Шмыга взвизгнула, неожиданно подскочила, крепко обняла, вблизи оказались её сияющие глаза, чмокнула в щёку.

– С-спасибо.

От неожиданности Мишка покачнулся, еле удержавшись на ногах. Но Шмыга уже справилась с собой. По-прежнему сияя, неловко отступила, шмыгнула носом и быстро скрылась за одной из дверей на кафедре. Мишка, Надя, Сергей, Клёпин, Ольга изумлённо смотрели вслед.

Несмотря на первый успех, экзамен по общей гигиене Мишка провалил. Она, эта общая гигиена, после фармакологии казалась настолько понятной, что готовиться не было никакого смысла. Мишка пренебрежительно полистал учебник, отправился на экзамен и получил трояк, перечёркивающий надежды на стипендию.

В полном душевном раздрае, проклиная организаторов здравоохранения и их идиотские предпочтения, вместо того чтобы готовиться к патофизиологии, он отправился в Кавголово кататься на лодке. Заплатил на станции за каяк, сунул в круглое отверстие посередине ноги, опустил в воду весло, сделал молодецкий гребок и немедленно перевернулся. Побултыхавшись, вытащил ноги, вытянул лодку на мелководье, залез опять и уже осторожно отплыл, взяв курс на другой берег.

На другом берегу в пасторальной идиллии паслось стадо коров. Мишка причалил и оторопел от испуга – на него нёсся здоровенный чёрный бык. Судорожно оттолкнувшись веслом, Мишка не удержал равновесия и опять перевернулся. Кое-как вытащив ноги из каяка и подняв из воды голову, первое, что он увидел, это победно стоявшего быка.

– Ну, ты! – изумлённо сказал Мишка.

Бык грозно молчал. Потом развернулся и с видом героя не спеша побрёл к своим коровам. Мишка, зацепив рукой каяк, чтобы не уплыл, тихо подгрёб к берегу, торопясь, засунул ноги внутрь… Бык посмотрел назад. Видимо, от ярости у быка потемнело в глазах, с такой скоростью он бросился в атаку. Мишка лихорадочно загрёб веслом и опять перевернулся. Отплевавшись, закричал:

– Дурак! Да не нужны мне твои коровы!

Но весь вид быка, неподвижно застывшего у самой кромки воды, свидетельствовал об очень серьёзных подозрениях на этот счёт.

– Му! – глухо, не допуская возражений, сказал бык.

– Пойми, я ведь сесть могу только на мелководье!

– Му!

Весь промокший и продрогший Мишка, чуть не плача, успокоил себя:

– Зато искупался, и вообще я должен быть польщён. Нет, ну что за день!

Зашагал по грудь в воде, толкая впереди лодку. Бык неотступно шёл по берегу.

Наконец за какими-то кустиками Мишка с трудом сел в свой каяк и, очень осторожно действуя веслом, отправился восвояси.

Со всех расстройств он опоздал на экзамен по патофизиологии, а это означало автоматический неуд и пересдачу летом. От такой новости Мишка совсем было захандрил, и тут к нему пришла в голову гениальная идея пойти сдавать патофизиологию с другой группой.

Рассудил он так: беру билет, если окажется плохой, то говорю, что ошибся и пришёл не в тот день. Если билет хороший, сажусь и готовлюсь.

Принимал экзамен Сеньор Жофрей, прозванный так за хромоту, маленький строгий человечек. Он долго елозил пальцем по списку двадцать третьей группы:

– Кац, Кац, не вижу…

– Как это! – ахнул Мишка. – Неужели забыли вписать! Быть того не может!

Жофрей задумчиво почесал кончик носа. Мишка изобразил волнение.

– Ладно. Кац, вы говорите?

– Кац.

– Берите билет, Кац.

И чуть погодя своей красивой ручкой аккуратно вывел: Кац Михаил – билет номер пять.

16

Студентов отправляют в колхоз, и Мишку тоже. Холодно, дождливо – октябрь, Сергея с Надей нет, вообще никого из группы нет, но большое дело делает Михаил – помогает колхозникам, ведь картофель на полях пропадает.

Устроили Михаила на нары, выдали подушку, одеяло, показали, где столовая. Всё: пальцы мёрзнут, вода по утрам ледяная, в столовой на завтрак – силос и компот, в обед суп и силос, ужин – силос и компот. Вот так: встать, наскоро помыться, доковырять несъедобную кашу – и в поле на грядки. Сверху дождик моросит, ящики уже кончились, и до обеда добрых четыре часа. Хорошо, Жофрей рядом крутится, и чтобы подбодрить, по своему предмету задаёт хитрые вопросы на сообразиловку. До вечера дожили – костры, печёная картошка, песенки…

– Созрели вишни в саду у дяди Вани, у дяди Вани са-азрели вишни…

Вот только соседи по избе попались мерзкие – наглец Петров, наглец Васильев и с ними балбес Сёмкин из соседней группы. Хотя Сёмкин сам по себе ничего. Как-то ещё на втором курсе он с Мишкой поспорил, что съест в один присест десять пирожков. Мол, если съест, то съест, а если нет – вернёт деньги. Ну, первые три Сёмкин слопал мгновенно, вторые три с трудом, ещё два пирожка жевал целый час, а на оставшиеся посмотрел так скорбно, что Мишка рассмеялся, хлопнул едока по плечу и сказал, что деньги возвращать не надо. Теперь же Сёмкин так возгордился причастностью к клубу Петрова – Васильева, что на Мишку внимания не обращает. Ещё в избе очень жарко, множество мух, тараканы и зловредные кусачие клопы. Недолго думающий Сёмкин до того озлился на всю живность, что неделю давил и выдавил клопами у себя в изголовье лозунг «Ленин, Сталин, Сёмкин. Время, вперёд!» Жофрей как увидел, так чуть себе вторую ногу от испуга не повредил:

– А ну быстро замазал! – сказал свистящим шёпотом. – Быстро! Я повторять не намерен!

Потом набросился на соседей художника:

– Вы в своём уме? Этот идиот ничего не понимает, но вы-то нормальные!

– А чо? – обижался Сёмкин и косил хитрым глазом. – А чо? Чо сделал-то? Подумаешь…

Тем временем Мишка договорился с одной бабкой пить у неё парное молоко после ужина и дважды в неделю шлёпал в недалёкую деревню набирать калории. Как-то раз после двойной порции лапши он влил в себя столько молока, что не мог прямо стоять. Мимо тёмного леса в безлунную ночь, согнувшись и обхватив себя руками, он тяжело плёлся обратно по сельской дороге, вспоминая десять пирожков Сёмкина и проклиная себя за жадность.

– Вот, – трагически думал, – сейчас я умру, и все поймут, что обожрался. Какой стыд! Какой позор! Нет, какой позор…

На этой острой мысли неожиданно оступился и кувырком полетел вниз.

Когда он очнулся, оказалось, что сидит в довольно глубокой и грязной яме, а сверху величаво сияет недоступными звёздочками далёкое небо.

– Ни фига себе! – изумился Мишка. – Как это я?

И шустро полез вверх, цепляясь за корни. Вылез. Быстро пошёл к избе и вдруг вспомнил, что ещё недавно были какие-то страдания, а сейчас такое чувство, что вроде и не ел совсем. Удивился происшедшему, нащупал шишку на затылке и открыл дверь.

– А ну быстро закрыл! – раздался рёв.

– Да, да, – Мишка испуганно вздрогнул.

– Ходят тут всякие!

Здоровяк Петров тяжело глядел на него. Наконец презрительно сплюнул и отвернулся. Мишка тихо полез на нары.

– Ну поехали, поехали, – Васильев раздавал карты.

«Нет, последнее время Петров совсем обнаглел! – раздеваясь, возмущённо подумал Мишка. – Хамит, задевает при каждом удобном случае, застращал всех. Каждый день в карты играют до двух часов ночи, спать мешают, а назавтра вставать».

Тут Петров зевнул, потянулся, при этом явно нарочно толкнул Мишку рукой, неожиданно рыгнул и громко рявкнул:

– Эх, бабу бы…

– Бабу, бабу! – повторил Васильев.

А Петров опять толкнул щуплого Мишку.

– Ах так! – закусил губу Мишка и с этого момента решил копить злость, чтобы разозлиться и ответить обидчику.

Ничего не подозревающий Петров ежедневно подливал масло в огонь.

Через две недели созревший Мишка при всём честном народе подошёл к нему в столовой и, подбоченившись, грозно спросил:

– Эй ты, в морду хочешь?

– Че-го? – Петров отставил компот.

– А ничего.

И со всей силы засветил изумлённому верзиле в глаз.

Мишку хорошо побили, но Петров как-то поутих. А тут резко похолодало, лужи подёрнулись ледком, замёрзла грязь, и кончился колхоз со всей его картошкой. Обрадованные студенты весело грузились в автобусы и громко пели на прощание:

– Пусть дядя Ваня моет спину тёте Груне стиральной доской в колхозной бане… От этих вишен остался один след…

17

Да, время бежит быстро – уже четвёртый курс. Мишка совсем взрослый, и с осознанием этого факта пошёл работать. Поначалу он хотел устроиться в гинекологию, чтобы быть поближе к женщинам (с чисто медицинской точки зрения), но заведующий отделением очень подозрительно посмотрел и отказал. Пришлось взять Серёжку и идти в новоотстроенную хирургию, где небольшой унылый человечек, главный там хирург, объяснил проблему.

– Понимаете, – сказал грустно, – они в коридоре сначала постелили линолеум, а затем покрасили стены и потолок, – вздохнул и добавил с выражением: – Собаки! – попросил с надеждой: – Ребята, вы не могли бы оттереть пятна?

И вот в рабочее время Серёжа и Мишка занимаются странным делом: ползают в гулкой тишине по приблизившемуся, как в увеличительное стекло, полу и скребут ножами пятна. По обе стороны коридора одна за другой ждущие двери палат, внутри затаившиеся, заправленные кровати.

– Серый, убери ноги – пол запачкают!

– Вот сам и убери!

– Серый, а я слышал, на кафедре урологии есть кошка Простатка. Она каждый год рожала котят, так ей сделали операцию, и теперь профессор, когда делает обход, каждый раз подходит и осматривает.

– Я знаю.

– Кстати, я был на выставке: Привезли Тутанхамона. Он так сохранился…

– Ну тогда и мы с Надей пойдём.

– Слышь, Мишка, – торжественно сообщает Сергей чуть погодя, – а мы жениться надумали…

– Да ты что!

– Точно. Тебе первому говорю. Пока никому ни слова, ладно?

– Конечно. Слушай, а потом?

– Что потом?

– Ну так… Потом? Как жить?

– Снимем вместе комнату, хозяйство вести будем. Тебя в гости пригласим. Придёшь?

– Ну приду, – с сомнением отвечает Мишка. И любопытствует: – А я-то вам зачем?

– Для разнообразия, дурак!

– Сам дурак! Тромбоцит!

Оттёрли краску, отделение наполнилось больными, и уже надо раздавать таблетки, делать уколы, перевязки. Устающий Мишка начал засыпать на занятиях. Зная за собой такой грех и пытаясь противостоять, он крепился изо всех сил, тёр глаза, тряс головой, но один раз на семинаре по терапии не выдержал и начал отключаться. Из последних сил сопротивляясь, отчаянно взмахнул руками и немедленно проснулся от хохота, охватившего группу.

– Ну ты даёшь! – сказал, потирая щёку, каратист Клёпин. – Я-то тут при чём?

– Да, Кац, – тоже отсмеявшись, заявила докторица, – вас не исправишь. Скажите, что вы у нас делаете вообще?

– Как что? – не понял Мишка. – Учусь…

– Учитесь, – вздохнула докторица, – учитесь…

В ту зиму Мишка рассекал по Питеру в очень, как он искренне считал, хипповом прикиде: против холода – телогрейка и солдатские ботинки плюс вязаная шапка на голове. А как телогрейку Мишка снимет – боже ж ты мой! Под ней купленная на Серёжкины жениховские талоны фирменная цветастая индийская рубашка и галстук из двух шнурков, скрепленный брелоком с гордым словом «Киев». Только брюки были обычные – ничего особо экстравагантного не нашёл. Вот так Мишка мотался, мотался по Питеру и забрёл в Клуб пожарников, где должна была давать представление какая-то неизвестная труппа «Лицедеи». Народу почти не было, Мишка, помня о Сент-Экзюпери, предусмотрительно сел в пятый ряд, приготовился. И… забыл про окружающее. На сцене разворачивалось старое как мир, простое действо: Пьеро страдал, Арлекино смеялся, Мальвина влюблялась в бравого гусара. А в самом пронзительном моменте вышел большой грубый человек и стал отнимать у персонажей картонные сердца. Гусар с отчаянием попытался было защитить возлюбленную, но безуспешно. Большой человек погрузил застывших кукол в тележку и большой рукой задёрнул занавес. Ошеломлённый Мишка с трудом заставил себя выйти из зала. Потом стоял снаружи, запрокинув голову, ловил снежинки ртом и никак не мог понять, что же это было. В дальнейшем Мишка стал гоняться за «Лицедеями» по всему Питеру – в Дом связи так в Дом связи, в Клуб железнодорожников так в Клуб железнодорожников. И каждый раз погружался в трогательную атмосферу сказки. Вот уж действительно: в институте талдычат про гигиену питания, рассказывают, как обеззаразить канализационные стоки, а тут, всего в двух шагах, другая жизнь.

18

Мишка наконец записался на карате – Клёпин соизволил принять. Этих кружков после официального разрешения расплодилось видимо-невидимо. На первом занятии Клёпин, после долговременных занятий в стиле «шотокан» превратившийся в коренастую тумбочку, откуда высовывались похожие на лопаты руки и ноги, угрожающе сопя, походил напротив новичков и с возгласом «Хы!» неожиданно сделал выпад в сторону Мишки.

– На сцене цирка Казимир Алмазов! – еле слышно сказал Мишка.

Возмущённый Клёпин хотел было ответить, но, вспомнив, что он «мастер», сделал непроницаемую физиономию и отошёл на безопасное расстояние.

Сергей женился, и теперь у него всегда хорошее настроение.

– Мишка, – спрашивает в столовой, – где ты умудрился достать столько чёрствого хлеба?

– Кроме хлеба я ещё лапшу с мясом достал.

– А у меня булочка имеется.

– Она на руках следы оставляет.

– Подумаешь, след здорового повидла…

– Больному организму даже здоровое повидло не поможет.

– Смотри, Клёпин появился! Эй, Колька!

Клёпин упирает руки в бока и угрожающе смотрит на Мишку:

– Если ты ещё раз что-нибудь вякнешь, то винтом пойдёшь!

– В какую сторону? – безмятежно интересуется коллега.

– По правилу буравчика, балда!

Как раз в это время Мишка зачастил в «Кинематограф» на Васильевском – там шли фильмы Акиры Куросавы: чёрно-белый экран, вечный дождь, нищета, самураи. Незнакомая победительная мощь чужого народа. Обычно в «Кинематографе» разные фильмы шли один за другим, и ты мог купить билет сразу на три-четыре фильма до конца вечера. «Гений дзюдо», «Семь самураев», «Расемон», «Телохранитель» – Мишка запомнил эти названия на всю жизнь. Потом пришёл домой и, чиркнув ногой по выключателю, попытался выключить свет. Не получилось. Мишка приуныл и понял, что ещё долог путь…

Мишка в гостях у Сергея и Нади. Надя с перевязанной рукой, на повязке кровь проступила.

– Миш, жаркое будешь? – мило интересуется Надя.

– Конечно!

– Серый, а что приключилось? – шёпотом спрашивает гость, когда Надя уходит на кухню.

– Поспорили. – так же шёпотом отвечает Сергей. – На столе стакан стоял, так Надька как хватит по нему рукой – стакан вдребезги, кровь ручьём!

– А ты?

– А я продолжаю чай пить. Разбила, – говорю, – убери.

– А она?

– Рассмеялась и убрала.

«Ну и ну, – думает Мишка, – так это и есть семейная жизнь?»

Заходит Надя.

– Мишенька, жаркое.

Сергей вдруг вскакивает:

– Я совсем забыл! Сегодня же футбол! Мишка, пошли!

– А кто, Серый?

– «Динамо» против «Спартака».

– Да я не болельщик…

– Зато я болельщик.

– За кого болеем?

– Естественно, «Динамо-Киев»!

– Ну пошли.

При подъезде к стадиону из перегруженных троллейбусов, автобусов, трамваев несётся:

– «Спартак» – чемпион! «Спа-ртак» – чемпион!

Друзья заняли очередь за билетами, Мишка с тревогой оглядывается.

– Что-то не нравится мне это… – бормочет.

Дышащую алкоголем очередь качало, как судно в шторм. Их прибило к окошку и выбросило с билетами к воротам на стадион. Места были удачные, и Мишка очень воодушевился, наэлектризованный всеобщим возбуждением. Всё бы ничего, но в конце матча Сергей начал громко поддерживать свою, кстати, с успехом выигрывавшую, любимую команду.

– Ты что делаешь?! – увидев пробирающихся к ним людей, толкнул друга Мишка.

– «Динамо», «Динамо»!

– Серый, линять пора!

– Опаньки! – Серёга увидел противников, и засобирался. – Мишка, кажется, мы засиделись.

Им удалось выскочить, и они рванули что есть силы. За ними, отягощённые водкой, бежали болельщики «Спартака» и грязно ругались. Так быстро Мишка ещё никогда не бегал.

19

Весна. Солнце встаёт рано, и утром в аудитории совсем светло. Впереди семинар по политэкономии. Клёпин зевает:

– Опять у нас этот дуб будет? И откуда его только выкопали?

– Уж лучше он…

Входит высокий плечистый мужчина с цветущим лицом и благообразными седыми волосами. Останавливается и оглядывает комнату.

– Встать!

Двадцать третья и двадцать четвёртая группы с шумом встают. Клёпин еле приподнимается.

– Клёпин, почему не встаёте?

– А я уже вставал два раза, Николай Павлович, и устал очень.

– Когда?

– Вы не видели.

– Меня не волнует, вы встанете и третий раз!

Мужчина проходит, садится и открывает журнал. Угрюмо смотрит и вдруг раздражается:

– Это что такое? Сколько двоек? Почему не учите? Бододкина!

– Здесь.

– Отвечать «я», нет у вас воинской выучки. Бондарь Сергей!

– Да я здесь.

– Худо, Бондарь, очень худо, – улыбается.

– Касимов!

– Я!

– Что я? – вдруг не понимает Николай Павлович.

– Я Касимов, – за первым столом терпеливо отвечает вежливый Лев, автоматически поправляя причёску.

– Садиться, Касимов, – отмечает в журнале. – Что вам на сегодня задавали? Хоть помните? Ну, Сёмкин!

Сёмкин уныло поднимается.

– А почему опять я? Всегда я да я…

– Рассказывать!

Сёмкин, запинаясь, говорит. В аудитории мерный гул. Николай Павлович задумчиво смотрит в окно, рассеянно переводит взгляд на столы и вдруг взрывается:

– Бондарь, ты что? Нет, ну как они воркуют, чуть не обнимаются. Под самым носом!

Клёпин тут как тут:

– Они ещё целоваться могут, у них справка есть.

Но Николай Павлович уже сменил гнев на милость:

– Ладно, пусть.

Уничтожающе смотрит на Сёмкина:

– Совсем худо, Сёмкин! Садиться.

– Я же хорошо отвечал! – возмущается Сёмкин.

– Он же хорошо отвечал, – веселится аудитория.

Николай Павлович неумолим.

– А Викторов-то, Викторов! – смотрит на обычно незаметного Викторова и хихикает: – Амурные дела, ай-я-яй, двойка!

– За что?! – краснеет Викторов.

Клёпин сзади:

– За дело, правильно я говорю, Николай Павлович?

Тот оставляет Клёпина без ответа и вызывает Бододкину:

– Ну хоть вы что-то знаете?

Бододкина не спеша отвечает.

– Садиться…

Николай Петрович ставит оценку и, прохаживаясь, начинает объяснять новый материал.

– Рабочий – это само понятие ответственности. Вот из чего сделана машина? Из металла! Так и у рабочих главное – ответственность. Смотрите, артистов ведь всегда можно узнать.

– А врачей?

– И врачей… в общем. Так и рабочие имеют ответственность, общую классовую солидарность и сознательность. Это, кстати, контролируется. Директор же должен быть умным. Но умных много, а волевых качеств нет, нужно быть ещё волевым.

– И хозяйственным! – отмечает Клёпин.

Николай Павлович думает и соглашается:

– Да, надо уметь с народом работать.

Он ещё что-то рассказывает, но студенты начинают собираться.

– Вы куда?

– У нас хирургия, не успеем.

– Кто помоет доску, немедленно помыть доску!

Около него задерживается Клёпин и советует:

– А вы поставьте всем двойки, когда они вернутся и помоют, обведём их?

Плечистый мужчина берёт журнал под мышку и, качая левой рукой в такт шагам, уходит. На миг в аудитории становится тихо, в раскрытое окно царственно вступает солнце.

20

Практика. Женщин почему-то не записали, так что поехали сугубо мужской компанией: Мишка, Сергей, Андрей и Роман. И если кругленького остроглазого Рому Мишка совсем не знал, то Андрей на курсе был личностью известной: небольшого роста, с усиками, он обладал ясно подчёркнутым собственным достоинством. Никуда не торопился, везде поспевал, учась вполне равнодушно, на интересующем его предмете мог задать такой вопрос, что преподаватель или запинался, или, воодушевляясь, оставшуюся часть лекции разговаривал только с ним. Ну а сама практика оказалась лениво не интересной. В санэпидстанции трещали пишущие машинки, звонили телефоны, кто-то, явно местный буйвол, кричал на очередного заведующего столовой, происходила невнятная бюрократическая возня, в которую очень не хотелось влезать.

– Неужели мы будем этим заниматься всю жизнь? – как-то возвращаясь оттуда, задумчиво спросил Мишка.

– Я – нет, – решительно отверг судьбу Андрей.

Сергей помрачнел.

– Ну-ну, не надо так строго, – усмехнулся Роман.

Как-то само собой произошло, что они вообще перестали приходить в санэпидстанцию, благо начальнику было всё равно. Шлялись по городу, сидели в общежитии, играли в карты. Сначала в дурака, потом Роман научил в покер. Научил и предложил:

– А давайте на интерес? Не на много, копеечки по четыре?