Усталый, вечером ложусь я на кровать,
Ворочаюсь и хочется мне так прикорнуть…
Воспоминаний захлестывает детских жуть,
Обрывками событий снабжает память.
Мамуля родила меня перед войной
В Москве, в роддоме элитном Грауэрмана.
Отец в войну в призыв пошел как рядовой —
Мне с гордостью об этом говорила мама.
Мне в память врезались тот страшный вой и шквал,
Что страхи в маленькой душе лишь вызывали.
Мы с мамой быстро уходили вниз в подвал,
Пока бомбежки в том районе затихали.
И вот пять месяцев ужасных не прошло —
Мы получили треугольник: похоронку!
И это горе мою мать уволокло
В могилу неизвестной, за ним вдогонку.
Вот вещи детские мелькнули в мелочах:
Любимый детский сад недалеко от дома,
Стихи скороговоркой, что читал подчас,
Как старшим все это приятно и знакомо.
И как тогда соседка пришла в наш детский сад,
И меня снова ждали плохие вести:
Меня, соседского малышку, сгребла в обхват —
И детский дом стал моим житейским местом.
Я помню смутно о жизни в детском доме:
Все как в треклятом тумане белом уплыло.
Семью, которая меня б усыновила,
И как был возвращен я в детдом, немилый.
Откуда-то родная тетя появилась —
Да, я не сирота (в сознание внедрилось).
И я был из детдома «в одеяле взят».
Теперь я жил, имея двух сестер, им брат.
Тут я почувствовал себя аристократом,
Живя в квартире общей на Малой Бронной.
Тут были Патриарший сквер с прудом-квадратом,
Жизнь постоянно была тут оживленной.
Близ Горького ходил четыре года в школу.
Здесь я шалил, катался кубарем по полу.
Но в классе учился я весьма прилежно
И за заботы дома я был безгрешным.
Но в те далекие, голодные года
Хотелось мне святой, родительской заботы.
Работал дядя лишь – ну, каковы доходы?
И скудность эта давала свои всходы.
Вот, правда, эпизод смешной я вспоминаю.
Узрел в афише я в «Повторном» фильм смешной.
Приятелю сказал – он мне: «Не возражаю».
И мы решили совершить сей рейд дурной.
Прошла неделя – мы отправились в кино.
А нужно было ехать только на трамвае.
А денег нет – тут было слабое звено,
И мы поехали «на колбасе»(на крае).
В тяжелой белой шубе я тогда рысил.
Не помню, но какой-то зимний месяц был.
Я видел, как мой приятель от мента сбежал,
А я споткнулся в шубе, и он меня поймал.
Хотел я поменять всю эту обстановку —
И мне случайно тогда крупно повезло:
В Москву приехала младшая из теток,
И я вернулся в моих родителей жилье.
Открою я уставшие глаза опять:
Воспоминания прошедших лет уплыли.
Хотя я не хочу их, детских зорей, гнать,
Ведь все это, как на духу, реально было.
За то, что первый раз к себе прижала
В роддоме – это после стольких мук,
Тебе я в ноги кланяюся, мама,
Тепло узнал я там же твоих рук.
А в доме колыбель сменяли руки,
И невеселым был ночной досуг.
Какие ты испытывала муки!
Но вырос я – здоровый баламут.
Любым усилием меня кормила:
И грудью, и бутылкой с песнями.
Со стороны все выглядело мило,
И были эти песни здешними.
А в школе сколько было разных страхов!
Я был шалун и рвал немало брюк.
Ты вспомни, я какой был замараха.
От бед всех оставалась ты без рук.
Меня лелеяла – я был уж взрослый,
Благословляла на счастливый брак.
А ты сама жила лишь жизнью прошлой,
Не видел никогда я твой кулак.
Ты поседела, я смотрю на руки —
Они все в жилках, вылезших на свет.
Спасибо, ма, ты вырастила внуков.
Целую их – их в мире лучше нет.
Что общего быть может у ласточки с кротом?
Казалось бы, она в выси, а он – зверек подземный.
Лишь сказки и мультфильмы рисуют их пером,
Они в них интересно попадают в мир волшебный.
Нам Андерсен в известной сказке презентует
Дюймовочки метания в подземном доме мыши.
Она не хочет замуж за крота, бунтует.
Как он пинает ласточку живую, зверь бесстыжий!
В мультфильмах детских происходит все иначе:
Радушный крот, как друг, встречает ласточку больную.
Бежит он к ласточке, на землю вдруг упавшей,
Своим уменьем он лечит красотку неземную.
В сезон отлета он ее в хвост стаи провожает…
Такие мультики лишь уваженье вызывают.
Ведь семя доброе в душе ребенка сеют,
Дают им силы выжить в будущих ливреях.
Помочь ли могут ей подружки,
Когда зубная боль у Гали?
Зовут гулять ее болтушки.
Ах, если б это они знали!
На ней еще ведь постирушка,
Она должна одеть братишку.
А братец младший просит мишку —
Всегда он хочет лишь игрушки.
Не знает Галя, что ей делать,
Куда деваться – уж мочи нет.
И братик, маленький бездельник,
Лежит в постели, полураздет.
И ходит – стонет, плачет Галя,
И звонит маме на работу,
И слезы льются, как капели.
А братец совершает шкоду.
Не хочет в доме он уюта —
И с люстры падают подвески.
Рассеяны они повсюду,
Лежат, местами вперемешку.
Она садится рядом с братом
И машет ему грозно пальцем.
И уже слезы водопадом
Льются по щекам страдалицы.
И наконец приходит мама,
И появился в доме папа.
А Галин взор уже в тумане —
Они уходят к эскулапу.
Их доктор принимает сразу,
Им объясняет, в чем причина.
И доктор был тут с добрым нравом.
Сказал он Гале: «Молодчина,
Что ты терпела такую боль!
Не каждый выдержит и взрослый.
Над братом дома взяла контроль,
Хоть, видно, братец твой несносный».
Не любят дети быть заняты без интереса,
И у родителей всегда стоит задача
Занять ребенка, может, даже одурачить.
И маме с папой порою нужен курс ликбеза.
В семье девчушка разбрасывала свои вещи,
И надо было научить ее порядку.
Ну, не возьмешь же девчонку маленькую в клещи!
Не приучать к труду – получишь тунеядку.
Мать знала: ее девочка играть любила.
Воспользовавшись дочкиной любовью к мультику,
И Золушкой любимой поразвлекла малышку,
Как в сказке, этой злою мачехой пилила.
И девочка перевоплощалась в героиню —
Ведь ей казалось это все не понарошку.
И с радостью все делала ручками своими:
Вот так учила мать трудиться свою крошку.
Ему исполнилось примерно три.
Он медленно бродил вокруг квартиры.
От времени того остался штрих:
Звон телефона зовом был факира.
До трубки дотянуться уже мог,
Движением ручки озорным смешно
Он к уху ее правою волок
И, подражая взрослым, кричал: «Анэ!»
И на вопросы внятно отвечал.
Как счастлив был он, с трубкой долго стоя!
И никому собой не докучал:
Услышать голос было его мечтою.
А слыша в трубке чью-то похвалу,
Еще не зная, что ответить сразу,
Он улыбался, глядя, сладкий плут —
И надо было видеть ту гримасу.
Постарше стал, но диво-телефон
По-прежнему любимая игрушка.
Его едва услышав только звон,
Бежал к нему от всех своих зверушек.
А погуляв, еще не сняв пальто,
Счастливый, гладил трубку телефона.
Пальто отдав повесить в закуток,
Он шел к нему, глядя, как на икону.
В шесть лет звонил он маме на работу,
Ей новости о доме сообщал:
Как к бабушке он проявил заботу
И что он кушал, пил и с кем играл.
Мы все имели детские игрушки,
Они нам были в детстве всех милей.
И часто спали с нами на подушке
Предметы те, что нам всего родней.
Что случилось? Таня плачет…
Кто обидел? Нет причин.
И свернулася в калачик,
Хоть игрушек магазин.
У Тани есть большой секрет
Ее причины плача,
Во сне ее мы слышим бред —
Его раскрыть задача.
Ничего-то ей не нужно,
Слезы не дает стереть
И помалкивает грустно.
Всех толкает: в чем секрет?
А она не объясняет,
Только смотрит лишь в окно,
В подоконник наблюдает,
Не рисует в свой блокнот.
Жучка перестала лаять
И кусает за чулки.
Таня пса не замечает,
Хоть та лижет башмаки.
Что хочет Таня уж давно,
Глядя в окно напротив?
Большая тетя озорно
С мячом играет с плотью.
Играет волшебство в глазах…
Хочет Таня подражать!
Лужаек средь собрать зевак —
Она сможет так бросать.
Ей иметь бы мяч такой же,
И все, что нужно Тане.
Так вот причина скулежа —
Ведь фетиш пред глазами.
О проекте
О подписке