Наш путь закончился в огромном помещении подземного паркинга. Рядом с нашей машиной находилось еще несколько дорогих иномарок, таких же черных и дорогих.
В остальном ничего выдающегося, если бы не одно но. В помещении была стерильная чистота, не то что грязи, даже пыли не было. А грязь и пыль, знаете ли, главный спутник российской действительности. У нас, как говорится, две беды, покрытых грязью и невежеством. В этом же помещении царила чистота. Помещение выглядело так, будто только что закончили ремонт, все сверкало и светилось, даже машина, на которой мы только что приехали, сверкала черным чистым лаком. Это означало только одно, меня привезли туда, куда без разрешения никому не проникнуть, даже пыли.
Долго стоять не пришлось, за нами пришли. Пришедший «людоед» был рангом выше того, что нас сюда привез. Подойдя к нам, он так посмотрел на водителя, что того стало жалко, с таким же недовольным видом он осмотрел меня, и только на Емельянове его взгляд запнулся и стал более сдержанным. В остальном он мало отличался от младшего по иерархической людоедской лестнице, такой же качок с хроническим неудовольствием на лице. Сопровождающий коротко рявкнул: «За мной», – повернулся и двинулся в только ему понятном направлении. Он долго водил нас какими-то коридорами, какими именно, мне мешала рассмотреть его огромная спина, поэтому я обреченно уткнулся в нее носом и шел, куда спина ведет.
Потом нас передали другому сопровождающему. Тот, видимо, был еще выше в пищевой цепочке сопровожденцев, так как презрение, с которым он осмотрел нашу троицу, походило на то, с которым белый господин смотрит зубы немолодого негра. С этим господином мы еще немного погуляли, пока не пришли в небольшой кабинет с невзрачными стенами серого цвета.
Возможно, стены не были серыми, но специфическое освещение и мебель из нержавейки создавали именно такой эффект. Впрочем, мебели было немного, имелся стол, пара стульев и шкаф, наверное, несгораемый. Приказав нам оставаться, господин сопровождающий еще раз выразил нам свое презрение и удалился.
– Значит так, Александр, – Емельянов проницательно посмотрел на меня, – Все, что ты увидишь, все, что ты услышишь – это государственная тайна.
– Я уверен, господин Петров нас не подведет, – голос раздался у меня за спиной так неожиданно, что я чуть не подпрыгнул и резко обернулся.
– Успокойтесь, Саша, здесь вам ничего не угрожает, – передо мной стоял, залихватски уперев руки в боки, улыбающийся тип невысокого роста. Я еще не успел его толком рассмотреть, но понял одно. Вот он главный людоед, сожрет любого и не подавится. Это я прочел на его симпатичном, с открытой дружеской улыбкой, лице.
Словно чувствуя мой изучающий взгляд, незнакомец позволил себя тщательно рассмотреть, даже повернулся в более выгодный ракурс. А посмотреть было на что. Новый собеседник был совсем невысокого роста, метр пятьдесят или шестьдесят, не больше. При этом скроен он был вполне гармонично, так сказать, компактный человек. Лицо его было правильной круглой формы с раскосыми татарскими глазами. Ну может и не с татарскими, но с раскосыми и жутко хитрыми. Широкие брови, небольшой нос пуговкой, все вполне симпатично, вот только рот великоват и постоянно улыбается крупными белыми зубами. И это небольшое несоответствие вносило свой диссонанс, прочесть что-то на этом лице не удавалось, скользящий по чертам лица взгляд спотыкался на огромной улыбке, и ты начинал снова искать зацепки. Пока не упирался в холодный острый взгляд, который давал тебе понять об опасности этого человека, а потом наваждение проходило, и эти глаза снова источали доброту и брызгали хитростью.
Волосы были уложены волнистым манером и блестели, как в рекламе шампуней. Видно, что человек следит за собой, маникюр, дорогой костюм и сверкающие туфли модного фасона. Больше себя рассматривать маленький человек не позволил.
– Присаживайтесь, Саша, я вас так буду называть, – широко улыбнувшись, обладатель дорого костюма элегантно обошел меня и уселся на стол. Это позволило ему быть выше меня, сидящего на стуле, и заставило смотреть на него снизу вверх.
– А вы зовите меня, Саша, Дамиром Анотовичем, – вот так за пару секунд этот человек дал мне понять, кто здесь есть кто. Сначала показал свой статус, заставив смотреть на него снизу вверх, а потом немного унизил, выдав ярлык в виде детского имени. Интересно, это талант или выучка, наверное, и то и другое.
Только сейчас я понял, что Егорыча нет в комнате, когда и как он успел нас покинуть, непонятно. От этого стало еще тревожней.
– Игоря Егорьевича на службу вызвали, вы, Саша, не беспокойтесь.
Стало совсем жутко, он что, мысли читает? Новый знакомый смотрел на меня с искренней улыбкой, и от этой улыбки мороз пробирал по спине.
– Мысли я не читаю, а хотелось бы, – глаза Ананасовича, я так решил его про себя называть, говорили об обратном.
– Многих ошибок могли бы избежать те немногие люди, от которых зависело многое, – Ананасович замолчал, о чем-то задумался, ухмыльнулся и продолжил. – Я сегодня, можно сказать, в ударе, шучу и каламбурю, могу и подвиг совершить.
Большой начальник действительно был доволен собой, от его хорошего настроения перепало и мне, он перестал играть во взрослого дядю, слез со стола, стер с лица весь апломб и окрасил фасад физиономии цветами дружбы и человечности.
– Александр, вы извините за неудобства, доставленные вам столь срочным трансфером, но, как вы понимаете, всему есть причина, – лицо моего собеседника при этих словах источало все запасы миролюбия на земле, как будто и не было того, другого, Дамира Анотовича. Я просто не успевал за этим типом, мой разум с трудом переваривал метаморфозы собеседника, а он, в свою очередь, все понимал, но совсем не подавал виду.
– Вам предстоит одно занимательное дело, в чем-то опасное и жутко секретное. Я бы мог воззвать к вашим патриотическим чувствам, но скажу прямо, вы и так будете этим заниматься, – налет человечности сползал с лица собеседника, как старая краска под взмахами паёльной щетки. Его глаза вновь заискрили хитрецой, а лицо стало нечитаемым и внушающим тревогу.
Дамир Анотович продолжал: «Это самая большая ошибка вашей истории». Слово «вашей» резануло слух и выплыло на моем лице кислой миной. Подметив данный эффект, Ананасович продолжил с довольным видом: «Все благостные начинания, реформы и революции начинались в России с призывов к загадочной русской душе, ее патриотизму. И чем все это закончилось, спрошу я Вас, Александр?» Только я набрал воздуха, чтобы дать аргументированный отпор, правда еще не зная, что сказать, как он продолжил: «Правильно, Сашенька, все обретало свойство фекалий, и идеи, и люди, и самое бытие русской действительности.»
По лицу собеседника было видно, что он любил говорить, говорить пространно и витиевато. Это был его конек, наверное, он не просто жуткий вождь «людоедов», но и крупный политик или бизнесмен. Мне же до зуда в коленках хотелось что-нибудь ответить и обязательно оппозиционное, как говорится, в контру: «Но, Дамир э-э-э Ано-то-вич, если человека заставить, то результат будет, как говорится, не тот. Из-под палки в нашей истории тоже ничего не получилось».
– А вот тут вы не правы, молодой человек, – самодовольный пижон стал еще самодовольнее. – Как раз из-под палки у русских получается многое. Беломорканал, Индустриализация и в Великой Отечественной войне, не будь заградотрядов, неизвестно, как все бы повернулось, но конкретно Вас, Петров никто заставлять не будет.
Ананасович энергично встал, даже не встал, подпрыгнул со стула в положение стоя, и, широко улыбаясь, продолжил: «Дело даже не в том, что вы подписали обязательство при приеме на работу, в котором была уйма мелкого и очень мелкого текста, когда вы все поймете, вы скажете – я согласен».
Что-то щелкнуло и на одной из стен возник экран. Я увидел себя и Сильку. Слезы, не спросив разрешения, потекли жгучими струями, намочив все лицо, свисая каплями с носа и подбородка. Все стало неважно, я видел последние минуты жизни самого отважного существа на свете и вечность своего позора. Камера снимала откуда-то сверху и без звука. Хотя видео было цветным, но ночь и недостаточное освещение делали его серым и нереальным. Льва с этого ракурса видно не было, был только я и мой пес, стоявший спиной ко мне, весь взъерошенный, оцепеневший.
Даже на этой не самого лучшего качества картинке было видно, как пес, посмотрев на меня, залихватски подскакивая, убегает за границу кадра. Не было слышно веселого лая, не было крупного плана собачьих глаз в момент прощания, но все это было в моей памяти и мне с этим жить. Тот, другой я, что на картинке, упал как подкошенный и, свернувшись калачиком, мелко трясся. В кадр медленно вплыл громадный хищник. Лев степенно подошел к моему дрожащему телу, нагнул свою огромную голову и долго смотрел туда, где я прижимал свои руки к лицу и, давясь слюной, подвывал и повизгивал, лишившись остатков человеческого. Что он пытался разглядеть, я так и не понял. Наверное, он искал причину, по которой мой пес умер ради пары лишних мгновений моего существования. Лев так же царственно повернулся и вышел из кадра, я же трясся и в кадре, и здесь.
Я заново проживал этот отрезок моей жизни, от которого меня спас мой рассудок, приняв в себя безумие в надежде на спасение. Сейчас меня спасти было некому, и я колотился в приступе ужаса, так, что казалось, гремит вся металлическая мебель, и даже иногда позвякивает в общей трясучке сам Дамир Анотович.
Лев вернулся, походка его была не столь грациозна, так как в пасти своей он нес мертвого пса. Задние Силькины лапы торчали из частокола огромных зубов льва нелепыми палками, остальное собачье тело мерно покачивалось, иногда ударяясь об могучую грудь хищника и оставляя на ней огромные жирные кровавые кляксы. Никогда бы не подумал, что в моей псине столько крови, на этой видеозаписи она выглядела как нефть, черная и маслянистая, она была повсюду, на шкуре льва и на полу, казалось еще чуть-чуть и брызги достанут до объектива камеры и замажут наконец страшную картинку.
Лев аккуратно опустил собаку рядом, посмотрел и подвинул тело ко мне лапой. Мой лишенный здравого смысла организм схватил мертвого пса и с силой прижал к себе. Я зарыдал, зарыдал там в прошлом, на пленке, и зарыдал здесь в настоящем, в кабинете малопонятного мне человека, я озвучивал свое горе, озвучивал задним числом и переживал его впервые, и мозг мой не желал отключать меня как перегревшуюся лампочку.
Там в кадре я потерял сознание, в картинке на какой-то момент исчезло движение, видео превратилось в стоп-кадр. А потом Лев лег, лег к убитой им собаке и убитому горем мне, он прижался к нам боком и опустил свою большую голову рядом с нашими.
– Если бы камера могла дать крупный план, то получилась бы шикарная композиция! – Мерзкий человек мерзок во всем. Слова его, как нож по тарелке, проскрежетали в тишине, лишая меня того момента, когда горе дает передышку и надежду на умиротворение. – Почему лев не сожрал вас обоих? – в голосе Ананасовича слышалась плохо скрываемая досада, – Ну ладно, не сожрал, но почему он тебя не прибил?
На экране замерло мгновение. Мертвый пес, человек в беспамятстве и лев с печальными глазами. Нет, на видео не видно выражение глаз льва, качество не очень, но я знаю, они печальные. Я знаю.
О проекте
О подписке