Через некоторое время, когда все забыли, Надя вежливо просит:

– Коля, повернись, пожалуйста, в профиль.

Удивлённый Клёпин поворачивается, потом спрашивает:

– А что?

– Ты так хуже смотришься.

– Серый! – Клёпин в расстройстве роняет дневник. – Ну что ты в ней нашёл?

– Комсомольские билеты… – серьёзно отвечает Сергей.

Надя опрометью выбегает, Сергей за ней. Возвращаются вместе. У Нади постное, как бы только вымытое лицо, потупила глаза, румянец на щеках. У Сергея в глазах смешинки.

Но, конечно, не это главное. Главное то, что группа по инициативе правильной Любы подхватила начинание москвичей – взяла на себя обслуживание двух палат в больнице. А бывший провинциал, оставшись без друга, зачастил в Эрмитаж и выписал в школьную записную книжечку: «Сюрреализм отличается от абстракционизма неполным уходом от действительности».

Ещё недавно в метро рассматривал мозаику, ну то есть ворон, как всегда, считал, только решил сесть в поезд и вдруг услышал:

– Молодой человек, молодой человек!

Оглянулся – к нему пробирался незнакомый седой мужчина. Мишка задержался.

– Извините! – мужчина тяжело дышал. – Будем знакомы – Исаак.

– Михаил.

Мужчина скользнул взглядом по окружающим:

– Отойдёмте?

– Ладно, – Мишка недоумевал.

– Простите, Михаил, вы еврей?

– Еврей.

– Понимаете, Михаил, я уезжаю в Израиль, на нашу родину.

– Да? – Мишке стало интересно. – Именно в Израиль? Не в Америку?

– В Америку ни в коем случае!

– Но в Израиле же война!

В глазах Исаака мелькнула сумасшедшинка:

– Хватит мне этих гоев! Все евреи должны жить в Израиле!

– Я не спорю, – миролюбиво сказал Мишка.

– Так вот, – Исаак глубоко вздохнул, – у меня есть дочка, а у вас, молодой человек такое хорошее еврейское лицо, что я подумал… Подумал…. А давайте я вас с дочкой познакомлю?

– Меня? – Мишка растерялся.

– Вас, именно вас! Быстро оформляем брак и всей семьёй уезжаем на историческую родину.

– Но я, я…

– Прошу вас, подумайте, вы не понимаете, от чего вы отказываетесь! Это уникальная возможность! Подождите!

Исаак встревоженно посмотрел по сторонам, вытащил блокнот и, записав номер, оторвал листочек с телефоном.

– Возьмите! И приезжайте! Обязательно приезжайте к нам.

Быстрым шагом ушёл.

Мишка ещё подержал листочек в руке и неуверенно сунул в карман. Так сложилось, что в их семье мало говорили о еврействе, да и в институте с евреями, сплошь питерскими ребятами, живущими своей, отличной от его, провинциала, жизнью, он не сошёлся. Куда ехать? Зачем? Из Питера?! А как же БДТ, Эрмитаж? В своё время он брал в библиотеке книжку про арабов, но до конца не дочитал – где он и где арабы… Кстати, за два года Мишка только раз оказался в чисто еврейской компании – все после танцев собрались в закутке, и хозяйка квартиры, поставив пластинку с песнями, торжественно зашептала:

– Слушайте! Надо слушать между строк.

Мишка вслушивался, вслушивался, но ничего не разобрал. Между прочим, час назад та же самая хозяйка в ответ на приглашение потанцевать томно сказала что, видите ли, она его боится, и завела в кухню, где состоялся многозначительный разговор по поводу её загадочных глаз, мятежной души и невыразимой грусти. После пластинки Мишка окончательно почувствовал себя не в своей тарелке, разозлился и ушёл.

Так что глупости. Он достал листок и выкинул в ближайшую урну.

11

– Усе мысли начальства спускаются в этот жёлтенький продолговатенький квадратик…

На третьем курсе началась военная кафедра. Руководил ею полковник Семенюк – огромный, важный, роняющий медленные слова с очень слышимым украинским акцентом. На первой лекции, оглядев молча полупустой зал, он лениво проговорил:

– По поводу отработок всем обращаться к Татьяне Петровне Дурик, – чуть подумал, – или к Дурик Татьяне Петровне, что то же самое.

Раздались смешки. Семенюк ещё раз оглядел зал:

– Наша кафедра, как вы понимаете, имеет важное отличие. У нас вы не только приобретаете знания, но ещё и взрослеете. И мы вам в этом помогаем. Так, к нам приходят курсанты-девушки, а уходят офицеры-женщины.

Смешки раздались громче.

– А начнём мы с самого простого, тут я диаграммку придумал. Сверху, как всегда, начальство – штаб. Извилистой такой линией обведено. Все мысли начальства спускаются.… И туда спускаются, и сюда спускаются, а что им не спускаться? Штаб ведь. А вот сбоку, туточки, у нас разведка. Разведка осуществляется подглядыванием, подслушиванием, подсматриванием…

Смех прокатился уже почти не скрываемый.

Семенюк ещё раз оглядел зал и вдруг позвал:

– А ну-ка встань сынку, да-да, ты.

Кто-то встал.

– Ну, сынку, расскажи мне, что смешного? Чего ты смеёшься? Расскажи дядьке, может, и я посмеюсь с тобой? Вместе посмеёмся? Не хочешь? – и таким же будничным тоном добавил: – А ну вон отсюда. И завтра ко мне в кабинет. Лично буду тобой заниматься.

Зал оцепенел.

– На чём мы остановились? – продолжил. – Разведка осуществляется… Подглядыванием, подслушиванием, и всё это военная хитрость. В нашем деле ведь именно это главное – запутать возможного противника. Кстати, а почему вы так сидите? Полно мест, а расселись как на гулянке. А ну быстро на первые ряды. Не поняли? – и рявкнул. – Вперёд, я сказал!

Студенты тихо пересели.

– Плотнее! Ещё плотнее! Вот так у меня и сидеть.

Посмотрел на часы:

– Перерыв.

На второй половине он так же лениво вошёл в аудиторию и усмехнулся:

– Вот они, наши родимые, как на выставке.

Присутствовавшие на первой половине лекции испуганно обернулись: на задних сиденьях с разрывом пять и больше рядов сидели попавшие в ловушку, ничего не понимающие опоздавшие.

– Вот это и есть военная хитрость, – полковник улыбался. – Татьяна Петровна Дурик, запишите их всех, ох они у меня попляшут.

Одним из попавшихся оказался, конечно, Клёпин. Когда к Семенюку выстроилась повинная очередь, он каждого вышедшего с дрожью в голосе спрашивал:

– Что сказал? Как он ответил? А ты что сказал?

Оказалось, что на жалобу «лечил зубы» Семенюк реагирует положительно: сочувственно кивает и желает выздоровления. Клёпин приободрился, бодро прошёл внутрь. И выскочил красный как рак через минуту.

– Колька?! – подбежали Сергей с Мишкой.

Он отмахнулся.

– Ну!

Клёпин, не глядя в глаза, выговорил с ненавистью:

– Сказал: лечи дальше.

– Так что же делать?!

– А я почём знаю?

Наконец Мишка снял новую квартиру. Квартира находилась в полуподвале, и сквозь небольшое окошко были видны ноги прохожих. Жёлтый свет робкой лампочки, стены с разводами, клопиные пятна. И всё бы ничего, но, почуяв свежего жильца, бодрое местное население взяло привычку нападать на него каждую ночь. А когда жилец по чьему-то совету поставил ножки кровати в банки с водой, зловредные гады собирались на потолке и пикировали вниз. Вот в этой квартире на Садовой и прожил Мишка свою третью золотую питерскую осень с её порывами холодного ветра, жёлто-красной опадающей листвой и вечно нахмуренным, полным дождя небом. Но в квартире было тепло, лежали учебники, а на одной из стен Мишка нарисовал ёлочку в преддверии неизбежно наступающего праздника.

12

И всё-таки с квартирами была настоящая беда: то ключ не подходил, то клопы, то алкоголики, то бабка мерзопакостная попадалась, а один раз его даже попытались ударить ножом в спину за то, что позвонил из коридорного телефона. Хорошо еще, отскочил вовремя. Несостоявшийся убивец, еле удержавшийся на ногах от богатырского замаха, пьяно качаясь, удивлённо посмотрел на зажатое в руке орудие возмездия и поплёлся обратно в свою комнату. Но, так или иначе, каждое утро по свежему снежку, лужам, под дождём или солнцем, с троллейбуса на автобус, с автобуса на метро, с метро на трамвай и вперёд, дальше, выше – к знаниям. На третьем курсе одним из базисных предметов была фармакология. В двадцать четвёртой группе её вела совсем молодая с конопушками на миловидном лице женщина. Шмыгая носом (у неё был хронический насморк) и не имея привычки что-либо объяснять, за семинар она успевала опросить почти всех, задавая коварные блицвопросы. Мишка с ней совсем замучился – как ни учил, постоянно вляпывался. Хотя, надо сказать, не только он. Когда эта молодая и красивая женщина входила в аудиторию, в группе начиналась тихая паника. Плюс физиология с лягушками, военная кафедра с Семенюком и Пилипенко, их преподавателем. Ходили слухи, что Пилипенко из секретного шестого отдела, но по его вечно улыбающейся усатой физиономии ничего понять было нельзя – похохатывал, масляно смотрел на девиц, закручивал шуточки не хуже своего неординарного начальника и задолбал с зарином и заманом. На одном из занятий, когда медленно, как в раздумье, открылась дверь и через неё к ним протиснулась туша Семенюка, Пилипенко немедленно верноподданнически заорал:

– Встать!

Студенты вскочили.

Семенюк, ни на кого не глядя, продвинулся в середину помещения и вдруг застыл, уставившись в стенку около доски.

– Эт-то что такое? – недовольным и почему-то писклявым голосом он произнёс.

– Что, товарищ полковник?

– Что-что! – передразнил Семенюк и побагровел. – Что-что, ебит твою мать!

Протянул руку и толстым пальцем указал на почти незаметную щель в стене.

– Ведь только ремонт сделали! – рявкнул.

– Недосмотрели, товарищ полковник.

– Ах, недосмотрели…

Багровый от злости, громко сопя, Семенюк сдёрнул пухлой рукой на пол невиновный ни в чём плакат про эпидемиологическую службу и вышел, с грохотом хлопнув дверью.

Пилипенко подождал, пока затихнут шаги.

– Быстро плакат подняли и повесили, – распорядился, – продолжаем.

Группа облегчённо вздохнула.

Именно на третьем курсе они все резко, как-то скачком повзрослели, у каждого появились личные дела, и началось убыстряющееся отдаление друг от друга. Лев записался в школу танцев, Ольга пропадала в театральной студии, староста Люба вышла замуж, Клёпин крутил сложные фарцовные дела, Сергей всё хороводился с Надей, Маша Бододкина яростно училась, и только Мишка никак не мог найти себе применение. От этого вдруг начал перечитывать печальную «Анну Каренину» – похожие семьи, непохожие семьи… эмоции, чувства и резкий росчерк в конце.

– Мужики, она в меня влюбилась! – самодовольно сказал Клёпин.

– Чего-чего? Кто?

– Ну Шмыга, фармакологиня наша.

– То есть?

– Краснеет, глаза опускает. Кстати, уже месяц, как она меня не трогает. Понимает, что я ничего не знаю. Жалеет. Баба…

– Может, ты с ней и на свидание ходил?

– Серый, у меня не застоится. Где там мой младший друг Михаэль? Учись, пока я жив, баб использовать.

– Сам дурак.

Клёпин вздохнул:

– Ну что ещё от тебя ждать? Мужики, понимаете, всё дело в особом нежном взгляде. Его надо выработать. Смотреть так, чтобы между вами протянулась ниточка взаимопонимания. Ещё ничего нет, никто не догадывается, а вы уже связаны неким общим. Ты смотришь и вот так совсем чуть-чуть улыбаешься уголками губ, горько, но понимающе.

Началась фармакология. Клёпин нежным розовым взглядом уставился на предмет любви. Та несколько раз споткнулась о его взгляд, недоумённо шмыгнула носом и спросила:

– Клёпин! А не скажете, чем отличается принцип действия тра-ля-ля от тра-ля-ля?

Клёпин молчал.

Ещё раз шмыгнула носом:

– Два. Кац?

Мишка понуро поднялся.

– А не скажете… Два. Пошли дальше.

На перемене под общий хохот Клёпин, вытаращив глаза, свирепо приказал:

– Всем молчать!

– Горько молчать? – поинтересовался Сергей.

– Раздвинув краешки губ, – успокоительно объяснил Мишка.

13

Зима. Снег, ветер, на всём белом свете ветер. В Питере он наиболее пронзителен, промозгл, с какой-то особенно сырой болезненной составляющей. Из-за летящего снега почти ничего не видно. Мишка после библиотеки с трудом добирался до дома, когда увидел, как невдалеке остановилась машина и два человека, пригнувшись, вынесли тяжесть и сбросили в переулок. Извечно любопытный студент пошёл посмотреть и наткнулся на лежавшего человека.

– Эй! – позвал на всякий случай.

– А ни хрена! – жизнерадостно ответил тот и попытался приподняться.

– Опять пьяный! – чертыхнулся Мишка. Но всё-таки подошёл ближе и ахнул: в глаза бросилась белая кость, выступившая из рваной штанины.

– Где тебя так угораздило?

Человек, как бы просыпаясь, недоумённо посмотрел на свою ногу.

– Не помню, – ответил, запинаясь, – я пьяный был.

– Что же делать? Что же делать? – Мишке стало жарко. Он начал лихорадочно вспоминать, чему учили, попытался прикрыть кость. Вскочил:

– Подожди, я вызову «скорую»!

– Ладно, – тихо ответил человек.

– Вот только деньги разменяю!

– Конечно.

Побежал, чувствуя взгляд.

«Скорая» прибыла минут через двадцать и остановилась на перекрёстке под мигающим фонарём, вспышками окрашивающим падающий почти отвесно снег в жёлтое.

– Надо же, ветер кончился…

Мишка указал врачу место и направился домой.

Дома грели батареи и радостно бегали тараканы. Мишка обидчиво им пригрозил:

– Ишь, разбегались, а дихлофосом по балде?

Тараканы не отреагировали.

Мишка чуть подумал.

– Граф, а не найдётся ли у нас что-нибудь пожевать? – осведомился сам у себя. И поспешно себе ответил: – О да! Лакей! К делу!

Лакей нашёл лапшу, поставил кастрюлю на огонь, высыпал туда лапшу. Помешал:

– Что-то медленно варится!

Сунул в кастрюлю кипятильник и отправился доучивать физиологию, но, по обыкновению, переключился на очередную книжку, где чрезвычайно понравилась фраза: «Главное в том, чтобы дождаться лета…» А через полчаса, забыв о физиологии и лете, мрачно соскребал лапшу с кипятильника. Самое обидное, что, когда он решился её съесть, лапша оказалась сырой. Мохнатый кипятильник и неудачливая еда полетели в мусорное ведро. Мишка окончательно разозлился, выключил свет и обвинив себя: «Никакой ты не граф!» – пошёл спать, плюнув на завтрашний экзамен.

Но на экзамене ему неожиданно повезло. Во-первых, не выперли, когда он опробовал новую методу: как бы очень волнуясь, цапнул сразу два экзаменационных билета, пробежал их глазами…

– Э-э…

– Ох, извините!

Положил билет похуже обратно.

Крупный усатый экзаменатор в чуть ли не хрустящем от крахмала белом халате иронически взглянул и покачал головой.

Когда подготовленный Мишка подошёл снова, усач вовсю кокетничал с черноглазой коллегой, также принимавшей экзамен.

Мишка монотонно забубнил, искусно вворачивая:

– Катехоламины резко увеличивают силу сердечных сокращений, катехоламины резко увеличивают силу сердечных сокращений, ка…

Усач, улавливая мерный шум со знакомыми вкраплениями, увлечённо улыбался в сторону. Мишка замолк. Усач развернулся:

– Ну?

– Таким образом гипоксемия угнетает сократительную активность миокарда! – эффектно закончил Мишка.

– Да?

– Да.

Тот ещё было хотел спросить, но запнулся и махнул рукой:

– Ладно, давайте зачётку.

Счастливый Мишка вылетел наружу:

– Сдал! Сдал!

14

Теперь споём:

«В Ленинграде городе у Пяти углов получил по морде Саня Соколов…»

Короче, не только Саня, но и Миша. Гулял этот Миша, гулял, да зашёл в некий бар, стены которого были затянуты сеткой, а с потолка на верёвочке свешивалась большая жестяная рыба, угрожая нахалам открытой пастью. Новый посетитель взял себе пива, и тут его внимание привлекла высокая тоненькая девица с роскошными каштановыми волосами, мирно разговаривающая с соседкой. Заиграла музыка, Мишка вскочил, пригласил девицу, положил руки на её талию, девица доверчиво его обняла, ближе, ближе, коснулась грудью, Мишку тряхнуло током, он уже лихорадочно начал прикидывать, как приведёт её домой, но тут кто-то, разорвав оказавшееся таким непрочным соединение, схватил его за плечо, развернул и с криком: «А этого не хошь!» – со всей силы двинул в глаз. Роняя стулья, Мишка повалился на пол, через него переступили, и сверху началась махаловка: автозаводские метелили купчинских. Вскоре драка выплеснулась на улицу, в освободившемся баре опять заиграла музыка, и Мишка здоровым глазом печально увидел, как его несостоявшаяся подружка прижимается к другому танцору.

– Вот, нельзя им верить… – грустно, по-взрослому, по-мужски подумал, отклеился от стенки, вышел.

И застыл, очарованный: весна! Снег слежался, подтаял, ручейки вдоль поребрика, сверху голубое небо с редкими облаками, солнышко пригревает и отовсюду какой-то особый запах радости и нового счастья. Только вот глаз стремительно закрывался, набрякая.

«Всё правильно! Главное в том, чтобы дождаться лета! – радостно подумал Мишка. – Ой, глаз!»

Осторожно обошёл милицейский газик с его противной музыкой, лейтенанта, кроющего матом двух захваченных драчунов, зашагал к метро.

– Что с тобой приключилось?! – ахнула на следующий день Ольга. – Тебе к врачу надо!

– Раны украшают мужчину, – отбился Мишка.

– Оля, нам понятны твои чувства, – как всегда внушительно сказал Сергей.

Ольга сверкнула голубыми глазами:

– Я совет дала, не хотите, не надо.

– Что тут у нас? – сунулся Клёпин. – Так-так, ну и рожа… Похоже на базофильную зернистость! – объявил радостно.

– Что-что?

– Между прочим, пора уже голову на плечах иметь и не встревать, куда не следует, – сухо отметила Люба.

– Кого это ты хочешь запугать, ста-рос-та? – возмутился Клёпин. – Мишка, выдай ей профнепригодность! Хотя нет, пусть лучше пойдёт и сдаст РОЭ. И не в час, а в сутки.

– Хоть что-то усвоил за три года…

– Ну уж нет, снижение интеллекта налицо, – засмеялась Надя.

Клёпин нахмурился:

– Не плюйте в колодец, а то вылетит, не поймаешь…

– Это у тебя-то вылетит? На что намекаете, парниша?

– Хватит, хватит! – заволновался Лев. – Семинар с минуты на минуту!

– Подумаешь, зернистость…

На третьем курсе начался предмет, более приличествующий организаторам здравоохранения: общая гигиена. Мишка приуныл – выбранная наугад дорога явно вела не в ту сторону. Ещё на третьем курсе они потеряли сразу двух человек: неоднозначного Костю Шпагина и тихую Тоню Кравченко. Костя по случаю женитьбы взял академотпуск, перед этим выпросив у Маши Бододкиной конспект по фармакологии. А вернул только обложку с припиской: «Извини, конспект сгорел…» По этому поводу Клёпин Машу доводил месяц, всё удивлялся:

– Странно, рукописи не горят, а твоя сгорела! Ты это можешь объяснить?

Тоню же отчислили по неуспеваемости. И на третьем же курсе произошло событие, которым Мишка впоследствии гордился всю жизнь.

В один из дней он опоздал на лекцию на военной кафедре. Происшествие само по себе очень неприятное, учитывая личность Семенюка. Примчался, а дверь закрыта. Мишка согнулся и в замочную скважину начал печально обозревать недоступные ему окрестности: тишина, затылки, опять тишина. Что-то лектора не видно… Где же Семенюк? Нету?! И тут на Мишку снизошло озарение: он тихонечко открыл дверь и со всей силы заорал:

– Встать!!!

Весь поток в триста человек поднялся. А Мишка под немедленно начавшийся и с каждой секундой усиливающийся смех спокойно прошёл на первое сиденье.

– Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Красноармейская…»

– Миша, Миша…

Мишка оглянулся – к нему подходила Тоня Кравченко. Бледное, усталое лицо, измученные глаза.

– Тоня, привет!

– Как вы, Миша?

– Да ничего, учимся… – Мишка понял, что ляпнул что-то не то, и запнулся. – Как ты?

– Работаю. На прядильно-ниточном комбинате. Общежитие дали. Я ведь там и раньше смены делала. Понимаешь, – Тоня покраснела, – я ведь не успевала не потому, что… Я вообще всё на лету хватаю, просто я одна, приходилось столько тянуть, не высыпалась, уставала очень. Я опять поступлю, вот увидишь!

– Конечно, Тоня.

– Ты передай всем привет, ладно?

– Ладно.

15

Началась сессия. Для фармакологии выделили семь дней и Мишка, очень боясь провалиться, с раннего утра уходил в библиотеку, возвращаясь домой затемно. Чтобы бороться со сном, хватающим посреди непрерывной зубрёжки, он взял книжку про сталинские репрессии, быстро прочитал, поменял на такого же сорта другую книжку, ещё раз поменял. И оторопел: в третьей книге автор первой яростно обличался как предатель. Мишка растерянно подёргал себя за волосы, подумал, медленно отодвинул страшные мемуары на край стола и решительно занялся заждавшейся наукой. Экзамен он впервые в жизни сдал легко, без шпаргалок. Вышел счастливый в коридор и наткнулся на Шмыгу.

– Ну? – спросила она.

– Пять.

– Пять?!