Координационный Центр. Зеленский. Охота

Виктор Зеленский дал отбой связи и пошевелился в кресле.

Кресло расслабило объятия, потом подстроилось под новую позу сидящего в нем человека.

Хозяин кабинета потер усталое лицо ладонями и, чуть обернувшись влево, выглянул в окно.

Вечерело. Шел дождь. Крупные капли с шумом разбивались о стекло, скользили по нему, сливаясь с другими каплями, и, змеясь, струйками весело сбегали вниз.

В ухе пропищал зуммер внутренней связи.

– Слушаю, – ответил на вызов Зеленский.

– Виктор Степанович? Крамер беспокоит, из научного отдела.

– Слушаю, Кристоф.

– Я по поводу анализа структуры объекта на записи, переданной с минус двадцать третьего.

– Да-да, – оживился Зеленский. – Что-нибудь удалось установить?

– Карта представляет из себя носитель информации.

– Это точно?

– Абсолютно. Судя по полевому скану, носитель имеет встроенный микро-реактор. Также присутствует полевой генератор. Одна из функций – тайм-стабилизация. Другая функция неясна – странная конфигурация полей. Возможно, защита от повреждений и несанкционированного доступа к информации.

– Понятно. Что-нибудь еще?

– Также есть версия относительно интерфейса обмена данными. Обнаруженные полевые сенсоры позволяют судить о том, что карта, предположительно, может идентифицировать конкретного человека. Передача данных, возможно, на нейроментальном уровне, то есть через нервные окончания.

– Предположительно, возможно… – проворчал Зеленский. – Чем вы там занимаетесь в своем научном отделе?

– Из ничего лепим кое-что, Виктор Степанович, – едко отозвался Крамер. Было ему уже за семьдесят, и не было в нем ни капли почтения к начальству. – Будь у нас в руках сам объект, я бы его вам расписал да по полочкам разложил. А так, не обессудьте. Как у вас, у русских говорится: «чем богаты…»?

– Извините, Кристоф. Нервы сдают.

– В вашей работе, Виктор Степанович, это нормально.

Зеленский проигнорировал колкость.

– Значит, вы полагаете, носитель рассчитан на передачу информации конкретному человеку?

– Именно так.

– А что произойдет после передачи?

– Могу предположить, полное разрушение. Судя по энергонасыщенности объекта и напряженности полей, объект будет существовать примерно месяца два-три.

– Спасибо, Кристоф.

– Всегда рад помочь.

Крамер отключился.

Зеленский побарабанил пальцами по белому пластику стола и ментально вызвал члена Совета Генри Шульца. Инком тут же соединил его с Шульцем.

– Генри Шульц слушает.

– Зеленский. Господин Шульц, вы бы не могли ко мне заглянуть?

– Разумеется, буду через пару минут, – сказал тот и отключился. Видимо, был чем-то занят.

Зуммер вновь запищал.

– Слушаю.

– Сержант Щукин. «Хамелеон» доставлен, куда препроводить?

– Какой его родной уровень?

– Судя по сканеру, восемьдесят третий. Локус пока не установлен.

– Отправьте на восемьдесят третий, в пятый блок, и снимите с него все оборудование. Вызовите следователя Карпенко, пусть проведет дознание.

– Слушаюсь! – рявкнул сержант и отключился.

Дверь протаяла, и в комнату вошел Шульц.

– Добрый вечер, господин Шульц. Присаживайтесь, – указал Зеленский на выдвинувшееся из пола кресло.

Кресло приветливо распахнуло лепестки и быстро подстроилось под грузную фигуру советника, тяжело и, казалось, осторожно опустившегося в него.

– Напитки? – предложил Зеленский.

– Господин Зеленский, давайте сразу перейдем к делу. – Шульц важно сложил руки на животе и вытянул ноги. – Я, как и вы, человек достаточно занятой.

– В таком случае рад сообщить, что ваша версия об инородности открытия, предшествующего рождению нашего, так сказать, бытия, подтвердилась.

– Я в этом не сомневался, – вяло отозвался Шульц. – И в каком же виде обнаружен инородный э-э… объект?

– В виде небольшой карточки, с виду похожей на пластиковую. Подброшена на минус двадцать третьем уровне.

– Она у вас?

– Нет, она у объекта, которому предназначалась. Ему ее буквально под нос подсунули.

– Интересно, и кто же оказался этим добродетелем? Постойте, попробую догадаться… – Советник повращал глазами и поиграл большими пальцами. – Предполагаю, наши друзья – Эолльцы. Или чудики, как вы их еще называете.

– Вы правы. Но я не понимаю, зачем им это было нужно?

– Могу предположить их личную заинтересованность. Так сказать, породили свой домен. А заодно и наш.

– Не совсем понимаю.

– Все очень просто и очень сложно одновременно. Существует, видимо, некая временная петля, породившая их расу. Они ведь не принадлежат к нашему домену. И, что самое интересное, сейчас их не существует.

– Вы правы. Значит, получается, родили сами себя.

– Как-то так. Хотя и странно звучит. – Шульц выпрямился и подогнул ноги под кресло, скрестив их. – Но зачем вы меня все-таки пригласили? Ведь не для того, чтобы сообщить мне о правдивости моей догадки.

– Вы правы, советник. Я хотел бы проконсультироваться с вами по одному вопросу, понимание которого даст мне возможность выстроить дальнейшую работу моего отдела.

– Я весь внимание, господин Зеленский.

– Судя по вашей версии, некая Светлана Бельская, в девичестве Топилина занималась вопросами пространства и разработала некую теорию…

– Простите, но это не моя версия – это факт, зафиксированный в анналах истории. Бельская, окончив физ-мат МГУ, занималась фундаментальными исследованиями, относящимися к топологии пространственно-временного континуума и создала поразительно стройную теорию о множественности пространств и взаимодействию их отражений. Это было просто невозможно сделать при их уровне науки. Естественным было бы предположить, что ей кто-то в этом посодействовал. Причем основательно.

– Допустим. А что вы можете предположить относительно следующего: носитель передан лицу, не имеющему никакого отношения к этой самой Бельской.

– В каком смысле? – смешался советник.

– В самом прямом, господин Шульц. Этот человек не является даже родственником Бельской, то есть пока еще Топилиной. К тому же лет на двадцать старше ее.

– Ничего не понимаю, – развел руками советник.

– Вот и мы тоже. Но хотели бы понять.

– Они незнакомы?

– Посредственно. Живут в одном дворе, но в разных домах. Кстати, чудики, похоже, приложили немало усилий, сводя их вместе. Да и то встреча была мимолетной.

– Эолльцы ничего просто так не делают, – Щульц задумчиво потер подбородок.

– Мы тоже так решили. Вы хорошо знакомы с историей того периода. Скажите, вам нигде не встречалась фамилия Молчанов. Евгений Максимович Молчанов.

– Увы. Впервые слышу об этом человеке. Но какое это имеет значение? Главное, носитель уже на Земле.

– Большое, господин Шульц. И даже очень. Дело в том, что за ним идет охота.

– Охота? Я не совсем понимаю, – Шульц поерзал в кресле с видом, будто охота велась за ним самим.

– На восемьдесят третьем уровне сейчас ожидает допроса так называемый «хамелеон». Вы знаете, кто это?

– Мне знакомо это жаргонное понятие, применительно к вашей деятельности.

– Прекрасно. Так вот, этот «хамелеон» выслеживал владельца носителя и пытался завладеть им. В смысле, носителем.

– Ему это удалось?

– Разумеется, нет. Но я не понимаю, почему носитель передан Молчанову.

– Объяснение может быть достаточно простым и логичным. Эолльцы переключают внимание тех же «хамелеонов», подозревая об их существовании и отвлекая их от главного действующего лица. В ближайшем обозримом будущем они устроят небольшую интригу, в ходе которой носитель перекочует от этого самого Молчанова к нужному человеку. Причем, надо полагать, незаметно. Вы же сами говорили, будто Эолльцы уже устроили какую-то там встречу Бельской с Молчановым.

– Ваше предположение кажется вполне логичным. Возможно, именно так и обстоит дело… – Зеленский задумчиво потер лоб. – Ну что ж, советник, спасибо вам за помощь.

Зеленский поднялся, опираясь на стол кончиками пальцев.

– Всегда рад помочь, комиссар. – Шульц выбрался из кресла и, чуть склонив голову, покинул кабинет.

Когда кабинет зарастил дверь за его спиной, Зеленский вышел из-за стола, налил себе стакан березового фреша и побродил в раздумье по кабинету.

Внешне все вроде бы выглядело логично. И даже вполне. Чудики действительно могли предполагать постороннее вмешательство, способное помешать осуществлению их планов.

Оставался нерешенным один вопрос: откуда «хамелеон» узнал о том, что носитель находится на Земле у конкретного человека и передан ему в конкретное время.

Налицо была наводка.

У Зеленского неприятно засосало под ложечкой. Странные сбои у Витольда, задержки с анализом оперативной информации. Техник Семенович, запоздало передавший информацию Витольду об обнаружении носителя. Хотя «хамелеон» объявился чуть раньше…Но уши явно растут из группы Витольда. И нехорошие, прямо скажем, уши.

Зеленский вызвал начальника внутренней безопасности Координационного центра.

– Демин слушает.

– Вениамин, обеспечь срочную проверку группы двадцать три – один. Похоже, «крот». Вероятно, кто-то из технарей. Запроси от моего имени информацию у Карпенко – он сейчас трясет «хамелеона». Информация, я думаю, окажется тебе полезной.

– Понял, Виктор Степанович. Сделаем.

«Ох, не вовремя все это. Совсем не вовремя…» – подумал Зеленский, стоя у окна и всматриваясь в серую, мутную даль.

– Центр – Альфе-два.

– Альфа-два. Кудряшин.

– Алексей, что-нибудь прояснилось с таинственными эфэсбэшниками?

– Ничего! Мои ребята их потеряли.

– Как так?

– Те двое просто растворились во дворах.

– Так не бывает, Алексей. У тебя же там профи!

– Оказывается, бывает. Сами репу чешем.

– Предположения, кто это был, есть?

– Даже не представляю, но что не наши и не эфэсбэшники – это сто процентов.

– Идиотизм какой-то.

– Успокаивает одно: по крайней мере, они на нашей стороне.

– А меня это ничуть не успокаивает, и даже наоборот. Возможно, они преследуют какие-то свои цели, не имеющие ничего общего с нашими, а мы ничего о них не знаем.

– Узнаем, Виктор, будь спокоен!

– Вот когда узнаете, тогда и успокоюсь. Работайте. Отбой связи.

Евгений Молчанов. Свидание

Евгений вернулся домой поздно, около одиннадцати ночи.

Не включая в квартире свет, быстро разделся и забрался в холодную, чуть влажную постель. Поежился, кутаясь в одеяло.

Несмотря на усталость и количество выпитого «за знакомство и здравие братьев меньших», сон долго не шел. В памяти сами собой всплывали отрывки проведенного с Еленой вечера.

Девушка оказалась довольно милой и добродушной особой. Воспоминания о ней согревали Евгению душу. Но была и ложка дегтя. Даже не ложка, а ложечка, можно сказать…

Поначалу, когда Евгений, сверкая улыбкой, только появился на пороге ее квартиры, Елена отнеслась к нему очень настороженно и была немногословной. Потом долго отказывалась принять пакет, принесенный Евгением, так что Евгению самому пришлось выложить все на кухонный стол, застеленный чистой, новенькой скатертью из отреза клеенки с листочками и божьими коровками.

В конце концов Елена сдалась, достала тарелочки, выставила на стол пару рюмок и принялась за нехитрую сервировку. Судя по ее зажатости, она ощущала себя не в своей тарелке, принимая в своем доме постороннего незнакомого мужчину.

Дети же, наоборот, с восторгом восприняли приход незнакомого дяди, да еще принесшего с собой столько вкусностей.

Алешка, лишенный мужского общения, бесцеремонно забрался на колени к Евгению и, блестя любопытными глазенками, завалил того кучей вопросов, попутно уплетая салат и колбасу.

Вопросы в большинстве своем были по-детски наивными, но Евгений старательно отвечал на них, отчего вскоре неимоверно устал и даже взмок. Чего нельзя было сказать о мальчишке – тот казался неутомимым.

Девочка, напротив, была слишком сдержанной, молчаливой и серьезной для своего возраста. Она, сама того не замечая, старалась подражать поведению матери – Евгению это сразу бросилось в глаза.

Ела Света как бы нехотя и аккуратно, маленькими порциями и кусочками, тщательно пережевывая и запивая небольшими глотками сока, хотя было хорошо заметно, как ей хочется наброситься на еду. В этой небогатой семье, как понял Евгений, нечасто бывали подобные «праздники желудка».

Небольшой достаток семьи проглядывался во всем. В неброских, выцветших и местами надорванных и вновь подклеенных обоях, в старой, хотя и добротной мебели,  в простеньких беленых тюлевых занавесках на окнах. Даже в домашней одежде, хотя простой русский человек и не особо требователен к ней.

Елена была одета в короткий шелковый темно-бордовый халатик, давно потерявший свой первоначальный блеск. На Светке – белая длинная, до колен, футболка с затертым рисунком и явно с маминого плеча. Алешка был облачен в чуть коротковатую ему вылинявшую пижамку, возможно, перешедшую к нему по наследству от сестры.

Да и сами дети, худенькие, с бледными, заостренными лицами, что особенно было заметно при тусклом свете сорокаваттной лампочки, выглядывающей из нижнего среза матового белого плафона с золотистой каймой, чуть пожелтевшего от времени и свисавшего с потолка на посеревшем шнуре, заляпанном пятнами побелки, навевали грусть и сожаление.

И еще злость. Злость на разваливших великую державу и разграбившую ее, злость на общество, лишь называвшееся таковым, и которому было совершенно наплевать на частицы – даже малые – себя самого.

Здесь, в этой квартире, казалось, не жили, а старались выжить.

Но, несмотря на это, Евгению в этой шумной компании было уютно, и он чувствовал себя легко, приятно и непринужденно, совершенно позабыв на время о своих проблемах и горестях.

Елена просила наливать ей «чуть-туть, на донышке», и Евгению приходилось подстраиваться к девушке, наполняя свою рюмку максимум наполовину.

Вначале беседа шла вяло, ограничиваясь лишь стандартными фразами, дежурными шутками да бородатыми анекдотами, которые Евгений вворачивал не всегда в тему, пытаясь разбавить ими неудобные минуты молчаливых пауз.

Потом Елена ушла укладывать детей, а Евгений вышел покурить на площадку. Дымя сигаретой, он старательно делал вид, будто не замечает, как периодически затемняется глазок в двери напротив, а рядом, направо, дверь даже чуть приоткрывается и в щель высовывается любопытный соседский нос.

Ему было наплевать. Любопытных всегда и везде хватало.

Когда он вернулся на кухню, Елена уже сидела за столом, разглаживая клеенку на углу стола. Она натянуто улыбнулась.

Евгений, восприняв это как намек, решил откланяться – навязывать себя и портить вечер не хотелось.

Но Елена не отпустила. То ли из вежливости, то ли из благодарности за принесенные Евгением продукты. Хотя Евгений больше склонялся в пользу второго.

Однако, не ушел. Присев на стул, он разлил коньяк по рюмкам. По привычке налил  девушке больше, чем обычно, но та, казалось, не заметила. Елена спросила его о работе – он принялся рассказывать. Сначала в сухой, несколько биографической форме, затем постепенно перешел на лица, пересыпая речь шутками.

Евгений говорил громко, а раскрасневшаяся от выпитого и духоты Елена, звонко смеялась, запрокидывая голову назад. Пришлось прикрыть дверь, чтобы не разбудить детей.

Потом Елена рассказывала смешные истории из своей больничной жизни. Медицинский юмор, окрашенный преимущественно в оттенки серого, включая и черный цвет, был своеобразен и с привкусом цинизма. Однако, Евгений насмеялся от души.

Коньяк закончился, но пить больше все равно не хотелось.

Елена поставила на газ чайник, заварила в большие бокалы крепкий кофе и выставила на стол вазочку с конфетами.

Обжигающе горячий кофе пили маленькими глоточками, хрустя дешевой карамелью со сливовой начинкой.

Елена вдруг заговорила об искусстве, а потом выбежала куда-то и  притащила на кухню огромную картонную папку, набитую рисунками. Она перебирала рисунки, передавая Евгению только некоторые из них.

Евгений, не особенно разбиравшийся в живописи, все же отметил высокий профессионализм художников. Рисунки были выполнены в основном простым карандашом или углем, но попадались и яркие, цветные. На всех была изображена Елена – стоя или сидя, в различной одежде.

Девушка, смущаясь, пояснила, что подрабатывает натурщицей в институте. Евгению ничего другого не оставалось как сказать, что ничего плохого в этом не видит – мол, искусству нужны яркие образы, – хотя в душе он был несколько ошеломлен. К тому же у него не было ни одной знакомой девушки, с которой художники писали портреты.

И сейчас впервые в жизни перед Евгением сидела живая девушка, воплощенная мастерством художника в живописные образы. Елена пояснила, что работы ей дарила подруга, преподающая в этом институте, причем только лучшие из работ ее учеников.

В папке оставались еще рисунки, но Елена отказывалась их показывать Евгению. При этом она прижимала папку к груди двумя руками и краснела. Евгений сгорал от любопытства.

Уговорить девушку оказалось очень сложно. Когда Евгений уже отчаялся удовлетворить все возрастающее любопытство и решил прекратить бесполезные попытки, Елена вдруг вздохнула и, нехотя и нерешительно, передала ему папку. А сама опустила голову и еще больше покраснела.

Раскрыв папку, Евгений на мгновение замер, войдя в полнейший ступор и ошалело, расширенными глазами, долго разглядывал карандашный рисунок: совершенно нагая Елена, сидящая в позе речной нимфы у ручья, с подогнутыми вправо ногами, опираясь на левую руку, правая рука – на изящных бедрах, голова повернута влево и чуть опущена, длинные волосы ниспадают на точеную упругую грудь, узкая талия плавно переходит в прекрасный овал бедер…

Евгений догадывался, что Елена скрывает от его глаз в этой папке, но все же оказался не готов к подобному откровению.

Изображенная на рисунке девушка была отнюдь не абстрактной, каковыми он всегда представлял людей на прежде виденных им полотнах, а совершенно реальной, сидящей напротив и притом до крайности смущенной.

Однако, Евгений взял себя в руки, и с видом истинного знатока и ценителя живописи нарочито медленно перекладывал рисунки, подолгу, оценивающим взглядом, вглядываясь в образы. Все это время Елена сидела без движения, со сложенными на коленях руками и боясь даже дышать.