А, ну, снабженцы газель бросили у нас тут, на углу, около цеха. Я курил, а в её зеркале весь цех было видно. Случайно увидел как фура около «Гемтреста» тормознула. Мужик вышел из офиса, походил и махнул кому-то. Сколько там человек было я не разглядел, но они куски какого-то проката быстро погрузили и фура уехала.

Ты куришь много, Гендос! Давай, бегом за погрузчиком! А я в интсрументалку за новой горелкой.

Ага, щас, Дмитрий Игнатич, Гена убежал на улицу.

Как только конструкция, задуманная Дмитрием Игнатьевичем, была закончена, подъехал очередной грузовик с металлоломом. Дмитрий Игнатьевич распорядился выгрузить прокат в цеху, а несколько автомобильных кабин и остовов на улице. Механосборочный цех состоял из двух зданий с общей стеной. Одно из них было короче другого метров на пятнадцать. В двух местах, ближе к торцам, здания соединялись проездами. В коротком здании Дмитрий Игнатьевич и оборудовал временное рабочее место. Рядом, в продолжающейся части соседнего здания, находился конвейер по сборке изделия, номер которого Дмитрий Игнатьевич не помнил. Помещение было изолировано, так как процесс изготовления «колокольчиков», как было принято называть эти изделия, требовал очищенного воздуха и постоянной температуры. Работа на конвейере начиналась на час позже, но без выходных, а каждый понедельник после шестнадцати часов конвейер останавливался и проводилось санитарная обработка помещения. Из-за особенных климатических условий и требований к чистоте на заводе это место именовалось «банькой». Как выглядели сами «колокольчики» и какого их назначение никто толком не знал. Если же кого такие вопросы беспокоили, то существовала формула: «какая-то деталь какой-то ракеты». В доперестроечное время военные грузовики подъезжали прямо к воротам в выступающем торце здания, поэтому даже погрузку «колокольчиков» практически никто не видел. Сейчас же о том времени напоминала только обветшавшая пристройка у заваренных ворот с калиткой на замке, который едва ли открылся бы, даже если бы ключи от него не потерялись. Перед воротами в «баньке» складировали готовую продукцию. Дмитрий Игнатьевич это знал, потому что именно он ворота в свое время и заваривал. Теперь же «колокольчики» возили по пятницам в специальных деревянных ящиках через оба здания цеха в заводскую экспедицию. Куда они девались дальше – неизвестно. Рабочие уже не гордились ни продукцией, ни заводом, и жизнь перекроенного умирающего предприятия мало кого волновала.

Около половины пятого Дмитрий Игнатьевич в очередной раз отрегулировал горелку Геннадия:

– Давай, дорежь эти швеллера, а я пойду наружу займусь камазовскими рамами. Встань с этой стороны, – он поставил Гену между стеной и стапелем. «Так его меньше будет видно. А если кто спросит, станочники скажут, что тут работали. А кто работал? Ясное дело – я, кто ж ещё?» – Дмитрий Игнатьевич гордился, что придумал такой манёвр.

Срезать замок с калитки в «баньку» не представляло труда. Но Дмитрий Игнатьевич никак не мог унять дрожь в руках. Мысленно он десятки раз проделывал путь от ворот своего здания цеха до пристройки со стороны «баньки», но пережить заранее ощущение слежки со всех сторон, он не мог. Дмитрий Игнатьевич зажег горелку и, подложив лист асбеста под замок, перерезал дужку. Заменив срезанный замок новым, он смазал петли машинным маслом и, довольный собой, покатил тележку с баллонами к намеченному остову грузовика.

Чувствуя себя увереннее, непроизвольно Дмитрий Игнатьевич не переставал делить всё вокруг себя на то, что могло бы его защитиь и на то, что не могло. Вечером он спустился по искусно отделанной грубым камнем лестнице в полуподвал своего дома. Очарованный голубым неоновым светом вывески «Russian Arms», он смутно припомнил, как возмущался, в унисон с остальными жильцами, открытием оружейного магазина – «очередного свидетельства, – по их мнению, – вседозволенности и разгула преступности в городе». Понять, с каким вожделением смотрел Дмитрий Игнатьевич на ружья, винтовки, пистолеты и патроны с разноцветными гильзами за стеклянными дверцами шкафов до потолка и в прозрачных прилавках, смог бы разве что голодный, вдруг попав в Елисеевский магазин. «Это оружие никого не боится, – восхищался про себя Дмитрий Игнатьевич, – и я с ним никого не боялся бы. Или за ним? Или это мой страх заряжен в эти патроны? – отрезвляли его сомнения. – Что толку, будь у меня тогда, скажем, револьвер? Я ж его не успел бы… Да что там достать, подумать о нём не успел бы». Но, несмотря на противоречивость выводов, Дмитрий Игнатьевич стал приходить в магазин каждый вечер. «Зайду, гляну стволы ещё разок», – договаривался он сам с собой, чувствуя, как надёжное и мощное слово «ствол», пусть и на миг всего, поднимает самооценку и дарит иллюзию, что у него – Дмитрия Игнатьевича – могут быть равные шансы с бандитами «в случае чего». У него даже появился «любимчик». Но о том, чтобы приобрести понравившийся ствол не могло быть и речи, поэтому уже в четверг Дмитрий Игнатьевич кожей ощущал смесь подозрения и ненависти в косых уничижительных взглядах продавца.

В пятницу Дмитрий Игнатьевич пришел на работу рано утром. Переодеваясь, он принял несколько шариков валерьянки. В цеху еще никого не было. Да и окажись там кто случайно, вряд ли заподозрил бы неладное, глядя как Дмитрий Игнатьевич выкатывает на улицу тележку с баллонами. Через минуту он уже открывал замок, который повесил в понедельник. Руки не дрожали, но в коленях волнами появлялась слабость. Дмитрий Игнатьевич потянул за ручку. Дверь не шелохнулась. Дмитрий Игнатьевич упёрся в неё лбом: «Потянуть сильнее? Дёрнуть? А если уже пришел кто? Нет, это исключено, их строго по часам запускают. А потом там же стеклянный шлюз, никто ничего не услышит всё равно». Дмитрий Игнатьевич коротким движением дёрнул ручку и дверь нехотя поддалась.

– Чёрт! Чёрт! Какого… – удивлению Дмитрия Игнатьевича не было предела.

Не веря глазам, он ощупывал стену из серого шершавого пластика. Все ухищрения и труды оказались напрасными. В добавок Дмитрий Игнатьевич понял, что, скорее всего, никаких ящиков за стеной и вовсе нет. Не таскают же они их через стерильный цех. Значит, сейчас ящики накапливаются где-то со стороны внутренних ворот. Дмитрий Игнатьевич негромко, но продолжительно заматерился, закрыл дверь на замок и вернулся в цех. Чувствовал он себя не лучше, чем тогда в фургоне с заломанными руками. «И теперь что?» – злился он сам на себя.

– Дмитрий Игнатич, – голос Гены вернул Дмитрия Игнатьевича к действительности, – давайте вот эту трубу сразу порежем, а то она места занимает вон сколько – от ворот и в проезд залазит.

– Ага, давай… – Дмитрий Игнатьевич разглядел трубу, – но позже.

Он смотрел на трубу – диаметром сантиметров двадцать, ржавую и в лохмотьях чёрной изоляции – с умилением и лаской: «А на сегодня концерт ещё не окончен! Но действовать придётся по-ковбойски. Или, может, не сегодня? Надо ещё подумать… Нет, сегодня!».

И вот наконец, ближе к концу рабочего дня, Дмитрий Игнатьевич увидел, как вдалеке, в соседнем здании открылись внутренние ворота «баньки». В проезде показались охранник и разнорабочий, толкающие тележку с ящиками, в сопровождении инженера-технолога Татьяны. Она работала на заводе уже несколько лет после института. Работа на производстве никак не мешала её женским пристрастиям: она то и дело меняла прически и по цехам бегала в узкой юбке до колен и в туфлях на высоком каблуке. А белый распахнутый халат действовал на мужчин как магнитное поле на железные опилки.

– Ну что, Ген, давай трубу, – подмигнул Дмитрий Игнатьевич, стараясь не выдать волнение и спешку.

Трубу застроповали «на удавку», но Дмитрий Игнатьевич нарочно сдвинул тросы так, чтобы передний конец поднятой трубы оказался бы ниже заднего. Выглянув в проезд и убедившись, что тележка с «колокольчиками» приближается, он дал команду Геннадию:

– Давай! Вира помалу!

Гена нажал кнопку на переносном пульте. Тельфер зажужжал, медленно поднимая трубу.

– Дмитрий Игнатич, чё-то её вперёд перекашивает! – забеспокоился Гена.

– Вперёд подай!

Гена нажал кнопку и балка крана поехала. Дмитрий Игнатьевич зашел Гене за спину и, почти обняв, взялся за пульт поверх его руки и нажал кнопку перемещения тельфера.

– Держи! Держи! Гена! Назад давай! Да, куда ж ты… – Дмитрий Игнатьевич кричал Гене в ухо, продолжая прижимать его пальцы к кнопкам.

– Дмитрий Игнатич! Рука! Рука! – от страха Гена напрягся, побелел и прыгал за пультом на негнущихся ногах.

Балка крана и тельфер, двигаясь одновременно, несли трубу навстречу тележке с ящиками. Дмитрий Игнатьевич вдруг почувствовал воодушевление и восторг. Ему захотелось рассмеяться. «Ну же! Ну!» – ожидание щекотало изнутри. Труба зацепилась передним концом за один из токарных станков и стала поворачиваться вправо пока не настигла процессию с «колокольчиками». Охранник зычно матюгнулся и исчез за станиной ближайшего фрезерного станка. Разнорабочий отпрыгнул назад и присел. Татьяна завизжала и закрыла лицо ладошками. Труба сбила несколько ящиков и всей своей ржавой неотвратимостью навалилась на Татьяну и повалила в ящик с ветошью. Ещё через мгновение дело было сделано. Ящики упали на бетон, от удара открылись и «колокольчики» покатились в разные стороны, будто только и ждали, когда их освободят. Дмитрий Игнатьевич отпустил руку Геннадия.

– Твою ж мать, Гендос! – Дмитрий Игнатьевич пытался за напускным гневом спрятать ликование.

Но тут он увидел, что «колокольчики» в ящиках лежали не внавал, как ему представлялось, а в два слоя и каждый в отдельной круглой ячейке деревянной решётки-сепаратора. У Дмитрия Игнатьевича перехватило дыхание и зазвенело в ушах. Мысли остановились, словно загустели. «Ну что такое?! Неужели и так не получится?» – просившийся наружу смех превращался в рыдание.

Охранник, выскочив из своего убежища, метался в проходе между станками по другую сторону висящей под углом трубы и угрожал Гене и Дмитрию Игнатьевичу физической и административной расправой:

– Я вот доложу куда следует! Я вам сейчас таких наваляю! Вы у меня… – хруст ломающегося дерева под ногами заставил его замолчать.