С королевой Ядвигой нас сближало то, что мы праздновали день рождения в один день – 13 мая. По этому случаю я обычно дарил ей огромный букет свежих роз, пользуясь тем, что цветоводство – один из самых распространенных промыслов нашего маленького королевства и среди срезанных утром роз всегда можно выбрать самые свежие и благоухающие. Следовало позаботиться лишь о том, чтобы число роз в букете не напомнило Ядвиге о ее возрасте и не совпало с количеством прожитых ею лет, иначе был риск навлечь на себя гнев разобиженной королевы и испортить ей праздник. Впрочем, свой день рождения она давно уже не считала праздником, о чем свидетельствовала ее милая и озорная оговорка: вместо «принимаю поздравления» – «принимаю соболезнования».
Мне же Ядвига дарила в этот день миниатюрное издание кого-либо из классиков. Причем ей доставляло особое удовольствие заметить, что эта маленькая книжечка содержит все сочинения Шекспира, Шиллера или Гете. Разумеется, это была шутка, но я принимал ее всерьез, тотчас принимался отыскивать какое-нибудь редкое стихотворение или пьесу данных авторов и, конечно же, находил – к великому удовольствию королевы. «Прочтите! Прочтите!» – требовала она, и я читал, правда, уповая при этом не столько на зоркость моих глаз, способных разобрать мельчайший шрифт, сколько на безотказную надежность моей памяти, позволявшей мне прочитать наизусть то, что, увы, не уместилось в столь солидном фолианте.
Поэтому разговор с королевой, о коем просил меня принц, я отложил до 13 мая, считая это самым подходящим случаем. Разумеется, я не собирался заводить речь о памятнике, понимая, что Сальвадор хотел от меня другого. Он прочил меня на роль разведчика и тонкого дипломата, засланного в королевские покои для того, чтобы подготовить Ядвигу к демаршу невестки и по возможности смягчить ожидавший ее удар.
Тринадцатое мая для этого более всего подходило, тем более что и погода выдалась под стать торжественному дню (королева же к погоде весьма чувствительна). Паруса яхт, причаленных в заливе, ослепительно сияли на солнце. Пенные гребешки волн срезал набегавший бриз. С лопастей катамаранов, опутанных водорослями, стекали ручейки воды. Чайки, распластываясь над волнами, розовыми лапками выхватывали из воды мелкую рыбешку, успевавшую блеснуть серебряной чешуей перед тем, как исчезнуть в прожорливом клюве. И вся столица нашего королевства дышала негой приближающегося лета.
Правда, цифра «13» внушала некие суеверные опасения и предчувствия, но, в конце концов, дни рождения не выбирают. Да и в наш просвещенный век суеверия не обладают над нами такой властью, как во времена святого Бонавентуры, и нам гораздо больше грозит суесловие и прочие разновидности суеты, независимой от какой-либо веры.
Впрочем, я, кажется, пустился в ненужные рассуждения…
Когда оно наконец наступило, тринадцатое мая, я, как всегда в этот день, явился к королеве с букетом срезанных утром роз. От нее же получил миниатюрное издание Льва Толстого, с лукавым притворством удивляясь тому, что в него вошла и «Война и мир», и «Анна Каренина», и прочие сочинения великого русского классика, переведенные на язык нашего королевства, одинаково близкий французскому и итальянскому.
Слава богу, что королева на этот раз избавила меня от необходимости читать наизусть «Войну и мир». Впрочем, для меня, если бы позволила память, такое чтение было бы наслаждением…
Но маленький рассказ Толстого я все же прочел, чем вызвал умиление королевы и расточаемые ею восторги по поводу того, каких высот достигло искусство книгопечатания. Это был самый удобный момент, чтобы словно бы между прочим спросить:
– А какими подарками вас порадовали внуки?
Ядвига не стала утруждать себя перечислением всех подарков, тем более что половину из них забыла, но об одном все же сказала:
– Принц Сальвадор, как когда-то в детстве, подарил мне туесок спелой земляники и букет прекрасных незабудок. Он всегда был таким находчивым, мой мальчик.
– Незабудок? Что он хотел этим сказать? – мой вопрос не оставлял сомнений в том, что о намерениях принца королева знает больше, чем я.
Ядвига снисходительно улыбнулась моему неведению.
– Наверное, он высказывает пожелание, чтобы я его не забывала.
– Принц собирается куда-то уезжать?
– С чего вы взяли! – королева заподозрила в моем неведении скрытый умысел.
– Так… Незабудки обычно дарят перед разлукой.
– Глупости. Чушь собачья. Ах, как чудесно пахнут! – королева наконец обратила на букет то внимание, которого он заслуживал, – обратила, чтобы подсластить пилюлю после того, как назвала сказанное мною глупостью и чушью. Но вдруг ей показалось, что назвала-то зря и тем самым сама откровенно сглупила. – А что это вы, собственно? О разлуке вдруг заговорили… Вам что-нибудь известно? Если и впрямь что-то знаете, то выкладывайте… Оставьте эту дипломатию. Мы с вами друзья…
Мы никогда не были друзьями с Ядвигой, но вдруг стали ими, поскольку это оказалось нужным королеве.
– Благодарю за честь, Ваше Величество. Но пусть вам обо всем скажет сам принц.
– Нет, он ничего не скажет. Он тряпка, – королеву не смутило, что ее нынешнее высказывание противоречило прежним лестным отзывам о внуке. – Он под пятой у этой дикой африканки. И если мне суждено что-нибудь узнать, то лишь от вас, дражайший. Постойте. Постойте. А не принц ли вас подослал?
– Ну что вы, Ваше Величество! – опровергая королеву, я старался оставить за ней изрядную долю правоты.
– По глазам вижу, что он. Говорите, что они там замышляют за моей спиной?
– Сегодня такой день…
– Плевать, – в минуты запальчивости королева не выбирала выражений. – Говорите. Иначе я прикажу… – королева по доброте своей хотела пригрозить мне пытками, но вовремя вспомнила, что пытки в нашем отечестве отменены.
– Ваше Величество, я, право, не совсем уверен, но мне кажется…
– Что вам кажется, негодный?
– …мне кажется, что принц Сальвадор и его жена намерены сложить с себя королевские полномочия и покинуть дворец.
Королеве понадобилась минута, чтобы после настойчивого требования ей обо всем сказать заткнуть мне рот и лишить меня права речи.
– Вы этого не говорили…
– Слушаюсь, Ваше Величество. Я этого не говорил.
– И не спорьте со мной. Раз я ничего не слышала, то, значит, вы ничего и не сказали.
– Именно так, Ваше Величество.
– Ну что вы все спорите! – она раздраженно звякнула серебряным колокольчиком, стоявшим перед ней на инкрустированном слоновой костью столике. – Слуги! Где вы там запропастились? Немедленно привести ко мне принца Сальвадора и его жену! Немедленно! – приказала Ядвига, а затем с подчеркнуто внятной любезностью снова обратилась ко мне: – Я хочу допросить их в вашем присутствии.
– Благодарю за честь, но я бы просил позволить мне удалиться… – я всем своим видом показывал, что если и решился на такие слова, то лишь с особым, не сразу распознаваемым умыслом.
Однако Ядвига была слишком раздражена, чтобы вникать в какие-то умыслы.
– Что за вздор! Не позволю! Почему удалиться?!
– Простите, Ваше Величество, но я с детства боюсь колдунов и быстродействующих ядов, – сказал я, скромно опуская глаза в знак того, что не считаю свою шутку (если это шутка) слишком удачной и достойной внимания королевы.
Но Ядвиге моя шутка понравилась, и она, рассмеявшись, ответила в тон:
– Ах, это! Что ж, могу вас успокоить. Быстродействующий яд нами обезврежен, а колдун перевербован и теперь работает на нас. Так что смело оставайтесь. Вам ничего не грозит.
Я, конечно, остался (иначе и быть не могло) и был свидетелем объяснения королевы с внуком и невесткой. Они держались достойно и ничуть не вызывающе, и Альфонсина называла королеву мамой, хотя Ядвига при таком обращении каждый раз вздрагивала, словно ее не слишком обольщала возможность и привлекала честь иметь такую дочку.
– Это правда? – скорбно спросила королева. Мое присутствие позволило ей не уточнять, что она имеет в виду.
Принц скользнул по мне взглядом, в котором угадывалась сдержанная благодарность, и произнес:
– Да, это правда.
– А вы что скажете, моя милая? – королева вдруг заметила, что серебряный колокольчик сейчас упадет со столика, и поправила его.
– Позвольте мне сесть, – Альфонсина показывала, что у нее были особые причины для этой просьбы.
– Конечно! Разумеется! Зачем вы спрашиваете? Вы как члены королевской семьи не нуждаетесь ни в каких разрешениях.
– Мы уже не члены вашей семьи, – сказала Альфонсина, продолжая стоять, но затем все же села на краешек золоченого кресла и в оправдание добавила: – Я беременна.
– Что?! – резко вскрикнула Ядвига, но тотчас справилась с собой и продолжила спокойным тоном: – Это приятная новость. Ваш будущий малыш займет подобающее ему место в очереди наследников трона. Да, я такая старая, что образовалась длинная очередь. Между прочим, сегодня я принимаю соболезнования, – королева умела как бы между прочим напомнить о самом главном.
– Еще раз поздравляем… – принц счел, что после утреннего поздравления и вручения подарка с его стороны достаточно лишь сдержанного поклона.
Альфонсина же вообще промолчала.
– Так, стало быть, все решено. Вы отказались от своих несуразных планов. Не будете же вы рожать где попало.
Королева обменялась со мной многозначительным взглядом, словно я один был достаточно трезв, чтобы с ней согласиться.
– Будем, – ответила принцесса так, что моя трезвость как надежная опора для монархии полетела в тартарары.
Из дальнейшего разговора я приведу лишь отдельные реплики, а остальное перескажу, чтобы не утомлять читателя, а главное, избавить его от бурных восклицаний и запальчивых выкриков спорящих сторон.
На вопрос королевы, что они намерены делать, покинув дворец, Альфонсина ответила: «Работать», из чего следовало, что во дворце они занимались всем чем угодно, но только не этим. Ядвига пыталась им растолковать, что члены королевской семьи не работают, как плотники, маляры, паркетчики, каменотесы, циркачи под куполом цирка (почему-то ей припомнились циркачи, которых она видела лет двадцать назад).
– Что же они делают? – спросила Альфонсина, словно все виды полезной деятельности были разобраны упомянутыми Ядвигой плотниками, малярами и паркетчиками, а на долю королевской семьи ничего не осталось.
– Они исполняют возложенные на них обязанности и… пребывают, – королева произнесла это слово с особым благоговением, как будто оно обозначало наивысший вид деятельности.
Альфонсина не удержалась и прыснула в кулак. Принц при этом попытался заслонить ее собой, но она вывернулась из-за его спины и продолжила свой спор с королевой:
– Где пребывают? В чем? Как можно просто пребывать?
– Это совсем не просто, поскольку требует значительных усилий.
– Каких усилий? Физических? Умственных?
– Духовных, – произнесла королева в полном сознании того, что для невестки нет более чуждого слова.
Альфонсина не стала это отрицать.
– В школе, где я училась, наш молодой, либеральный священник говорил, что терпеть не может, когда настойчиво произносят это слово. За этим словом ничего не стоит, кроме ханжества и лицемерия. Есть слово вера, но слова духовность нет. Его придумали те, кто ни во что не верят.
– Во что же ты веришь, голубушка? – напевно осведомилась королева.
– В любимую работу. Я уже снималась и хочу сниматься в кино.
– И, конечно, мечтаешь о Голливуде. Во что же еще ты веришь?
– В семейное счастье, воспитание детей и… истинную демократию. В воспитании детей мой отец был деспот. А я демократию обожаю еще больше, чем танцы.
Ядвига не пожелала разбираться в том, что Альфонсина обожает больше, а что меньше, и спросила:
– А в святость монархии ты уже не веришь?
– Простите, королева, но монархия – соломенная кукла, которую сжигают с наступлением весны. Еще раз простите.
– Если ты так думаешь, то почему бы тебе не устроить у нас цветную революцию или что-то подобное? Королевское же семейство со всеми наследниками престола немножко расстрелять, как выразился один большевичок о расстреле царской семьи в России: «Мы их немножко расстреляли». Прелестно. Кстати, он тоже был демократ и весьма передовых взглядов.
– Россия от нас далеко.
– Не дальше, чем Африка, моя милая.
– Вы не можете мне простить, что моя мать была африканкой. И все равно за Востоком – будущее. И за Африкой – будущее.
– О ужас! – королева схватилась за голову. – Я потому не бываю больше в Париже, что там – сплошной Восток. Неужели и в нашем королевстве так будет? Я этого не переживу.
О проекте
О подписке