. Каменистые холмы справа, распаханные поля слева. На красновато-серой земле выступают белесые пятна, будто выпал легкий снежок в этих краях, никогда не знавших холода. Почва заселяется. Понастроили плотины и каналы, избыточное орошение поднимает уровень подпочвенных, соленых вод, они выходят на поверхность, испаряются, оставляют тонкий пушистый слой белоснежной селитры. Больше на этой земле уже ничего не вырастет– еще одна беда для крестьянина. Многие бросают землю, идут в город на заработки, на поденщину– грузчиками, землекопами, чернорабочими, навеки отрываются от родных мест.

Мир суров. В азиатской отсталой стране (термин «развивающаяся страна» был изобретен вежливыми международными дипломатами) действительность жестока, грубое насилие пронизывает всю ткань общественных отношений, полное равнодушие к судьбе соотечественника (неимущего соотечественника) является нормой жизни. Индустриализация, перекачивание разоренного населения в города разрушают традиционные, сохранившие какие-то крохи гуманности, отношения между людьми.

Остановились на ночлег в дак бангла (или бунгало) – служебной «почтовой» гостинице. Когда-то такие гостиницы, учрежденные по всей Индии еще англичанами, предназначались для командированных чиновников. Дак бунгало– небольшой, построенный в английском колониальном стиле, расположенный на просторной и опрятной лужайке, за невысоким забором дом. Высоченные, в два с лишним человеческих роста, потолки, закрытые ставнями большие окна и высоко под потолком окошки поменьше, для притока воздуха. Та же самая, универсальная для здешних мест мебель – чарпаи, стол и два стула. Пустовато, пыльно. Электричество не проведено, и с потолка вместо привычных фенов свисает стародавняя панкха – обтянутая материей деревянная рама, подвязанная за один край к балке. От нижнего края панкхи идет к полу длинная веревка, и обязанность слуги (у каждого джентльмена, останавливающегося в дак бунгало, должен быть слуга) заключается в том, чтобы с ее помощью равномерно раскачивать панкху и создавать ветерок в помещении. Дело, по видимости, нетрудное, но каких усилий стоит сидящему на полу и плавно, ритмично дергающему веревку человеку не уснуть в расслабляющей жаре. Зимой панкха, к счастью, не нужна.

Тьма в этих краях приходит внезапно. Только что было светло, подкатило солнце к горизонту, окрасило полнеба во все оттенки красного цвета, завалилось за холмы, и через несколько минут устанавливается непроглядная темень. Смотри на звездное небо в полной, не нарушаемой ни одним звуком тишине– даже собаки умолкают в деревне, а шакалы еще не вышли на охоту. В такие минуты охватывает человека ощущение первобытного умиротворения, покоя, смиренного принятия своей ничтожной малости под черной твердью, сверкающей неисчислимым множеством голубоватых ярких огней. Огни мерцают, переливаются, вроде бы даже спускаются поближе к земле, слегка перемещаются и застывают, как только глаз пытается уловить их призрачное движение. На каждого жителя нашей планеты хватило бы по звезде, да жаль, не достанешь, не доедешь, не долетишь!

Издалека доносится протяжный, прерывистый скрип. Волокут круторогие быки тяжелые синдские повозки – колеса выточены из цельного кругляка больше метра поперечником, окованы медными узорчатыми бляхами. Смазки они не знают, трется сухая деревянная ось о деревянную же ступицу и издает звук, тянувшийся за обозами Тамерланова войска и арабских завоевателей и, пожалуй, самого Александра Македонского. Один из голосов вечности. В Синде часто думается о времени – здесь все из прошлого, из того, что давным-давно минуло для нас. Путешественник начинает вдруг понимать, что время – его части, именуемые эпохами, идут по-разному для разных народов, где-то проскакивают вперед, а где-то задерживаются на века, застывают в неподвижности, дремлют под скрип немазаных колес…

Встречаем в Санкаре посла с супругой и направляемся в Ларкану. Скоро появляются признаки подготовки к приему высокого гостя – советского посла. Смуглые худощавые люди поливают из кожаных бурдюков дорожное полотно. Въезд в город украшен триумфальной аркой, улицы подметены и политы, многолюдны. Еще бы – приехал сам министр, он принимает иностранных гостей, и, разумеется, каждый житель рад поучаствовать в демонстрации гостеприимства, радушия, дружелюбия. В лепешку расшибается собранная со всей округи провинциальная полиция. Мундиры выстираны и отглажены, медные набалдашники на бамбуковых палках– латхи– начищены до блеска, сияют бляхи, пряжки, ослепительно-белые зубы. Беспорядков не предвидится. Всем понятно, что происходит что-то вроде смотра, поэтому настроение и у толпы, и у полицейских доброе. Бравый инспектор, встречающий гостей у ворот дома министра, пытается низко поклониться, разводит широко руками и чуть приседает. Согнуться в пояснице он не в состоянии по причине чрезвычайной тучности, но всем видом выражает готовность стремительно и неуклонно исполнить любой приказ.

Современный, строгих очертаний двухэтажный особняк министра выглядит в Ларкане чужеземцем– подтянутым, элегантным, богатым, с некоторым высокомерным недоумением взирающим на разномастное, простецкое окружение. Дома в Ларкане похожи на небольшие крепости с тяжелыми, наглухо закрытыми дверьми или же слеплены из глины и стремятся расползтись по земле. Новенький особняк словно перенесен сюда из другого времени и другого края.

То же в самом доме и вокруг него. Влиятелен министр, популярен, современен, но его жена – Нусрат Бхутто, образованная молодая женщина, не рискнет появиться на улицах Ларканы без чадры. Старинные узы связывают собравшихся в саду возле дома званых и незваных гостей – близких и дальних родственников, глав дружественных кланов, старцев, чьи семьи поколениями служили семейству Бхутто, чиновников. Хозяин прост в обращении, каждого гостя знает по имени, и тем не менее прослеживается во всей церемонии строгая, понятная каждому из присутствующих иерархичность. Идет средних лет человек, в европейском костюме, красной рубахе, с лихими, закрученными кверху усами, идет походкой небрежной, улыбается обаятельно. И министр ему рад. Они обнимаются, как и положено двоюродным, давно не видевшим друг друга братьям. Целое семейство низко кланяется министру, по очереди тянутся руки к пыли у его ног. Зульфикар Али не дает склониться старшему, ласково здоровается с ним, позволяет другим поклониться пониже. Вот фигура невзрачного вида, лет двадцати пяти, одетая попросту– пиджак, рубаха навыпуск, широкие шаровары. Опережая других, подходит к министру, небрежно протягивает руку и неожиданно высоким петушиным голосом здоровается. Это Султан Магси– отпрыск старинного рода синдских джагирдаров, не уступающих ни богатством, ни знатностью роду Бхутто. Султан отпускает какую-то шутку, окружающие улыбаются, министр изображает улыбку– гость ему не очень нравится.

Султан появляется в доме министра и за обедом, так же небрежно усаживается за стол и громко подтрунивает над именитым застольем. Между делом выясняется, что Султан коллекционирует винтовки (гладкоствольные ружья его не интересуют) и собрал их ни много ни мало две тысячи стволов. Достаточно, чтобы вооружить ополчение, и, пожалуй, коллекция с такой мыслью и собирается – мало ли что может произойти. Совсем недавно, меньше двадцати лет тому назад, Синд бунтовал против англичан, крови пролилось достаточно, был повешен вождь восстания пир Пагаро, а от Ларканы до Пагаро рукой подать.

Для посла же подготовлена развлекательно-познавательная программа. Пожалуй, вся поездка затевалась министром не только для того, чтобы поговорить с послом о политике. Зульфикар Али прекрасно знал цену личной популярности и массовой поддержки. Министр и посол ездили вместе по синдской глубинке, выступали с речами перед народом, обменивались рукопожатиями, выслушивали сетования и жалобы, дарили подарки. Министр и посол вместе выступали на митинге в Ларкане. Министр обращается к слушателям – «дорогие братья и сестры». Оратор он прекрасный – зачаровывает публику, не оставляет равнодушным ни одного из сотен слушателей. О чем говорит министр? Что говорят вообще «большие» люди простому пакистанцу? (Один из родственников Бхутто кратко переводит речь министра для советских гостей.) Конечно же, о справедливости, о том, что каждый должен трудиться и жить по предначертаниям Всевышнего, о том, как правительство фельдмаршала Айюб-хана отечески заботится о всех гражданах своей страны, не отдавая предпочтения богатому перед бедным и образованному перед неграмотным. Говорит министр и о земельной реформе, о коррупции, о внешней политике. Сказаны добрые слова в адрес Советского Союза, посол которого почтил своим посещением Ларкану. Говорит министр складно, живо. Хороших ораторов в стране много (этому искусству в школах и колледжах по доброй английской традиции учат сызмала), Зульфикар Али – один из выдающихся. Аудитория отвечает аплодисментами на каждую фразу выступающего за министром советского посла. Посол говорит о дружбе, об уважении, которое испытывает советский народ к народу Пакистана, и в особенности к синдхам, хвалит министра. Теряется в переводе живость и остроумие его речи, но тем не менее все довольны – митинг получился торжественным, теплым и интересным. Сотни его участников пойдут по своим деревням и долгие месяцы, а то и годы будут рассказывать о министре, о после, о Советском Союзе.

Район Ларканы славен на всю старую Индию и за ее пределами утиной охотой. Здесь неподалеку даже есть город Шикарпур – охотничий город. Множество мелких озер, болот, поросших тростником, обильный корм неудержимо тянут водоплавающую птицу, и слетается ее сюда на зимовку видимо-невидимо.

Каждый охотник размещается на отдельном озерце. От первого же выстрела стая уток поднимается на крыло, но по дневной жаре далеко не летит, устремляясь к ближайшей воде. Там ее ждет другой охотник. От его выстрелов поднимается еще одна стая, и вся эта туча летит к третьему озеру, где ее тоже встречает гром выстрелов и свинец. Так и ходит птица по кругу над охотниками.

Синдхи любят музыку, и хозяева не преминули порадовать гостей концертом. Устроен под деревом помост, перед ним два ряда стульев и сколько угодно места на земле для всех желающих. В Синде никто тебя не осудит, если уважаемый человек развлекает своих друзей музыкой и ты присоединишься к слушателям.

Поют каввали – традиционные народные песни на религиозные темы. Простые стихи, простые сюжеты из жизни пророка Мохаммеда и первых правоверных, простая ритмичная мелодия. Играет певец на гитаре, аккомпанирует ему музыкант на флейте – мурли, да еще один отбивает такт на маленьком барабане – табле. Долго тянется песня, ритм ее постепенно убыстряется, певец, сидящий на помосте, раскачивается в такт музыке, глаза его закрыты, он не замечает слушателей. Какие замечательные, выразительные лица и у певца, и у аудитории! На лице поющего – страдание, даже вдруг слеза заблестела (он поет о внуке пророка, злодейски убитом под Кербелой), и слушатели горюют. Кавваль может довести слушателей до экстаза, до слез, до полного самозабвения.

Вечером поездка по родственникам министра, знакомство с захолустным помещичьим бытом. Мчат в сумерках машины по мягким дорогам, поднимают облака пыли, тонет в пыли угасающее солнце, бегут в сторону стада коз, теснятся к обочине повозки, одинокие всадники и путники. Из кирпичного дома высыпает навстречу орава суетящихся слуг– узнать их можно только по любезной повадке, никак не по одежде. Одеты все попросту, никакой формы, которой щеголяет прислуга в богатых домах Карачи и Лахора, все босиком – носить обувь в жилом помещении не принято.