Дело в том, что весной 1929 убийца Мирбаха был одним из организаторов и резидентов советской разведки. Бывший троцкист Блюмкин установил контакты с Троцким в Константинополе и выразил готовность выполнять поручения высланного вождя в СССР. Ситуация была сложная: в Москве шла борьба с правыми, многие бывшие троцкисты возвращались в партию, считая, что Сталин «понял правоту левой оппозиции». Троцкий говорил, что в «трудные часы Сталину придется призвать» оппозиционеров против натиска правых, как «Церетели призвал большевиков против Корнилова». Обсуждалась и вероятность падения «группы Сталина» в «ближайшие месяцы», если он не поймет необходимости союза с троцкистами. С этими мыслями Блюмкин в середине августа 1929 г. вернулся в Москву.

Сначала Блюмкин планировал выполнить ряд поручений Троцкого. Кроме того, он рассказал бывшим оппозиционерам К. Радеку и И.Т. Смилге о своих константинопольских встречах. Затем, поняв, что его могут арестовать, Блюмкин 14 октября 1929 года написал признательное письмо своему руководителю Трилиссеру и попытался сбежать, однако был задержан. Безусловно, дело Блюмкина резко подорвало авторитет Трилиссера. В 1928 г. Блюмкин успешно пережил партийную чистку, во многом благодаря отличной характеристике начальника иностранного отдела ОГПУ. Партийный комитет ОГПУ и руководитель чисток Абрам Сольц тогда характеризовали чекиста как «проверенного товарища». Даже после ареста Блюмкина, на Коллегии ОГПУ Менжинский и Ягода голосовали за расстрел, а Трилиссер – против. 5 ноября 1929 года было принято решение Политбюро о расстреле Блюмкина. Кажется, что позиция Трилиссера в «деле Блюмкина» могла предопределить отношение к нему Сталина.

Спустя два года в ситуации нового внутреннего конфликта в ОГПУ, который возник из-за якобы существовавшей военной контрреволюционной организации, Сталин вновь поддержал Ягоду. Остановимся на этой проблеме подробнее. Значительная часть офицеров царской армии, служивших в РККА, была настроена по отношению к Советской власти весьма скептически. В борьбе Сталина и Троцкого военспецы были на стороне первого, прежде всего, потому, что были «настроены юдофобски».

В первой половине 1930 г. накопилось достаточно много информации об «ужесточении отношения» многих бывших генштабистов к Советской власти. И связано это было, прежде всего, с политикой сплошной насильственной коллективизации села, с политикой уничтожения кулачества как класса. В ГПУ УССР от источников в Иностранном отделе стали поступать тревожные сведения, что «уже разработан план восстания», начало которому положили бы боевые действия перешедших советскую границу петлюровских отрядов. Затем в дело должны были вступать некоторые части Красной армии, дислоцированные на Украине и обработанные в антибольшевистском духе.

Руководство украинского ГПУ полагало, что часть секретных сотрудников являются «двойниками», подставленными польской разведкой.

Докладные записки по делу «Весна» (такое агентурное название оно получило в связи с тем, что восстание якобы планировалось на весну 1931 г.) были направлены в Центр, и их рассмотрели Менжинский и Ягода. Поскольку нити от «киевской организации тянулись в Москву и другие крупные военные гарнизоны», в октябре 1930 г. Менжинский проинформировал об этом Сталина: «Считаю необходимым представить Вам сообщение об… организации, открытой Украинским ГПУ, представляющей выдающийся интерес».

Сталин дал санкцию на активные действия, и уже в феврале 1931 г. украинские чекисты (В. Балицкий и И. Леплевский) заявили, что вышли на след «всесоюзной военно-офицерской контрреволюционной организации», а нити заговора тянутся в Генштаб РККА.

Этот вывод не мог «встретить понимания и поддержки у контрразведчиков и особистов из центрального аппарата ОГПУ», потому что получалось, что они проглядели «заговор военных» в Москве. Начальник Секретно-политического управления Е.Г. Евдокимов санкционировал инспекторскую проверку, которая показала, что «отдельные фигуранты дела «Весна» действительно настроены негативно к Советской власти, критиковали некоторые решения партии и правительства, многие знают друг друга, однако организационно не связаны». Эта формулировка («организационно не связаны») означает, что никакой «всесоюзной военно-офицерской контрреволюционной организации» не было.

Вот что писал о деле «Весна» в своих мемуарах чекист Шрейдер: «Году в 1931-м… заместитель председателя ОГПУ Мессинг, начальник административного отдела Воронцов, начальник особого отдела Ольский, полпред ОГПУ по Московской области Бельский, начальник секретно-оперативного управления Евдокимов (см. об этих чекистах ниже… – Л. Н.) и кто-то еще подали заявление в ЦК ВКП(б) с жалобой на Ягоду, ориентирующего периферийные органы на создание «раздутых» дел… где были арестованы значительные группы бывших офицеров и прочих контрреволюционно настроенных элементов без достаточных оснований и конкретных обвинений. Вместо тщательной проверки материалов обвинения, Ягода поспешил доложить в ЦК о раскрытии «заговоров» и т. п. Заявление группы руководящих работников ОГПУ слушалось на заседании Политбюро, и, как мне потом рассказывал Л.Н. Бельский, Сталин, выслушав его, сказал примерно следующее: «Мы никому не позволим позорить наши органы и клеветать на них. Люди, подписавшие это заявление, – склочники, и их пребывание в ОГПУ может принести только вред, так как они не смогут вести должной борьбы с вредителями». В тот же день поздно ночью Бельский и другие жалобщики получили пакеты с выписками из решения Политбюро об их откомандировании из ОГПУ в другие наркоматы. Бельский, Ольский и Воронцов были направлены на работу в Наркомпищепром. Мессинг, по словам его жены, чуть ли не год оставался без назначения. Один Евдокимов, кажется, остался в органах».

Остались также и официальные документы, освещающие этот конфликт. В письме Сталина от 10 августа 1931 г. руководителям региональных партийных организации написано: «тт. Мессинг и Бельский отстранены от работы в ОГПУ, тов. Ольский снят с работы в Особом отделе, а т. Евдокимов снят с должности начальника Секретно-Оперативного управления с направлением его в Туркестан на должность ПП (полномочного представителя. – Л.Н.) на том основании, что:

а) эти товарищи вели в руководстве ОГПУ совершенно нетерпимую групповую борьбу против руководства ОГПУ; б) они распространяли среди работников ОГПУ совершенно не соответствующие действительности, разлагающие слухи о том, что дело о вредительстве в военном ведомстве является «дутым» делом; в) они расшатывали тем самым железную дисциплину среди работников ОГПУ».

По делу «Весна» было репрессировано более 3 тысяч человек. А.А. Зданович считает, что «события, происходившие с января 1931 г., предопределили появление феномена под названием «1937 год». Представляется, что этот исключительно верный вывод нуждается в конкретизации и детализации. Суть событий не только в том, что в начале 1931 года в органах была сформирована организационная и политическая атмосфера, в которой сомнения в возможности военного заговора стали считаться политически вредными и опасными для карьеры. Дело еще и в том, что в 1931 году была сформирована технология формирования «дела о военном заговоре». Основой для создания таких дел являлись реальные разговоры военных, которые должны были подтвердить их оппозиционность. В 1936–1937 гг. в качестве доказательств использовались сведения о беседах, которые вели Тухачевский и Якир, обсуждая некомпетентность ставленника Сталина, наркома К.Е. Ворошилова. На следующем этапе важную роль должен был сыграть «вброс» информации от иностранного отдела, который должен подтвердить, что «заграница поможет заговорщикам». Затем заявления ИНО усиливались предположением, что «разоблачаются» «двойники», которые дезинформируют руководство». Одновременно чекистам необходимо было получить санкцию высшего политического руководства. Как я показал в исследовании «Сталин и НКВД», именно так и разворачивались события в 1936–1937 гг.

Уход Мессинга, Бельского, Ольского, Воронцова и понижение Евдокимова привели к возвышению новых руководителей. В первую очередь это, конечно, Яков Самуилович Агранов, который сменил Бельского на посту руководителя ОГПУ по Московской области, а затем должен был возглавить Главное управление государственной безопасности, но на февральско-мартовском пленуме 1937 г. Агранов оправдывался: «Действительно, еще в конце 1935 г. по прямому предложению т. Сталина я был назначен начальником Главного управления государственной безопасности. Я ждал выписки из постановления ЦК. Этой выписки не было до конца 1936 года. Когда я спрашивал Ягоду, что означает эта задержка, т. Ягода говорил, что, видимо, ЦК считает правильной точку зрения его, Ягоды, что Главное управление государственной безопасности должно возглавляться самим наркомом. Ат. Ягода упорно в продолжение ряда лет сопротивлялся тому, чтобы кто-нибудь руководил ГУГБ помимо него. (Микоян: А почему вы не сказали ЦК партии об этом?) Я после решения ЦК заболел и долго отсутствовал. А когда я приехал, то занялся следственным делом по троцкистам. К тому же я должен был проявить в отношении себя немного скромности. Я считал, что если нет постановления ЦК о моем назначении начальником ГУГБ, значит, у ЦК имеются какие-то соображения на этот счет». Так или иначе, Ягода не отдал Агранову контроль над структурами ОГПУ.

Е.Г. Евдокимова сменил Георгий Андреевич Молчанов (см. ниже), а начальника иностранного отдела С. Мессинга сменил Артур Христанович Артузов. После ухода Артузова в Разведупр иностранный отдел возглавил Абрам Аронович Слуцкий, который являлся главным резидентом ИНО ОГПУ по странам Европы и возглавлял параллельный с московским центр разведки.

Разведчик Павел Судоплатов «уважал Слуцкого как опытного руководителя разведки» и внимательного человека. Иначе считал Орлов: «Его характерными чертами были лень, страсть к показухе и пресмыкательство перед вышестоящим начальством. Слабохарактерный, трусливый, двуличный Слуцкий в то же время был неплохим психологом и обладал тем, что называется «подход к людям». Одаренный богатой фантазией, он умел притворяться и артистически разыгрывать роль, которую в данный момент считал выгодной для себя. Его выразительные глаза, лучащиеся добротой и теплом, внушали впечатление такой искренности, что на эту приманку нередко клевали даже те, кто хорошо знал Слуцкого». Вместе с тем, он высоко оценивал профессиональные качества Слуцкого.

В это же время началось возвышение Льва Григорьевича Миронова (Каган). Орлов считал его «дельным экономистом и контрразведчиком» и утверждал, что Миронов поступил на службу в органы государственной безопасности по его рекомендации. «Я договорился, что Миронов будет исполнять мои обязанности заместителя начальника Экономического управления ОГПУ. Благодаря этим способностям, несколько лет спустя Сталин быстро оценил выдающиеся способности Миронова и начал поручать ему специальные задания, о выполнении которых Миронов отчитывался лично перед ним.

Другой автор воспоминаний, Шрейдер, подчеркивает, что в отличие от большинства руководителей ОГПУ-НКВД Миронов жил очень скромно. Кроме того, он писал, что «Миронов просто был умным человеком, и те нездоровые тенденции, которые мы, находящиеся вдали от центра, поняли значительно позднее, он, как член коллегии НКВД, уже видел воочию».

«Миронов достиг высокого положения, – продолжает Орлов, – Он обладал властью и пользовался немалым авторитетом. Но это не принесло ему счастья. Дело в том, что от природы он был очень деликатным и совестливым человеком. Его угнетала та роль, какую он вынужден был играть в гонениях на старых большевиков. Чтобы устраниться от этих неприятных обязанностей, Миронов одно время пытался получить назначение на разведывательную работу за рубежом. Позже он сделал попытку перевестись в народный комиссариат внешней торговли, на должность заместителя наркома, но когда дело дошло до утверждения этого перевода в ЦК, Сталин запретил Миронову даже думать об этом».

Легендарная фигура органов – Глеб Иванович Бокий. Самый старый чекистский «генерал» родился в 1879 г. в семье учителя, в Тифлисе, русский. Учился в Петербургском горном институте, член «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» (!), в 1905 участвовал в боях на баррикадах, член Русского бюро ЦК РСДРП 1916–1917. До революции он 12 раз подвергался арестам, два раза находился в ссылке. В Петрограде он стал организатором «красного террора» после убийства Урицкого. После окончания гражданской войны возглавил т. н. специальный (шифровальный) отдел и руководил им в течение 15 лет. Бокий был одним из создателей т. н. «русского кода», хранителем секретов системы и организатором службы дешифровки. Информация о нем крайне противоречива. С одной стороны, несгибаемый большевик, с другой – поклонник Рериха, инициатор создания специальной лаборатории «для установления контакта с Шамбалой». Кроме того, он был куратором Соловецкого лагеря особого назначения (СЛОНа). После ареста огласку получили оргии на «даче Бокия», хотя сейчас трудно проверить достоверность этой информации. О Глебе Бокии написано много, однако ясно только одно – при Ягоде он держался особняком. Прежде всего, он хранил свои секреты. Видимо, именно поэтому, несмотря на легендарный партийный стаж, Бокия был только комиссаром 3-го ранга.

Вернемся к причинам возвышения Ягоды. Во многом оно также объясняется тем, что Ягода сумел создать себе прочные позиции в центральном аппарате. Ветеран советской разведки Б.И. Гудзь писал, что Ягода «прагматик, делец с отсутствием какой-либо идейности в облике. В отношении с подчиненными выискивает какие-либо отрицательные моменты, допущенные ошибки, для того чтобы использовать это впоследствии для нажима на того или иного подчиненного». Да и сам Ягода на следствии рассказывал примерно то же самое. «Надо сказать о системе воспитания непосредственно соприкасающихся со мной работников ОГПУ – НКВД, которую я проводил в течение многих лет. Она сводилась к тому, что я сначала подчинял людей своему личному влиянию. В отношении большинства мне, как руководителю, это удавалось». В принципе, Ягода действовал именно так, как его учил Дзержинский – «подчинял личному влиянию». Просто масштаб личности был разный и «подчинение» происходило разными методами.

Затем Ягода «переходил на другую ступень» и внушал мысль об избранности чекистов, «связанных круговой порукой»: «Я внушал людям отчужденность от партии, выращивал в их сознании идею, что государственная разведка должна играть в политике самостоятельную от партии и правительства роль».

Охарактеризуем биографии тех людей, которые, вероятно, были лично преданы Ягоде.