© Леонид Герзон, 2018

ISBN 978-5-4493-4166-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Сочинения человека, полностью утратившего связь с реальностью

ФАНТАЗИИ

Литературные критики – это вши, которые ползают по обнаженному телу литературы.

Эрнест Хемингуэй

Волшебная книга

Недавно с нами произошло чудо. Я читал книгу, которую подобрал вчера на улице, и вокруг меня стали сыпаться звезды. Я дал книжку Вовке и Маше, и им тоже казалось, что сверху сыплются звезды. А когда читала Машка, я видел, как с неба медленно падают овощи: огурцы, помидоры, кабачки и дыни. Вовка утверждал, что когда читает Маша, то падают большие серебряные монеты. Мы постояли так минут десять, пока читала Маша, и Вовка вдруг встал на четвереньки и принялся собирать с пола овощи. Я не пытался его остановить, мне было только ужасно смешно, и я так хохотал, что Маша бросила чтение. Она внимательно посмотрела мне в лицо и сказала, что у меня изо рта вылетают маленькие красные жучки, которые держат в лапках золотые веточки. Я тогда тоже стал приглядываться к Маше и заметил, что юбка ее неестественно высоко и широко раздулась, как не бывает даже от ветра, которого, кстати говоря, не было. Мне было стыдно сказать об этом Маше, но она проследила взглядом за моими глазами и вдруг села на корточки, обхватив колени руками. У нее покраснели щеки, а что случилось – понять я не мог.

Наклонившись и поднеся край Машиной юбки к глазам, я заметил на ней множество маленьких звездчатых дырочек, через которые струился огуречно-зеленый мягкий свет, сразу же окутавший мою голову, и все вокруг погрузилось в мокрый прозрачный туман. Туман был повсюду, и чем гуще он становился, тем прозрачнее делались все близкие и далекие препятствия и тем яснее видели мы близь и даль. В последнее, самое отчетливое мгновение у Маши под ногами забил мощный фонтан золота. Она подскочила метра на три вверх, как на вулкане.

Через несколько минут Маша уже отчаянно хохотала, стоя на огромной куче золотых денег и расшвыривая их ногой, а Вовка разбегался и нырял туда головой; он втыкался и дрыгал ногами, пока общими усилиями его не вытаскивали оттуда, но он вырывался и выныривал часто в самых неожиданных местах.

Так мы сидели все втроем на лавочке, причем мы с Машей читали из чудесной книги и мимо нас сверху сыпались звезды, а Вовка изо всех сил рассматривал Машины руки, держащие книгу. От Вовки ледяной пар валил во все стороны и веяло отчаянным холодом. Вскоре кто-то ударил нас троих широкой доской по голове, и все мы потеряли сознание, и черная тьма заволокла все над нами и вокруг.

Когда мы очнулись, чудесная книга бесследно исчезла, и больше мы о ней никогда не вспоминали. Сколько мы ни напрягали память – никак не могли вспомнить ни единого слова из того, что прочитали, а прочитали мы много, особенно Маша, которая читала вслух и дошла до конца.

Но вчера ее в постели поразило загадочное свечение, а через три дня одеяло утром взлетело от нее и намертво прилипло к потолку. Наконец по прошествии двух недель я снова нашел эту книгу, и мы несказанно обрадовались, так как снова были в этот день вместе. Брать ее в руки было смешно, потому что она сразу же превращалась в какой-то прозрачный дом с колоннами – настолько невесомый и подвижный, что сквозь него свободно проходили руки и было до щекотки хохотливо, так что мы хохотали как сумасшедшие.

Теперь, когда всем нам уже далеко за семьдесят, а некоторых даже нет в живых, мы вспоминаем с сожалением о тех замечательных, но кратких мгновениях, от которых нам стало смешно на всю жизнь. Но изредка на нас нападает ужасная тоска, когда становится совершенно-отчетливо ясно: мы не поняли этой книги, проворонили ее смысл, не попали туда, куда надо было попасть, а попали пальцем в небо, и все мы смешные балбесы, – и от этой мысли снова становится ужасно смешно, и мы валимся на пол и стонем от смеха, дрожа от ужаса, сцепившись друг с другом немеющими конечностями и тряся седобрыльными головами.

О том, как от нас отделился виртуальный мир

Теперь даже уже никто и не помнит о том времени, когда у нас в городе впервые произошло это чудо, да и вообще все то время летающих людей прошло так быстро и так скоро забылось, словно и не было ничего. Боже мой, а ведь как все это было замечательно!

И теперь я, один из немногих некибернетизированных людей, хочу записать все то, что было тогда, сохранить на бумаге, потому что мне кажется, что и из моей головы память о том времени вот-вот улетучится, испарится, и уже сейчас мне иногда мерещится, что все это было сном или фантастическим кинофильмом – господи, какое смешное, старинное, старинное слово – ки-но-фильм – и как нелепо звучит оно сейчас, в эру кибернетизации!

К тому времени, как у нас в городе появился первый летающий человек, все, конечно, давно уже видели рекламу, но как-то не верилось, что это так запросто войдет в жизнь нашего захолустья. Сначала появились представители фирмы сотовой связи – парень и девушка с едва заметными мобильными телефончиками, прицепленными к ярко-малиновым рекламным рубахам, и в прозрачных силиконовых перчатках. Рекламная стойка, возле которой все это происходило, висела в воздухе, ни к чему не привязанная, в полуметре от тротуара. Парень с девушкой легко поднимались в воздух, плавно и совершенно бесшумно скользили над улицей, над головами прохожих, разворачивались на углу возле будки с мороженым и летели обратно. Пробовать давали всем желающим. Стоила эта штука дорого только поначалу, но брали по кредитной карте на пять лет. Через несколько дней люди нашего города летали.

Как спокойно воспринял это новшество народ, как естественно оно было и как просто! Направление полета задавалось пальцами. Телефон нужно было всегда держать при себе, через сотовую связь считывались координаты, команды пользователя и т. д. Казалось, это единственное творение мира технологий, которое принесло людям подлинную радость. Я с грустью вспомнил тогда о несчастных утопистах, которые пытались осчастливить человека путем создания «совершенного» общества. Это было совсем не то, что нужно людям. Им нужно было просто летать! Я слышал, что когда человек влюбляется, то ему кажется, что он летает. Может быть. Я никогда не испытывал этого чувства. Зато я летал по-настоящему! Любить по-настоящему способны немногие. Но летать с помощью сотовой связи, как сказано в рекламе, может каждый! Мне запомнился еще один рекламный лозунг: «Рожденный ползать – летать может!»

Что это было за время! Как раз началась весна, казалось, в этом году цветут все деревья, которые не цвели уже много лет. Запах рынка – овощей и мясных лавок главной улицы города смешивался с запахами цветов, смех цветущих девчонок – с ревом отходящих от остановок автобусов, которые обдавали весенние цветы клубами черного солярочного дыма. С высоты птичьего полета город выглядел шумной разноцветной клумбой, на которой непрестанно кипела какая-то муравьиная работа, а если подняться еще выше, откуда верхушки деревьев и крыши домов сливаются в одно сплошное серо-желто-зелено-оранжевое месиво, то казалось, будто город – это кастрюля с супом, с которой сняли крышку и к небу идет пар.

Я был тогда студентом, денег не имел совсем, но тут же подписался на пять лет. Поначалу люди даже стеснялись летать. Это просто шокировало публику, если вдруг под вечер от массы людей, двуного ползущей под скрадывающими своим оранжевыми светом грязь фонарями, отделялся человек и, словно большая бескрылая птица, загораживал кусок неба, поднимаясь в воздух.

Сначала все только резвились, гонялись друг за другом. Любовники целовались в воздухе. Приземлялись на крыши автобусов, заглядывали в окна домов. Потом вошли во вкус. Чего стоило одно только летающее кафе с летающими блюдцами, тарелками, стаканами и прочим. Блюда и напитки, запрограммированные, сами подлетали к клиенту. Музыканты ошалело вертелись в воздухе, трубачей заставляли играть на лету, как ангелочков. Как-то раз утром, по дороге на работу, я увидел в небе над городом коров. Один тип из деревни перегонял их таким способом к своему брату с помощью сотовой связи вместо того, чтобы тащиться на грузовике через весь город. Но его задержала полиция, а коров всех отловили, после того как они весьма невежливо бомбардировали прохожих на одной из центральных площадей.

Лето в нашем городе жаркое, субтропическое, и очень скоро все поняли, что для летящего по небу человека (так же как для плывущего в воде) самая лучшая одежда – купальный костюм. В сумках и портфелях не было теперь нужды – все необходимое следовало за хозяином в летающем бардачке.

Майскими вечерами молодежь слеталась к центру города. Над улицами и площадями словно ласточки летали девушки в купальниках. Вновь появилась мода на забытый боди-арт. Постепенно купальники отпали, и девицы летали в весеннем небе с нарисованными узорами, и еще привязывали к рукам и ногам длинные цветные ленты, которые мельтешили и вились по воздуху вслед за этими раскрашенными летуньями. Вечерами летающий народ стал украшать себя светящимися узорами по телу и фонарными браслетами на руках и ногах. Деревья в институтском парке, облепленные студентами, стали напоминать светящиеся новогодние елки.

Но уже очень скоро людям стало чего-то не хватать в этом свободном полете. Уж слишком он был свободным, или ошиблись в рекламе с «рожденным ползать», а может, все уже так привыкли к быстрым переменам, что постоянно ждали чего-то нового, еще переворотов и революций. Новая революция не заставила себя долго ждать. Но об этом чуть позже.

К осени у людей начисто отпало желание летать. Небо опустело. Как раз в это время, в последние дни бабьего лета, со мной, до тех пор ни разу никого не любившим, произошло любовное приключение, правда, длилось оно всего один день. Мне уже к тому времени тоже порядком надоело летать, да и вообще перемещаться, я просто сидел в лесу, который начинается сразу за нашим институтом, и читал Гамсуна. Я даже пришел в этот лес пешком, как это делали герои Гамсуна, а не прилетел «по сотке», подобно современным балбесам.

Этот роман начался совершенно неожиданно – и так же, как впоследствии будет ясно, неожиданно закончился. На летящую в небе девушку напал орел. Орлы в наших местах не редкость, сам город раскинулся на холмах и спускается к морю; выше, за городом, начинаются уже настоящие горы. Орлы, как известно, особенно злые бывают к осени, когда корма становится мало и подросших птенцов пора выгонять из гнезда, чтобы они начинали самостоятельную жизнь. Девушка была приезжей, в нашем городе у нее жила бабушка. Ее звали, как я потом узнал, Элиз. Она любила одиночество так же, как и я, и, вылетев из дома, блуждала в небе над крышами домов. Потом ветер убаюкал ее, и она уснула, покачиваясь в теплом воздухе, как на морских волнах. Элиз отнесло к моему лесу. Когда она пролетала неподалеку от того места, где на пеньке примостился я, углубленный в чтение «Мистерий», на нее внезапно с высоты спикировал орел и вцепился когтями в волосы. Элиз повезло, что на голове у нее был пышный пучок волос, иначе орлу ничего не стоило бы проломить своим крепким клювом ее череп, и тогда – прощай, Элиз, любовь моя, мы с тобой никогда бы не встретились. Но орел запутался клювом и когтями в длинных волосах девушки, и я услышал его грозный клекот и отчаянный крик Элиз. Такие случаи и раньше бывали у нас. Я уже знал, что делать. Заложив страницу кусочком коры, я положил Гамсуна на камень, схватил первую попавшуюся дубину и взмыл вверх. Поскольку орел крепко запутался в волосах Элиз, я здорово успел обломать ему бока своей крепкой дубинкой, так что он, как говорится, едва ноги унес – в прямом смысле этого слова. Отцепившись наконец от волос Элиз, орел свалился на землю и пополз, еле-еле перебирая лапами, по сосновой хвое к себе в гнездо. Конечно, я никогда не стал бы так бить птицу, не опасайся я за жизнь молодой девушки.

Мы спустились с ней к подножию сосен, и Элиз как смогла привела себя в порядок. В общем-то, орел не успел причинить ей никакого вреда, хотя со стороны эта битва выглядела устрашающе. Элиз была мне так благодарна, что поцеловала меня в щеку, а когда еще раз вспомнила страшного орла, то нежно обняла и поцеловала меня еще раз, а потом еще один раз в губы. Я вынул у нее из волос коричневое орлиное перо.

Так мы познакомились. Элиз была бойкая столичная девчонка. А я небритый, не модно одетый провинциал. До этого меня никто никогда не целовал, кроме мамы. От поцелуя Элиз у меня закружилась голова. Я понял, что больше не хочу летать. Я хочу только, чтобы меня целовала Элиз. «Какой ты смешной, – сказала она. – Ты что, никогда не целовался? Ты что изучаешь? Физику? Тебе надо было изучать биологию, это гораздо интереснее. Ты знаешь, для чего целуются?» И прочую такую ерунду болтала она мне, пока я, задыхаясь, обнимал ее.

Было тепло, темнота у нас на юге спускается быстро, особенно в лесу в горах, с восточной стороны. В сентябре вечером в темноте в лесу всегда очень тепло и тихо. Мы обнялись и легли на мягкую хвою, по которой недавно убежал, прихрамывая, побежденный и наказанный за свою наглость орел.

– Расскажи мне, что ты тут читал, – попросила Элиз, и я стал рассказывать ей про Нагеля.

– Жаль, что темно и я не могу тебе прочитать, – сказал я.

Но я хорошо помнил книгу, я перечитывал ее уже до этого несколько раз.

– Ты похож на Нагеля? – спросила Элиз.

– Наверно, я хотел бы быть на него похожим, но вообще-то, если честно, то я не похож. Хотя и люблю бродить по лесам, как он.

– Это Гамсун любит, а не Нагель, – сказала Элиз.

Может, и так. Мне страшно захотелось дотронуться до ее груди.

– Ты все-таки похож на Нагеля, похож, – смеясь, сказала она. – Ты такой же наглый, как он, – пыхтела она, борясь со мной и заламывая мои наглые руки мне за спину. – Подожди, что скажу, – вдруг воскликнула она, и я от неожиданности отпрянул назад, а она оттолкнула меня так, что я повалился на хвою.