Цитаты из книги «Каменные клены»

Писать письма, которые никто не прочитает или прочитает после твоей смерти

Какое странное занятие — писать о прошлом, думая о будущем.

вина — это не то, что ты думаешь. Вина — это не белый камень, который ты бросаешь в колодец, чтобы простоять всю оставшуюся жизнь, склонившись над колодезным срубом в ожидании всплеска. У вины нет причины, обстоятельств и катарсиса, дождавшись которого ты можешь разогнуться наконец и начать жить по-человечески. У вины вообще нет своей жизни — это так же верно, как то, что она не может отнять твою. Вина — это сам колодец.

Нет, затея провалилась, потому что ты искала в мужчине то, чего во мне не было. Я готов был стать отцом, братом, любовником, любым листочком из фрейдистского гербария, но я не готов был стать кабальным, безропотным читателем, а тебе нужен был читатель, Саша, читатель, и только.

— Нет, тут совсем другое. Помнишь, я читала тебе про день, когда волк сорвется с цепи? Про Фенрира, порождение Локи, волка, который проглотит солнце? Ну вот, представь себе, что эту страну все время глотает чудовищный волк.

— Бабушкин? В этой стране нет ничего, что нам принадлежит, — сказала мама, — она и сама себе не принадлежит. Все ее части по отдельности прекрасны, в том числе и остров Недоразумения, но стоит посмотреть на целое, и ты чувствуешь беспомощную горечь, которую невозможно объяснить.

Спорить с мамой было бессмысленно — чуть было расстроившись, она поворачивалась к Саше спиной и уходила. Мамино молчание было тяжелым, створоженным и странным образом занимало собой весь дом, подражать ему было невозможно, как нельзя подражать сердечному ритму кита — девять ударов в минуту, и все тут, такова океанская жизнь.

Вещи исчезают так же, как люди, — раз и навсегда. Правда, в солнечную погоду можно разглядеть их дрожащие точечные контуры в воздухе или тень на беленой стене. А в дождливые дни я иногда вижу следы маминых босых ног на садовой дорожке.

Зачем я пишу дневник, вместо того чтобы разговаривать вслух? Затем же, зачем галлы, явившись на похороны, бросали в костер письма, адресованные мертвым. Затем, что слова душат меня, не умея вырваться из моего тела, сорваться с распухшего, тяжелого от обиды языка. Какой смысл давать словам волю, когда сам несвободен?

Писать же про будущее — все равно что шептаться со смертью, ведь все неизвестное — это, в каком-то смысле, смерть, верно? Диалог без ответа, безнадежный, как движение всадников по краю терракотовой вазы.