Маар погрузился во тьму, устремляясь через Излом. Дикая паника охватывала его. Он словно зверь, попавшийся в капкан: стоило только представить, что с асса́ру что-то случилось, что её разорвут нойраны, шипами пронизывала боль. Ещё никогда он не ощущал девчонку так мучительно остро. К Истане никто не должен прикасаться кроме него, её жизнь принадлежит ему. Он решает, будет она дышать или нет. Страх ослеплял вместе с яростью, исгар ревел внутри и свирепствовал. Маар вышел из Излома, сжимая в руках меч, готовый сносить всё на своём пути, и когда увидел нойранов, кружащих возле ассару, бросился вперёд с рёвом. Нойраны всколыхнулись, скаля зубы, прижимая морды к земле, готовые броситься в атаку, но вскрик Истаны остановил их.
– Нет! Нет, не подходи. Не зли их!
Маар остановился, но не потому, что об этом попросила Истана, а потому, что порождения, окружив его, не нападали, а лишь прожигали своими ядовитыми глазами, издавая утробное рычание, нетерпеливый клёкот, наблюдали за исгаром, Истана приблизилась сама, обводя взглядом нойранов, и те расступались, позволяя ей пройти к Маару.
– Какого чёрта, асса́ру?
Маар опустил меч, но ни одну нежить не отпускал из своего внимания, в два шага настиг Истану и сжал её в объятиях, впиваясь в её губы, холодные и бесцветные совсем, но нежные, податливые и слабые. Он так соскучился по ним, великий бог, как он соскучился! Маар целовал её так ненасытно, с жадностью захватывая рот, будто не касался её целую вечность, неистово, горячо. Она цела. С ней всё хорошо. Истана с ним. И она отвечала на поцелуй сама, без принуждения, без приказа, отвечала, болезненно морщась, его требовательным губам, языку, настойчиво заполняющему её рот. Утолив первую жажду, Маар отстранился, окинув Истану взглядом: ветер подхватывал её белые локоны с плеч, трепал, крупные хлопья снега запутывались в них, на щеке краснела царапина. Маар стиснул зубы, злясь на то, что её кожа повредилась. Эти выблядки хотели её там, Маар почти скорчился от укола ревности и гнева. Никто не смел к ней прикасаться, никто. Кроме него. В глазах асса́ру, как ни странно, не было ничего, что бы могло напомнить Маару, как она его ненавидит, презирает. Она лишь внимательно оглядывала его.
– Ты в крови… – прошептала. – Я думала, ты не придёшь.
– Ты так отчаянно звала меня, что на твой зов откликнулись все нойраны Бездны.
– Звала? – удивление окрасило её холодные глаза искрами, невыносимо завораживающими.
– Я могу уйти, – с долей издёвки добавил Маар, глянув на порождения, что держались поодаль, развалившись на снегу, как сытые львы.
Потом Ремарт вернул взгляд на Истану, обхватил её затылок, вороша волосы. Он и шага не сделает, и не отпустит её никуда. И вне зависимости от её слов его отношение к ней останется неизменным: он болен острой одержимостью Истаной и необходимостью чувствовать её рядом с собой, потребностью в ней, как в воздухе. Маар зависим. Он не свободен, да, он зависим от воздуха, зависим от Истаны.
– Останься, – тихо попросила она, щуря от ветра слезящиеся глаза.
Маар усмехнулся – Истана, к удивлению, поверила в то, что он может отпустить её так просто? Или…
– Это перемирие, асса́ру? Или я ослышался? – спросил он с недоверием, чувствуя, как что-то внутри рушится.
Он ткнулся лбом в её лоб.
– …скажи ещё раз, – прошептал глухо, уже без доли насмешки.
Истана опустила взгляд, скосив его в сторону, медлила, раздумывая. Он бы мог вытряхнуть из неё ответ, вытряхнуть то, что он желает слышать, но почему-то Маара впервые это не устроило. В груди метался горячий вихрь раздражения от того, с какой жадностью он ловит каждое её движение, в безумном нетерпении ожидая её слов. Ждёт, как пёс, когда ему кинут кусок. Она управляет им, даже сейчас, когда он вздумал подразнить её свободой, которую ей никогда не даст. А в итоге сам попался в западню. Она посадила его на цепь, маленькая сучка.
Вопрос повис в воздухе, становился густым и тяжёлым, как перед штормом. Истана немного отстранилась, и Маар окончательно понял, что не хочет ломать её, рушить стены, которыми она загораживалась от него сейчас. Маар ждал, что она скажет, что ответит и ответит ли сама, или закроется от него ещё глубже. Маар, который не приемлет отказа, которому доставалось всё с одного лишь взгляда, а если нет, то он ломал, подчинял и брал своё. Он в своей жизни перепробовал всё, что только может доставить ему наслаждение, но ещё никогда не чувствовал столь острое и мощное желание. Но было и ещё кое-что. Кроме плотского удовольствия Маар чувствовал такую несвойственную ему… тягу, она смягчала его внутри точно так же, как смягчало её присутствие дыхание этих чудовищ. Маар хотел стоять так вечность и не отпускать асса́ру. Отказаться от этого слишком сложно. Отпустить её, оставить – невозможно. Если бы она только знала, не пыталась бы. Он вспомнил, как Истана выгибалась в его руках, стонала, была горячая и влажная для него, сжимала его внутри себя, и Маар кончал, выплёскивая горячее семя в сокращающиеся стенки её лона, заполняя долго остро и горячо.
Дыхание сбилось, а тело отозвалось столько мощным возбуждением, что в глазах потемнело, и мгновенная тяжесть в паху подняла член. Маар немного наклонил голову, подхватывая воздушную белую прядь асса́ру. Истана не могла ответить на его вопрос, но Маар ощущал, как его тело омывают приятные волны и не только нарастающего возбуждения, но и чего-то другого, что выталкивало его на поверхность, разжимая давно заржавелые тиски. Маар опьянел от необычных ощущений, слишком упоительных, чтобы затолкнуть их обратно. Есть ли что-то ещё, или это просто эйфория после непрерывной битвы? А может… Маар выпустил прядь, позволяя ветру трепать её. А может, ассару пытается воздействовать на него так же, как на нойранов? Управлять Мааром? Кошмар, которого он так остерегался.
– Ты всё ещё мне не ответила… – погладил он её по скуле. – Хочешь, чтобы я дал тебе свободу?
– Ты уже получил ответ, Маар, ещё за долго до того, как предложил мне такую щедрость.
– И ты не жалеешь? Не передумаешь?
– Позади у меня нет ничего, – ответила Иатсна просто, – а что будет впереди, мне неизвестно. Всё, что я имею, я имею сейчас.
– Порочная ледяная асса́ру. Моя асса́ру. Моя Истана, – выдохнул Маар.
Слишком хрупкое состояние, чтобы держать его долго. Он смотрел на неё, желая верить, и верил, не доверяя одновременно её сладким словам, нежным, робким прикосновениям, жаркому дыханию. Маар нахмурился. Асса́ру что-то задумала. Маленькая лгунья хочет запутать его, отвести внимание. Внутри разрастался гнев, как снежный ком. Зачем? Зачем она это делает? Хотелось ворваться в её мысли и узнать правду.
– Что ты задумала? – выпустил её Маар, каменея, беря себя в руки.
Наверное, отпустил резче, чем хотел, но её ложь, слишком откровенная, слишком колючая, резала, вынуждая его звереть, как дикое животное, и нападать. Лучшее оружие против врага – это нападение, и похоже, Истана осваивает этот урок в полной мере.
– Нет… Ничего не задумала… Я… – в глазах Истаны мелькнула и тут же погасла растерянность, – …мне…
Она раскрыла губы, чтобы сказать ещё что-то, но тут же сомкнула, вздрогнув. Нойраны всколыхнулись, встревоженные дрожью земли. Маар разомкнул руки и обернулся, всё же решая уничтожить этих тварей, что посмели прервать их.
Из разлома вышли сразу двое: Шед и Фолк. Ничего не понимая, остановились, сжимая оружие, оглядывая настороженными взглядами нойранов. Маар подал им знак. Стражи свободно спустились к подножию Излома.
– Что здесь, Великий Бархан, творится? – выкрикнул Шед, приближаясь. – Или я всё же умер, и мне это снится?
– Кажется, на наших зверей нашлась управа, – усмехнулся Фолк, следуя за стражем, осматриваясь.
Маар вернул мрачный взгляд на побледневшую заметно Истану. Он бы тоже хотел узнать, как ей это удалось. Может, он, как и нойраны, опоен каким-то дурманом, и эти слова, произнесённые асса́ру – обман?
– Куда теперь? – оглядел Шед белые дали. – Похоже, поблизости нет ни одной живой души.
– Не считая этих уродцев, – покосился на нойранов Фолк.
Я всё ещё не была уверена в том, что порождения меня слушаются, и мне не было понятно, каким образом это может происходить. Я вздрогнула, когда Маар вернул на меня взгляд, обжёг. Он отвернулся и прошёл вперёд, поднялся на возвышенность, а я почувствовала облегчение и вместе с тем не могла оторвать от его спины своего взгляда. И даже не бралась понять тот шквал чувств, клубящийся грозовым небом, что вызывал он во мне. Это сложно и невозможно, по крайней мере, сейчас. Быть может, чуть позже я подумаю обо всём, но не сейчас. Слишком многое на меня навалилось, и единственное, о чём я мечтала, так это немного отдохнуть. Свернуться клубком, положить руки на живот и уснуть, чувствуя, как меня омывают тёплые волны, что рождает во мне крохотная жизнь.
Маар развернулся и сошёл с холма, молча указывая жестом следовать за ним. Я оглядела нойранов, посылая мысленный импульс, чтобы они оставались на месте, здесь, у подножия Излома, и последовала за стражами, а когда обернулась, то изумилась – порождения не пустились попятам, жутковато поглядывая нам в след, остались у Излома. И было в этом что-то особенное, какое-то превосходство и ощущение себя хозяйкой. Новые чувства повергли в жар, вынуждая ощутить себя неуютно. Я беспокойно оглядела каменные стылые пустоши, случайно напарываясь на взгляд Шеда, серьёзный и внимательный. Неприятное чувство полоснуло меня – стражу верно не нравилось что-то в моём умении. Он настороженно посмотрел назад, туда, где остались порождения, и отвернулся, не сказав ни слова.
С того мига, как мы пересекли Излом, минула середина дня. И после мы шли по каменистым ухабам, бороздя девственно чистый снег, казалось, вечность. От усталости я выпала из времени и только по глубоким сгущающимся теням в скалах понимала, что приближается вечер. Я прислушивалась к разговорам стражей, стараясь не думать о том, как пустой желудок скручивает от голода, не думать о слабости и о том, что придётся ночевать под открытым небом. Но я была готова и на это: костёр можно запалить, срубив еловых веток, палатку соорудить, чтобы не прошибало сильно морозом. Впервые, валясь с ног, я грезила о горячих объятиях исга́ра. И пусть вещи и вьюки остались по ту сторону. Сколько нам предстоит скитаться в диких первозданных местах – неизвестно, сколько без еды и тепла, главное, что теперь в безопасности, и Ирмус не доберётся теперь до меня и до… Я глянула в спину Маара. Исга́р вдруг остановился, а я задержала дыхание. Казалось, он слышит каждую мою мысль и желание, но страж не обернулся, глядел вперёд. Шед поравнялся с ним. Я, кутаясь в меха, осторожно подошла, чтобы понять, что их так привлекло. В опускающихся сумраках среди плешин леса бурей заметало крохотный домик, его было почти незаметно, а если бы стемнело ещё на немного, то и вовсе, верно, прошли бы мимо.
– Огней не видно, – повернулся к Маару Фолк.
– Там никого нет, – ответил Маар, уверенно направляясь к сторожке. Ремарт будто с самого начала знал, куда нас вёл без передышки.
Мы поспешили, спускаясь с нагорья. Фолк поддерживал меня, помогая сойти, когда склон стал слишком крутой. Ремарт даже не смотрел в мою сторону, будто меня и вовсе нет. А мне хотелось ли, чтобы смотрел? Нет, ничего подобного! Но почему-то досадливо сжала губы, и внутри точило… разочарование.
Мы спустились к хижине. Её и в самом деле содержали, здесь лежали у стены заготовленные поленья, был расчищен порог. Только внутри никого не оказалось. Чья эта сторожка и когда вернётся хозяин – неизвестно. Внутри оказалось тепло. Целых три комнаты, везде порядок. Я отправилась в самую дальнюю, пока Фолк зажигал камин, а Шед с Мааром были ещё на улице. Все мои вещи остались там, по ту сторону, только зеркало и гребень сохранились в поясной сумке. Я скинула тяжеловесные доспехи, ощущая, как зудят от усталости ноги, осмотрелась в полумраке, разглядывая неширокую кровать, столик, на котором стояла лампа. Я взяла её и отправилась к камину.
Фолк уже расположился и следил за огнём. Я зажгла лучиной лампу, в которой ещё было достаточно масло, понесла в комнату. Страж молча проводил меня взглядом, а я, признать, так устала что язык не ворочался – хотелось уже лечь в пастель. Оставив лампу на столе, я разделась. Найдя в сундуке пару пледов и шкур, постелила и легла, наблюдая, как неровный свет колыхается по комнате, освещая низкий потолок и брусчатые стены. Голод не дал мне уснуть, а когда послышался голос вернувшегося Маара, спать вовсе перехотелось. Я смотрела на створку и ждала, когда исга́р войдёт, прошло, наверное, больше часа, но он так и не появлялся. Я терзалась тем, чего хочу больше: чтобы он пришёл или чтобы не приходил никогда. Вздрогнула, когда створка всё же открылась, и на пороге появился Маар. При виде меня его глаза вспыхнули, а у меня в горле стало сухо и захотелось пить жутко, словно меня измучила жажда. Сердце забилось, как бешеное, в груди. И это ощущение, будто я вся в ожидании чего-то, в предвкушении, и все это граничило со злостью на саму себя за слабость. За то, что дрожала от расходящихся по телу волн жара, забывая о том, что этот демон подавлял меня долгое время, ломал каждый раз и продолжает, держа меня возле себя, как свою собственность, безвольную, но я ничего не могу с собой поделать. Несмотря на это моё тело дрожало от его близости.
– Тебе нужно поесть, – он прошёл вглубь, поставив на стол поднос с нарезанным вяленным мясом и хлебом, верно, взятыми из кладовки этой хижины.
Но подумав, Маар взял поднос и поставил на постель, сел напротив, взяв кусок тонко отрезанного мяса, отщипнул, протянул мне, принуждая есть с его рук. Никогда не ела с рук мужчины, и мне было непонятно, зачем исга́р это делает. Хочет приручить? Проверить? Помучить?
Моё внутреннее упорство сжало в тиски, не давая переступить через собственный тщательно выстроенный барьер и вот так разрушить его в одночасье? Ну, нет уж, перебьётся. Я не собираюсь этого делать, мне казалось, если уберу заслонки, то исгар причинит вред. И будет ещё больнее потому, что я впустила его сама. Но мгновенный щелчок внутри меня всё изменил, теперь я не могла думать только за себя одну.
– Где же обещание, данное тобой? – спросил Маар вдруг, когда я сделала попытку отстраниться.
– Насколько я помню, – разлепила я губы, чувствуя запах специй, – моё согласие тебе не нужно, ведь ты привык брать без позволения, исга́р.
Ответив, всё же взяла кусочек губами. Так хотелось есть, что мне уже стало всё равно, что меня кормит с рук тот, кого я ненавижу, я призывала эту ненависть к себе, но она не появлялась. Ничего, совершенно. Может, я просто устала.
– Словам женщины верит глупец, а верить асса́ру – безумие, – он положил мне в рот следующий кусочек.
О проекте
О подписке